Джон Китс - Малые поэмы

• Название: Малые поэмы
• Автор: Джон Китс
• Жанр: Поэзия
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-91763-10

Изначально задуманные как огромные поэтические работы, «Гиперион», «Падение Гипериона» и «Колпак с бубенцами» оказались последними, незавершенными эпическими произведениями Джона Китса (1795–1821) и остаются среди его малых поэм, к числу которых относится и «Ламия», опубликованная в 1820 году.

Поэма «Колпак с бубенцами» на русский язык переведена впервые.

Перевод: Сергей Александровский

---

Джон Китс Малые поэмы (сборник)

Ламия

Часть I

Давно: еще не выгнали с лужайки

Сатира с Нимфой эльфов резвых стайки,

Еще алмазный скипетр, и корона,

И мантия Владыки Оберона

Страх не посеяли в Дриаде с Фавном,

Резвившихся в веселье своенравном, —

Влюбленный Эрмий свой покинул трон,

Очередною страстью распален.

С высот Олимпа он легко исчез,

А чтобы не прогневался Зевес

Великий – было тучкой бегство скрыто.

Стремился Эрмий к побережью Крита.

Зане в священных рощах той земли

Скрывалась нимфа: к ней смиренно шли

Сатиры козлоногие; Тритон,

Покинув хляби, нимфе клал поклон

И перлы сыпал; критские луга

Усеивали часто жемчуга

Такие, что не грезились и Музе,

Хотя богиня с Выдумкой в союзе.

Всяк любит нимфу эту, млад и стар! —

Так мыслит Эрмий, и ревнивый жар

Жжет олимпийца: от крылатых пят

До головы томленьем он объят;

В златой оправе вьющихся волос

Лилейный лик его пылает ярче роз.

Летя из леса в лес, из дола в дол,

Он утоленья страсти не обрел;

Напрасным вожделением измучен,

Искал беглянку он вблизи речных излучин —

Вотще: награды не было погоне…

Задумчив, бог сидел на диком склоне

И ревновал, давая волю гневу,

И к фавну, и к несмысленному древу.

И вдруг он внял отчаяннейший глас —

Из тех, что в сердце добром гасят враз

Всё, кроме состраданья; глас изрек:

«Ужель в обличье сем скончаю век?

Ужель не обрету иного тела,

Способного любить, и до предела

Изведать страсть? Увы, увы, увы!»

И бог на голос ринулся, травы

Стопами окрыленными почти

Не потревожив на своем пути…

В недальней чаще дивная змея

Свилась кольцом, чешуйный блеск лия —

Сверканье багреца, лазури, злата:

Змея была, как зебра, полосата,

Как леопард пятниста; сам павлин

Померк бы рядом с нею в миг один.

И, с лунами серебряными схожи,

Играли блики на чудесной коже.

А пени длились – громки, скорбны, многи.

И чудилось: за грех карают боги

Иль демону отдавшуюся фею,

Иль демона, упившегося ею.

Как звездная тиара Ариадны,

Главу змеи огнь опоясал хладный —

И Эрмий в изумлении внимал

Стенанья женских уст, похожих на коралл!

И подняла змея два чудных ока,

Два слезных изливавшие потока —

Насмешница-судьба к ней впрямь была жестока.

Из алых губ исторгнутая гадом,

Речь заструилась медом, а не ядом;

Но гость витал поодаль, и крыла

Не складывал; змея ж произнесла:

«Прекрасный бог, охотящийся втуне,

О Эрмий, – ты мне снился накануне;

Ты восседал на троне золотом

Среди владык Олимпа; в сонме том

Лишь ты грустил; душевный тяжкий груз

Тебя глухим соделал к пенью Муз;

И даже Феба трепетные ноты

Звенели для других: не слышал ничего ты.

Мне снилось: в блестки алые одет,

Сквозь облака свергаясь, как рассвет,

На остров Крит влеком любовью днесь,

Ты несся, что стрела; и вот ты здесь.

Признайся, Эрмий – деву ты настиг?»

И хитрый олимпиец в тот же миг

Ответствовал учтивыми речами:

«О вещий змий с печальными очами!

Кому внимаешь – небу или аду?

Но я любую дам тебе награду —

Лишь намекни: где след любимых ног?..

Где нимфа?» – «Ты сказал, о светлый бог, —

Речет змея, – но клятву дай сперва».

«Тому, что сбудутся сии слова,

Свидетель станет жезл, обвитый змеем:

Клянусь тебе своим волшебным кадуцеем!»

И вновь змеиный зазвучал глагол:

«Воспрянь! Ведь нимфу ты почти нашел…

Вольна как воздух, сделалась незрима

Прелестница; незримо ходит мимо

Лесных божков; незримо спелый плод

Срывает; и незримо к лону вод

Спускается под утреннею дымкой;

Уведай: нимфа стала невидимкой

Когда решила деву я беречь

От столь постылых и столь частых встреч:

Божки лесные, полные печали,

Ей страстью безответной докучали.

И чахла нимфа бедная, не в силах

Взирать на стадо спутников унылых.

Я сжалилась, велела ей настой

Испить – настой чудесный, не простой:

Незрима козлоногому народу,

Она покой вкусила, и свободу.

И лишь перед тобой возникнет снова —

Коль не нарушишь клятвенного слова!»

