Бернар Фоконье - Сезанн

• Название: Сезанн
• Автор: Бернар Фоконье
• Издательство: Молодая гвардия; Палимпсест
• Жанр: Искусство и Дизайн
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-235-03444-0

Полю Сезанну пришлось ждать признания дольше всех его коллег-художников, год за годом безуспешно посылать картины на официальный Салон, выносить удары критики, отстаивая право быть собой. Сын банкира-скряги, он вынужден был существовать в жалкой нищете на мизерное содержание и много лет боялся признаться отцу в том, что имеет жену и сына, а получив большое наследство, не изменил себе. Вечно заросший и лохматый, в затасканной одежде, он жил отшельником, терпеть не мог, когда до него дотрагивались, умудрялся восстановить всех против себя и, казалось, чувствовал себя хорошо, только говоря гадости другим. Если ему не удавалось передать на холсте суть изображаемого, он рычал, как зверь, ломал кисти и раздирал незавершённые полотна, мог бросить их на улице мокнуть под дождём и выгорать на солнце. С детства Сезанн дружил со своим земляком Эмилем Золя, а тот выставил его в романе «Творчество» психопатом и записным неудачником. Великий правдоруб, он сгоряча порывал с друзьями, пренебрегал любовью и упорно шёл вперёд по раз и навсегда избранному пути: он знал, что создаёт новую живопись. Мазками своей кисти Сезанн словно сгущал пространство, прогибал его в пейзажах и открыл новые горизонты для живописи авангарда.

Издание осуществлено при поддержке Министерства культуры Франции (Национального центра книги)

Ouvrage publiè avec l`aide du Ministère français chargè de la Culture — Centre national du livre

Перевод осуществлён no изданию: Bernard Fauconnier Cèzanne Gallimard, 2006

---

Со смертью Шоке 7 апреля в Ивто, смертью, которую Сезанн глубоко переживал, для него закончилась эпоха известности лишь в узком кругу друзей и коллег-художников. Кое-что начало меняться. В лавку папаши Танги, переехавшую из дома 14 по улице Клозель в дом 9, стекалось всё больше и больше посетителей. И далеко не все они разделяли те пессимизм и снисходительность, что проявляли в отношении Сезанна его друзья Кост и Алексис.

СТАТЬ ЛЕГЕНДОЙ

Предел мечтаний любого художника, писателя или рок-музыканта — стать легендой. Плата за это очень высока: преждевременная смерть, тяжкие испытания или долгое непонимание; но только такой ценой можно достичь желаемого. Вокруг имени Сезанна легенда начала складываться. Новое поколение художников, среди которых числились и объявившие себя символистами члены группы «Наби» Дени, Серюзье и Вюйар[207] — все ученики Гогена, часто рассказывавшего им о Сезанне накануне своего отъезда на Таити, — пыталось проникнуть в тайну художника. Кто он такой? Существует ли на самом деле? О нём всегда говорилось только намёками. Папаша Танги от ответов на их вопросы старательно уклонялся. Жив ли он вообще, этот художник, которого никто никогда не видел? А если жив, то должен обретаться где-то в районе Экса. В своих предположениях кое-кто даже доходил до того — и это было началом славы, — что Сезанн, подобно Шекспиру[208], и не Сезанн вовсе, а некий знаменитый художник, скрывшийся под псевдонимом и ведший двойную жизнь, чтобы в тайне от всех создавать свои эксцентричные произведения, заведомо зная, что публика их никогда не признает. Эту гипотезу выдвинул художник и критик Морис Дени. Увидев у папаши Танги картины Сезанна, он оцепенел в замешательстве, которое быстро уступило место искреннему восторгу.

В 1892 году почти одновременно появляются сразу две статьи о творчестве Сезанна. Первую, в феврале, публикует в брюссельском журнале «Л’Ар модерн» Жорж Леконт, весьма лестно отозвавшийся о художнике: «Именно месье Сезанн стал одним из первооткрывателей новых тенденций в живописи, его труд оказал заметное влияние на развитие импрессионизма». В том же году Леконт выпускает книгу «Искусство импрессионизма на примере собрания картин г-на Дюран-Рюэля», в которой можно прочесть следующий хвалебный пассаж: «Его высокое мастерство в смешении и разложении цветов, столь необычное для художника, тяготеющего к реализму и анализу, его светящиеся, нежно окрашенные тени и тончайшие валёры, затейливая игра которых создаёт впечатление удивительной гармонии, были весьма полезны для наставления его современников». Слегка смущает употребление тут прошедшего времени: «были». Сезанна словно похоронили ещё до того, как он познал, наконец, славу. Чуть позднее Эмиль Бернар посвятит ему один из номеров своей серии «Люди нашего времени» и даст самое удачное определение таланту художника, который «открывает искусству заветную дверь: живопись ради живописи».

Этот набирающий силу хор признания был услышан неким молодым человеком, недавно прибывшим в Париж, чтобы заняться торговлей предметами искусства. Звали его Амбруаз Воллар. Он имел креольские корни и производил впечатление человека скучающего, лениво поглядывающего вокруг, но обманываться на его счёт не стоило: глаз у Воллара был острый, пусть и смотрел он из-под полуприкрытых век. Бизнесу его было ещё далеко до процветания, он пока только начинал разворачиваться. Он ходил по местам, где выставлялись картины, где их можно было купить и перепродать. В воспоминаниях этого маршана[209] мы находим одни из самых замечательных строк, когда-либо посвящённых Сезанну:

«К тому моменту, когда я познакомился с Танги, ситуация уже начала меняться. Не то чтобы любители живописи стали более прозорливыми, просто Сезанн вновь заперся в своей мастерской, а папаша Танги, которого Эмиль Бернар смог в конце концов убедить в превосходстве одних произведений над всеми остальными, отказывался продавать оставшиеся у него полотна Сезанна, считая их бесценным сокровищем. […] Дело закончилось тем, что он запер “своих Сезаннов” в чемодан и после его смерти они пошли с молотка на аукционе в “Отеле Дрюо”, где никто их у меня даже не попытался оспорить»[210].

