Пьер Шоню - Цивилизация Просвещения

• Название: Цивилизация Просвещения
• Автор: Пьер Шоню
• Издательство: У-Фактория; АСТ
• Жанр: Культурология
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-9757-0332-3; 978-5-9713-8358-1

Пьер Шоню, историк французской школы «Анналов», представляет уникальную в мировой культуре эпоху европейского Просвещения, рожденную из понятия прогресса (в сфере науки, технике, искусстве, общественных структур, философии) и приведшую к французской революции. Читатель увидит, как в эту эпоху повседневность питала дух творчества, открытий и философских размышлений и как, в свою очередь, высокие идеи претворялись на уровне обыденного сознания и мира материальных вещей. Автор показывает, что за великими событиями «большой» истории стоят не заметные ни на первый, ни на второй взгляд мелочи, играющие роль поистине пусковых механизмов исторического процесса. Попробуйте задуматься, каким образом завезенная англичанами из колоний привычка пить чай привела к увеличению продолжительности жизни европейцев и возможности получить лучшее образование, или, например, поразмышляйте, какая связь между «Энциклопедией» просветителей и заменой в домах XVIII века сундуков шкафами.

---

Мы знаем о браке благодаря эндогамии. Для изучения мотивов, требующего более тонкого, личностного подхода, мы располагаем уникальным источником — разрешениями на брак: несколько сот тысяч документов в одной только Франции, над которыми ведется огромная работа (Жан-Мари Гуэе). В каноническом праве за многие века была сплетена сложная паутина препятствий к браку, обусловленных родством и сродством. Под сродством понималось духовное родство, устанавливающееся между крестным отцом и крестной матерью. В эпоху Просвещения, каким бы сильным ни было желание обзавестись протекцией, — это проявлялось в том, что крестные родители, как правило, выбирались из более высокого социального слоя, — пара «крестный отец — крестная мать» в конце концов стала копией бинарной модели супружеской семьи; с другой стороны, каноническое право трактовало понятие родства чрезвычайно широко. Расширение родства до пределов устных преданий — несомненно, изобретение клириков, изыск, пришедший из высших сфер, от тех, кто еще до введения регистрации всех рождений привык к ученым генеалогиям; возможно, оно преследовало цель утвердить новые отношения покровительства, не допускающие двойного использования, расширить сеть «друзей по плоти», но прежде всего это плод атмосферы недоверия к сексуальности, в предельном случае касающегося и брака, тайного желания помешать легкому увеличению числа семейных пар. Быть может, именно оно подготовило в глубинах подсознания ту фундаментальную революцию в области брака, которая обусловила в Европе наступление Нового времени.

Одновременно именно в сфере создания семьи мы впервые сталкиваемся с влиянием обозначившейся в XVI веке границы между протестантской северной Европой и католической южной. Действительно, порвав с традицией канонического права, предполагавшей постепенные изменения, протестантская Европа быстро покончила с чрезмерно широким юридическим толкованием понятия родственных уз. Разрыв с каноническим пониманием родства как препятствия к браку, на который пошли реформаторы именно в этом вопросе, несомненно, лежит в русле общего течения, которое на севере Европы шаг за шагом привело к реабилитации сексуальности. В XVII веке Англия отличалась исключительной терпимостью, Франция — нет. Одновременно в протестантских странах разрушается имплицитная притягательность целибата как воплощения религиозных представлений о чистоте. Противоречивая политика церквей по отношению к воспрепятствованию браку тем более парадоксальна, что на Севере была распространена экзогамия, тогда как древняя средиземноморская цивилизация оставалась эндогамной. Вела ли католическая церковь безнадежную борьбу? Хотела ли эта организация, возглавляемая аскетами, чье целомудрие обеспечивало им преимущественные права на общение с Богом, подчеркнуть нерушимую иерархию статусов, дать понять, что секс, даже избавленный от бесовства могуществом святого слова, неизбежно остается разновидностью греха? Это напряжение, исключающее легкость, в любой момент делающее явным назидательное присутствие греха, ведет либо к устранению всякой сексуальности, не направленной непосредственно на производство потомства, либо — в силу деформации, которую во Франции не преминул узаконить янсенистский катехизис, — к распространению в народной среде уродливой аскезы coitus interruptus. На практике церковь таким способом утверждала свое постоянное присутствие в жизни супругов: она обеспечила себе право контроля посредством разрешений на брак.

Право выдавать такие разрешения, первоначально принадлежавшее епископу, было присвоено понтификами. Но папа отказывался заниматься бедняками. По поручению бедных действовал епископ; 95 % социальной лестницы без стеснения пользовались этим преимуществом бедняков. Разрешение давалось по изложении причин, которые становились предметом исследования. Изложение причин дает нам возможность судить о мотивах создания пар. В девяти случаях из десяти прошение составлял кюре. Он шифровал полученную информацию. Разрешения на брак не избежали ключевой проблемы: как выразить на письме мысли тех, кто умеет изъясняться только устно? Кюре и должен был перевести названные ими причины на язык стереотипов, впрочем не слишком искажающих суть дела.

Одно не вызывает сомнений. При заключении брака у крестьян, в рамках одного и того же социального слоя, выбор пары — это личное дело. Слово «любовь» среди дошедших до нас причин не упоминается до 1780 года. Это вопрос терминологии. В языке крестьян любовь — это дружба; упоминается соседство, длительное общение с детских лет. Еще один бесспорный факт: тяготы одинокой жизни. Жизнь предполагает распределение функций внутри дома. Дом — это место, где и живут, и работают в соответствии со схемой, превосходно очерченной Питером Ласлеттом. Важное наблюдение: люди не беспокоятся ни о родившихся детях, ни о тех, которые должны вскоре родиться. Как убедительно показал Гуэе, забота о потомстве не проявляется напрямую среди густо заросших лесами полей — там, где коэффициент воспроизводства намного выше единицы, где никогда не было беспокойства о судьбе рода. Действительно, жизнь несомненно будет продолжаться. Из всех этих текстов, изучение которых уже началось, явственно следует вывод: брак — дело серьезное, важнейшее дело в жизни. Функции обоих полов четко разграничены, хотя и меняются в зависимости от региона: где-то женщина заботится о семейном бюджете, где-то обеспечивает связь с внешним миром. Семейная пара — экономический союз, прмогающий справиться с плохой жизнью. В периоды безденежья парадоксальным образом упоминается тот аргумент, что двум нищим будет легче продержаться вместе. После морового поветрия упоминается необходимость заменить у семейного очага деда или бабку, бравших на себя хлопоты по хозяйству. Таким образом, в обычное время (то есть за исключением апокалиптических кризисов — 1693–1694 и 1709 годов — и все, в XVIII веке их не было) смерть подталкивает к браку; эта структура в общем и целом противоречит структуре, которая описывается и наблюдается обычно, но характерна для исключительной ситуации кризиса. Серьезное дело, которое никогда не сводится к страсти, физическому влечению, но не исключает склонности, личного выбора, избирательного духовного сродства. Да, в эпоху Просвещения брак простых людей, при новой структуре семьи, был делом длительной выдержки. В брак вступают с открытыми глазами. Здесь нет места безрассудству. Желаемые качества не связаны с внешностью — достаточно здоровья и отсутствия увечий; все прочие требования касаются моральных и профессиональных качеств. Совместная жизнь длится долго, в XVIII веке немного дольше, чем в XVII, и на пороге ее есть о чем задуматься. Сильное впечатление производит серьезность и достоинство принимаемых решений, переход от индивидуализма к заботе о двоих.

Постепенно подчиняя себе сексуальные влечения, традиционная цивилизация в христианских странах выстроила общество брака: мир взрослых, куда вступают зрелые люди одного возраста. В крестьянском обществе нередко бывало, что женщина в значительной мере компенсировала свою слабость преимуществами зрелости. Выходя замуж не в 16 лет, а в 25, женщина, бесспорно, завоевывала ведущую роль в семейном союзе. Ничто не напоминает ни о патриархате, ни о матриархате: общество равных как для лучших, так и для худших. Но не будем торопиться с выводами. Пытаясь понять традиционное общество недавнего времени, XVII–XVIII веков, такое далекое и такое близкое, не забудем об остальном мире… Возможность сравнения существует благодаря Японии: нам в деталях известна участь японских женщин, в XVI веке выходивших замуж в 16 лет, и структура японской семьи. Несмотря на внешние сходства, японскую чету от европейской отделяет пропасть. Нет сомнений, что прогресс «феминизма» и «ценности семьи» в XVII–XVIII веках осуществляется за счет повышения порога брачного возраста. Еще Филипп Арьес выявил то, что удобно именовать распространением ценности семьи в эпоху Просвещения или, если угодно, великим передвижением чувств, появлением новой сферы концентрации чувств — супружеской семьи. Родовая семья была экономической ячейкой, институтом социальной защиты, но, без сомнения, зачастую это была огромная эмоциональная пустыня. Мы угадываем здесь другие связи, другие структуры, связанные с возрастной близостью, общностью игр, работы, защиты; нам известна насыщенная и странная жизнь братств. Агюлон продемонстрировал нам их последнюю инкарнацию в Провансе XVIII века — что-то вроде погребений по-гурмански. Там бывшие кающиеся грешники, на которых первоначально была возложена обязанность отдавать последний долг почившим, в XVIII веке в конце концов создали особые сообщества — со своим стилем общения и фольклором, — которые вдобавок отличались склонностью к пирушкам, разгулу и безбожию. Никакой напраслины: мы действительно в Провансе, известном своей очень древней цивилизацией агоры — городских площадей. Каков бы ни был накал социальной напряженности, благодаря которой сохранялись провансальские братства, находившиеся на пути превращения в масонские ложи, по сравнению с XIV веком это очень слабая вспышка. Братства изживают себя, паломничества идут на спад, деревенские праздники несколько теряют свой размах и яркий колорит; центр эмоциональной жизни незаметно сдвигается в сторону семейного очага в его новом, суженном виде: отец, мать, дети и — в 15 % случаев, как свидетельствуют компьютерная имитация и статистика, — дедушка, греющийся у огня.