И бог воспрял, и бог повторный дал

Обет – который для змеи звучал

Как трепетный, торжественный хорал.

Внимая, искрясь, вспыхивая, млея,

Чешуйчатая молвила Цирцея:

«Я женщиной была; дозволь опять

В обличье женском прелестью блистать!

Я Ликия давно в мечтах целую…

Отправь меня в Коринф, и плоть верни былую!

Склонись: я на твою дохну главу —

И ты увидишь нимфу наяву».

К устам змеиным светлое чело

Пригнул Гермес – и чары унесло,

И оба нимфу зрят, смущенную зело.

Иль то мечта была? Иль не мечта?

Бессмертные мечтают неспроста:

Мечтанья их вещественны и сладки.

Палим любовью паче лихорадки,

Бог на мгновенье взмыл, вострепетав —

Но тотчас на ковер несмятых трав

Метнулся, и касанием жезла

С томившейся змеи сложил оковы зла.

Свершив обет, он к нимфе устремил

Нежнейший взор; и, сдерживая пыл,

Шагнул; и, как ущербная луна,

Пред олимпийцем съежилась она,

И всхлипнула; и, робостью объята,

Поникла, как цветок в часы заката.

Но бог согрел ей хладные ланиты —

И страхи были нимфой позабыты:

Так утром раскрывается цветок,

Что для пчелы сберег сладчайший сок.

Они помчали в глушь лесов зеленых,

Чужды мирским сомнениям влюбленных.

Оставшись в одиночестве, змея

Меняла облик: с алых уст ея

Стекала пена, и кропила травы

Росой, что стебли жгла сильней отравы.

Преображенья жуткого гроза

Палящий жар влила змее в глаза,

И не омыла их прохладная слеза.

И тело многоцветное горело,

И в адской муке извивалось тело:

Чешуйчатую радужную бронь

Окутал вулканический огонь —

И, как под ярой лавой гибнут нивы,

Исчезли краски, блестки, переливы;

Погасли разом полосы и пятна,

И закатились луны безвозвратно.

Она лишилась в несколько мгновений

Всех драгоценностей, всех украшений,

Всех одеяний; не осталось боле

Ей ничего, помимо лютой боли.

Венец еще был ярок; но когда

Померк – змея исчезла без следа.

И голос нежный в пустоте возник:

«Мой Ликий, милый Ликий!» Этот вскрик

Растаял эхом на отрогах гор

Седых; и Крит не зрел змею с тех пор.

Вновь ставшая прекраснейшей женой —

Где Ламия, в какой стране земной?

Она в долине, коей не минуть,

Когда в Коринф от моря править путь;

Что замкнута холмами той гряды,

Где кроются источники воды,

И цепью голых каменистых круч,

Простершейся под сенью тяжких туч

На юго-запад… Луг был, тих и кроток,

От леса в расстоянии, что слеток

Покроет; а средь луга – озерцо;

И Ламия свое узреть лицо

В нем поспешила после стольких бед,

И все цветы клонились ей вослед.

Счастливец Ликий! В мире, столь пространном,

Дев не сыскалось бы с подобным станом

И ликом; для таких порой весенней

Аэды не слагали песнопений;

Невинна, беспорочна – и сполна

В любовных тонкостях искушена:

Ей от роду лишь час, но разум острый

Уже постиг, что боль с блаженством – сестры,

Кои в пределах плотской оболочки

Находят соприкосновенья точки,

Что мнимый этот хаос – в нашей власти

Разъять на гармонические части.

У самого ль Эрота ученицей

Была? И бог, пленившийся юницей,

Усердие и пыл вознаградил сторицей?

Зачем прелестная скиталась ныне

Вблизи дороги в сумрачной долине?

Отвечу; но сперва поведать надо,

Как в ненавистном ей обличье гада

Мечтала; как стремилась грезой к чуду,

Как дух ее летал свободно всюду —

И к Елисейским уносился теням,

И к Нереидам, что нисходят с пеньем

В чертог Тефиды по коралловым ступеням;

И к Вакху, что, лозою упоен,

Вкушает сон под шепот пышных крон;

И к тем пределам, где царит Плутон,

И Мульцибер воздвиг ряд сумрачных колонн.

И шумные людские города

Дух Ламии манили иногда.

В Коринфе как-то праздник был великий,

И мчал на колеснице юный Ликий,

И первым из возниц достиг меты —

Но лика олимпийского черты

Не дрогнули… О как в него тотчас

Влюбилась Ламия!.. Уж вечер гас.

Она ждала, что юноша вот-вот

В Коринф от моря по тропе пойдет.

Дул ветр восточный; это означало:

Уже галеру зыблет у причала

В порту недальнем – с острова Эгины

Вернулся Ликий, путь свершив недлинный,

Чтоб жертву принести в Зевесов храм,

Где мясо бычье жгут и курят фимиам.

И Зевс воздал за жертву свыше меры:

От спутников, едва сойдя с галеры,

Отбился Ликий – и наедине

Пошел, внимать не в силах болтовне.

Пора настала пасть вечерним росам;

Он размышлял, шагая по откосам,

Про сумрак тех миров, где для рассудка

Нет места, где воображенью жутко.

Все ближе Ликий к Ламии, все ближе;

Ее не видит сей безумец, иже

Витает взором в неземных просторах;

Уже сандалий приглушенный шорох