Сам-то Воллар сразу оценил это сокровище. У Сезанна не было своего «маршана», достойного его таланта и способного с размахом заняться продажей его картин, ведь папаша Танги для этой роли не годился… И о нём уже начали говорить. Это была золотоносная жила, которую пора было разрабатывать.

* * *

Перед нами фотография и автопортрет Сезанна. В начале 1890-х годов он уже выглядел глубоким стариком. И если на автопортрете художник предстаёт перед нами ещё «крепким пятидесятилетним мужчиной с серебристой бородой в мягкой шляпе», то на фото… Почти лысый, остатки седых волос длинными прядями спускаются на воротник, вместо привычной густой бороды пророка — маленькая «козлиная» бородка. Казалось, что ажиотаж вокруг его творчества, начавшийся в Париже, мало его трогал и уж точно не заставил стать более приветливым.

Летом 1894 года он вновь объявился в Париже. Не похоже, чтобы причиной приезда в столицу стала последовавшая одна за другой кончина двух его друзей, сыгравших огромную роль в его судьбе и всегда защищавших его талант.

Первым, в феврале, умер от рака желудка папаша Танги. Испытывая страшные муки, он пожелал уйти из жизни у себя дома, среди своих любимых картин. В июне Октав Мирбо устроил их распродажу в пользу вдовы Танги, оставшейся почти без средств к существованию. Работы Сезанна, которые торговец прятал у себя в лавке, ушли по смехотворно низким ценам: «Дюны» — за 95 франков, «Деревенский уголок» — за 215, «Мост» — за 102, «Деревня» — за 175. Все эти картины купил Амбруаз Воллар, причём, не имея при себе нужной суммы денег, он попросил об отсрочке. Сезанн не прислал на эту благотворительную распродажу ни одной новой работы. Да и знал ли он вообще, что его первый маршан навсегда покинул этот мир?

А 21 февраля умер Гюстав Кайботт. Никогда не отличавшийся крепким здоровьем художник скончался от двустороннего воспаления лёгких — следствия простуды, которую он подхватил, подрезая в саду розы. Надо сказать, что прожил он гораздо дольше, чем когда-то предполагал, составляя своё завещание. Этот тонкий художник был большим другом и поклонником импрессионистов, многое сделавшим для их признания. Кайботт оставил в дар государству 65 картин из своей личной коллекции. Настоящее сокровище! Среди них были 3 произведения Мане, 16 — Моне, 18 — Писсарро, 8 — Ренуара и 4 — Сезанна. Далеко не всем этот подарок пришёлся по вкусу. Группа «официальных» художников академической школы во главе с Жаном Леоном Жеромом воспротивилась тому, чтобы власти принимали дар Кайботта, мотивируя это тем, что его коллекция является оскорблением общественной морали. Жером не стеснялся в выражениях: «Мы живём в век упадка и глупости… Уровень морали нашего общества снижается на глазах… Повторяю: чтобы государство приняло в дар подобную гадость, оно должно дойти до крайней степени падения нравов. Эти люди анархисты и умалишённые! Их место у доктора Бланша[211]. Каковы они сами, таковы и их картины, вот что я вам скажу… Кое-кто пытается шутить: “Это ещё что, погодите…” Нет, это конец нации, конец Франции!» Чёрт побери! Когда разные идиоты начинают взывать к нации и Франции, до гражданской войны может оказаться всего один шаг. Скандал набирал обороты. Чиновники из Министерства изящных искусств и дирекции Люксембургского музея искали компромисс: огульно отказываться от дара Кайботта они не хотели. В результате они его примут, но несколько наиболее смелых картин передадут наследникам их авторов.

В это же самое время, в марте 1894 года, известный почитатель живописи и коллекционер Теодор Дюре решает расстаться с собственным собранием картин, насчитывающим около сорока произведений, три из которых принадлежат кисти Сезанна. Продажа этих последних, что весьма знаменательно, принесла Дюре кругленькую сумму в две тысячи франков. Именно этот момент выбрал Гюстав Жеффруа для публикации своей хвалебной статьи о художнике из Экса. Сезанн отправил ему растроганное письмо с выражением благодарности, но, судя по всему, по-прежнему был далёк от всей этой шумихи вокруг него. Некоторое время он провёл в Альфоре[212], а летом перебрался в Париж, в крошечную квартирку на улице Лион-Сен-Поль.

В сентябре он едет в Живерни. Там около восьми лет назад обосновался Клод Моне, купив просторный дом, окружённый роскошным садом. Сезанн останавливается в деревенской гостинице «Боди», где также проживают американская художница Мэри Кассат[213], с которой Моне был очень дружен, и её начинающая коллега Матильда Льюис. Последняя в одном из писем своей семье рисует довольно любопытный портрет приехавшего туда Сезанна:

«Он типичный южанин, какими их описывает Доде. Когда я впервые увидела его, то приняла за разбойника: у него широко посаженные, красные глаза навыкате, придающие ему свирепый вид. Впечатление усугубляют острая, почти седая бородка и манера так громко разговаривать, что посуда в буквальном смысле начинает дребезжать на столе. Позже я обнаружила, что его внешность оказалась обманчивой, что он лишён всякой свирепости, а наделён самым что ни на есть мягким нравом, как у ребёнка»[214].