Йозеф Хазлингер - Венский бал

• Название: Венский бал
• Автор: Йозеф Хазлингер
• Издательство: Азбука-классика
• Жанр: Современная проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-352-00980-7

Йозеф Хазлингер – австрийский писатель, драматург, эссеист. Лауреат многих престижных литературных премий.

Роман «Венский бал» вышел в 1995 году, а вскоре по нему был снят фильм. И действительно, эта динамичная, напряженная, захватывающая проза словно специально создана для яркой экранизации.

Герой романа, известный тележурналист, в прямом эфире видел смерть собственного сына. И теперь он занят расследованием страшной трагедии – гибели сотен людей во время ежегодного светского бала в Венской опере, трансляция которого шла в реальном времени на десятки стран.

Кто был заинтересован в этой трагедии – некие экстремистские организации, политики, полиция, а может быть, средства массовой информации?

Эта жесткая книга сейчас читается как пророчество катастроф в прямом эфире, будь то 11 сентября в Нью-Йорке или захват и штурм «Норд-Оста».

---

Через день после смерти Фреда ЕТВ показало фотографии своих погибших сотрудников. Я увидел лицо Фреда. В состоянии крайнего изнурения я мог лишь тупо смотреть в пространство и внушать себе, что все это какой-то сон. Потом я выключил телевизор, напился и завыл, не видя ничего, кроме бесконечной пустоты. В какой-то момент зазвонил телефон, я даже не дернулся. Из динамика автоответчика донесся голос моего отца: «Курт, мы просто убиты горем. Скажи, что можно для тебя сделать? Может, приехать в Вену? Бланка считает, что нам надо вылететь завтра. Как будет лучше для тебя?»

Я не стал звонить им. Я вообще не знал, что мне делать. Потом уснул на кушетке в гостиной. Следующий день я провел в вымершем здании нашего офиса. На том этаже, где кабинеты начальников, заседал кризисный штаб. Коллеги выражали мне соболезнования и с пониманием отнеслись к тому, что я не принял участия в заседании. Четыре съемочные бригады, уцелевшие после катастрофы, получили долгосрочное задание. В коридорах не было ни души. Несколько дней назад здесь в воздухе свистели циничные реплики, какие можно услышать во всякой большой редакции. Но тс, кто был горазд на них, либо сидели в штабе, либо ушли в мир иной. Секретарши с заплаканными лицами сидели в пустых приемных. «Я так сочувствую вам, господин Фрэйзер». Двери держали открытыми, будто приглашая к себе духов жизни, которые еще оставались в этом здании. Некоторые из сотрудниц выбегали ко мне в коридор и начинали рассказывать какие-то истории про Фреда. Я не мог это выслушивать.

Позвонил Мишель Ребуассон, он хотел непременно поговорить со мной лично. У него нашлось удивительно много слов для выражения соболезнования. Мне сказать было нечего. Он знал, что значил для меня Фред. Мы говорили о нем еще во время нашей первой встречи в лондонском отеле. Затем Ребуассон перешел ко второму пункту, то есть к документальному фильму. Он прекрасно понимает, в каком я теперь состоянии. Но ведь у меня в запасе целый месяц, пока этим делом занимается отдел новостей. По словам генерального директора, мне сам Бог велел делать такие фильмы, кроме того, никто лучше меня не знает материал в целом. А сам он на собственном опыте убедился, что лучший способ пережить утрату близкого человека – это с головой уйти в работу.

Вечером меня ждали дома три телефонных сообщения. Сначала звонила мать, потом отец и снова мать. В конце она спрашивала: «Ты уже говорил с Хедер? Если нет, позвони ей непременно. Мы не можем не сказать об этом. Пожалуйста, позвони».

Мать права. Я должен позвонить Хедер. Но я был не в состоянии. Возможно, мать предполагала это. Поздно ночью я слушал «Песни об умерших детях» Густава Малера.

Я должен был позвонить ей. Если бы я просто дал ей услышать одну из этих песен и затем положил трубку, может быть, она бы поняла. Нет, ничего бы она не поняла. Она бы решила, что даже в этой ситуации я хочу досадить ей. И все-таки через какое-то время я заставил себя найти свой старый лондонский номер. Было уже где-то три часа ночи.

– Я разбудил тебя?

– Да.

– Ты знаешь, почему я звоню?

– Да.

Я не мог сообразить, какие слова еще надо сказать. Она начала плакать. У меня тоже слезы наворачивались на глаза. Мы уже не говорили, только плакали. Мне не приходила в голову ни одна уместная фраза. Когда она вроде бы перестала плакать, я пробормотал:

– Созвонимся в другой раз. Или ты хочешь что-то сказать?

Молчание. И вдруг срывающийся голос:

– Фред должен быть похоронен в Лондоне.

– Об этом не может быть и речи. Я хочу, чтобы он был рядом.

Снова молчание. Она пыталась отнять у меня Фреда, подумал я. После бесконечно долгой паузы я сказал:

– Поговорим об этом в другой раз. Спокойной помп. И положил трубку.

Похороны состоялись только через три недели. Столько времени понадобилось для вскрытия и экспертизы. Этим занимались специалисты со всего мира. Поскольку холодильные камеры моргов всех венских больниц не могли вместить такое количество трупов, для их хранения приспособили холодильный цех одной из боен. В пристройке лежали неопознанные трупы. Сюда предлагалось приехать всем, кто не нашел имени пропавшего в списке погибших. Я, конечно, понимал: у администрации не было иного им хода. Но при мысли о том, что Фреду отведено место рядом с убоиной, у меня кошки скребли на сердце. Я был вправе увидеть мертвое тело Фреда. Однако, взглянув на показанную по телевидению картину перекладывания и сортирования трупов, я отказался от намерения ехать на бойню.

Мне позвонила Хедер, она спросила, когда будут похороны. По всей видимости, она поняла, что перевезти тело в Лондон ей не удастся. Точную дату еще не назвали. Я обещал сообщить ее, как только узнаю. Родители тоже собирались приехать. Отговорить их я не мог. На тот день, когда тела были выставлены дня прощания, правительство назначило общенациональное траурное шествие. Жителей Вены присыпали собраться в полдень на Ратушной площади. Предполагалось, что после выступления главы временного правительства люди направятся по Рингштрассе к зданию Оперы, где в час дня память погибших почтят минутой молчания. Затем шествие, двинется по Кертнерштрассе на Штефансплац, и траурная церемония закончится речью кардинала. Похороны Фреда должны были состояться день спустя на Центральном кладбище.

Хедер хотела не только прийти на похороны, но и принять участие в траурном шествии. В половине двенадцатого я встретил ее в аэропорту Швехат. Вместо флагов всех стран на здании развевались черные стяги. В зале прибытия стояли люди, одетые в черное, в ожидании родственников и знакомых. Я выпил в кафетерии большую чашку крепкого кофе и, листая газеты, поглядывал на автоматические двери, которые беспрестанно открывались и пропускали прибывших. Какая-то женщина приветствовала родных, в этот момент с ее багажной тележки упал тугой целлофановый мешок. