Зоя Гулинская - Бедржих Сметана

• Название: Бедржих Сметана
• Автор: Зоя Гулинская
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1959

Книга З. Гулинской — первая биография композитора Б. Сметаны на русском языке. Многие материалы о «чешском Глинке» — впервые были переведены автором. З. Гулинская использовала специальную литературу и периодическую печать того времени.

---

Меньше чем за месяц партитура четырехголосного хора «Песнь на море» была закончена. «Глагол Пражский», всегда с большим уважением относившийся к Сметане, включил «Песнь» в свой концерт 4 марта 1877 года. В программу концерта входили также недавно написанные Дворжаком моравские хоры и хоры Фибиха.

Романтическая картина моря, которую создал Витезслав Галек в своей поэме, напомнила Сметане годы, проведенные им в Швеции. Там он часто слушал песни рыбаков, возвращавшихся с уловом в гавань. Их мужественные, сильные голоса сливались с шумом морского прибоя. Они пели о тяжелом и опасном рыбацком труде, о море, которое бывает и ласковым и щедрым, но порой, разгневавшись, безжалостно поглощает свои несчастные жертвы.

В своем новом сочинении Сметана сумел передать всю красоту, всю поэзию моря, его широкие, необъятные просторы Критики писали, что «это не песня, а симфоническая поэма в самом прекрасном смысле этого слова». И были правы: «Песнь на море», написанная уверенной рукой мастера, — одна из вершин чешской хоровой музыкальной культуры.

Едва закончив хор, Сметана вернулся к фортепьянному творчеству. Еще четыре польки прибавились к числу тех, которые написал композитор в молодости. Они положили начало большому циклу фортепьянных пьес, хорошо известному под названием «Чешские танцы». Над этими танцами Сметана с перерывами работал на протяжении трех последующих лет.

Сметана торопился. Торопилась и болезнь. Парализовав слуховые нервы, она все больше нарушала функции всей нервной системы. Напряженный умственный труд подрывал и так уже ослабевшие силы. Порой композитору было совсем худо. И тогда в дневнике, которому Сметана всю жизнь поверял свои самые сокровенные мысли, перед которым он не стыдился признаваться даже в минутных слабостях своих, появлялись скорбные записи. 2 марта 1877 года он отметил: «53 день моего рождения. Ах, если бы этот год по крайней мере принес желанный покой. Я очень несчастен!»

Но вместо желанного покоя приходили новые заботы и волнения. 1 мая 1877 года Сметане прекратили выплату денег в театре. Руководство Театрального общества часто сменялось, и с приходом каждого нового человека враги Сметаны возобновляли интриги против композитора.

Сметана написал в Общество, просил объяснить ему, почему не высылают деньги, если оперы его продолжают идти на сцене театра. Ему сообщили, что надо перезаключить соглашение. Но время шло, а с оформлением нового договора не спешили. В конце июля Сметана записал: «Этот месяц — уже третий, на протяжении которого я не получаю никакого жалованья. Из месяца в месяц откладывается улаживание моего дела у тех господ, которые хозяйничают сейчас в театре; между тем я должен терпеть голод и нужду! Таково вознаграждение за мои труды!»

Все эти переживания резко отразились на самочувствии Сметаны. Головокружения часами не прекращались. Работать становилось все труднее. Часто приходилось прерывать занятия, чтобы хоть немного утихла головная боль и ослабел шум в ушах. Временами Сметане казалось, что он слышит еще какой-то посторонний шум, более сильный. В такие моменты он хватал с постели перину и накрывал ею струны инструмента. Он пытался убедить Софью в том, что фортепьяно почему-то стало гудеть и это очень мешает ему работать. Порой целые часы он проводил в такой бесплодной борьбе. Среди окружавших его предметов он искал источник этого нового гула, с ужасом прогоняя мысль о том, что причиной его служит все та же болезнь.

Только ночь приносила некоторое облегчение. С тех пор как Сметана оглох, ему по ночам стали сниться необыкновенные фантастические сны. Не раз, просыпаясь утром, он рассказывал родным, какие диковинные страны он видел во сне, какие невиданные замки, полные чудес и красоты, открывались перед ним как в волшебной сказке. Сметана любил эти сны и с радостью ожидал наступления ночи. «Ах, постелька, ты мой самый лучший друг!» — говорил он.

Утренние лучи солнца прогоняли ночной мрак, а вместе с ним рассеивались и все эти радостные видения. На смену им приходили грустные мысли и заботы, осаждавшие больную голову.

После нескольких месяцев, в течение которых Сметана так и не получил от театра жалованья (ему выплатили лишь небольшие проценты за постановку «Поцелуя»), семье композитора стала угрожать нужда.

«Дорогой друг, — писал он Прохазке 26 сентября 1877 года, — поверьте мне, я сам удивляюсь, как выдерживаю все эти страшные удары, которые наносит мне злая судьба. Мало того, что я страдаю от своей болезни, но еще должен испытывать беспокойство о своем пропитании… если еще один месяц оставят меня без жалованья, я должен буду отсюда уехать, потому что не могу оставаться у зятя, который сам живет только на свое жалованье. До сих пор я добавлял на питание, теперь же, когда у меня ничего нет, мне нечего прибавить. Куда пойду — не знаю, разве что просить милостыню».

Сметана был вынужден обратиться за помощью к друзьям. «Я буду Вам очень благодарен, если Вы поможете мне каким-нибудь способом быстрее завершить мои дела, — писал он Прохазке через две недели. — Тем господам очень неприятно это дело, я для них большое бремя, и они были бы рады от меня избавиться, а я — поверьте — тоже был бы счастлив, если бы мог не просить там, где мне так дают чувствовать, что деньги, выплачиваемые мне, — милостыня».

Наконец в ноябре месяце больной Сметана сам приехал в Прагу. Йозеф Дашек, директор театра и руководитель Театрального общества, предложил Сметане возобновить ему выплату прежних 1 200 золотых в год, но… Вот в этом «но» и заключалась причина, почему композитору перестали посылать деньги. Общество и дирекция театра не хотели больше выплачивать Сметане те десять процентов от сбора с каждого спектакля «Поцелуя», которые следовали автору на основании первоначально заключенного договора. Они желали получить оперу бесплатно. А это, конечно, проще всего было сделать, доведя композитора до нищеты и отчаяния.

Дашек так и заявил Сметане, что театр будет продолжать ежемесячно выплачивать ему деньги, если он отдаст им безвозмездно оперу «Поцелуй». Что мог сделать композитор! Разве рассуждения о праве автора на свои творения были понятны тем хищникам, которые рассматривали искусство как источник обогащения? Разве какие-нибудь благородные чувства были знакомы тем, кто всю жизнь привык руководствоваться только «правом сильного»? Какое значение имело то, что композитор создавал такие гармонии, при звуках которых трепетали даже их жестокие сердца! Сметана был беден, и с ним можно было не считаться. Немало величайших мастеров мира испытало на себе эту философию эксплуататоров. У Сметаны не было выбора. Доведенный до крайней нужды, он согласился на условия неумолимого Дашка. За прошедшие месяцы ему, конечно, ничего не выплатили, но он был рад и тем ста золотым, которые получил за ноябрь.

Наступил новый, 1878, год. Однако и он сразу же принес Сметане огорчение: «Из Праги пришла печальная новость — Майер назначен директором театра! О эти подхалимы!»

Теперь Сметану особенно беспокоила участь его новой оперы «Тайна», над которой он работал уже несколько месяцев. Опасения его оказались не напрасными. Майер, зная, как легко его предшественник Дашек приобрел для театра оперу «Поцелуй», не хотел от него отставать. Без особого труда он убедил Общество в том, что за «Тайну» композитору достаточно дать один бенефис; затем опера должна перейти в полную собственность театра.

Чаша терпения Сметаны переполнилась.

На этот раз композитор решил отстаивать свои права. В письме к юристу и секретарю Общества Роберту Ниттингеру он писал: «В решении не давать мне ничего за мою оперу «Тайна», кроме одного бенефиса (какой щедрый дар!), я вижу умысел господина директора… Я Вам благодарен за то Ваше жалованье, поддерживающее мое существование, которое я всегда хотел рассматривать как национальное вознаграждение; но за это я безвозмездно отдал для исполнения пять своих опер, которые я также ценю высоко, и поэтому мы квиты. Тогда же, когда д-р Дашек наложил руку на «Поцелуй» и присоединил эту оперу к остальным неоплачиваемым, тогда меня лишили чувства благодарности за помощь в моей несчастной судьбе».

Опасаясь, что неблаговидным поступкам Майера и его компании будет дана огласка Нерудой или еще кем-нибудь из друзей Сметаны, члены Общества согласились дать композитору десять процентов авторских. Сметана принял это условие.

Ему больше всего хотелось поскорее увидеть на сцене театра свое новое детище, родившееся с большими мучениями. «… Я боюсь, что моя музыка недостаточно веселая! — писал он Элишке Красногорской. — И как она может быть веселой? Откуда взяться этой веселости, если внутри меня нет ничего, кроме боли и беспокойства». Однако он постоянно тормошил свою либреттистку и просил не задерживать присылку новых страниц текста. «Когда я погружаюсь в музыкальные грезы, то хоть на минутку забываю обо всем, что на старости лет так жестоко меня преследует», — писал он ей.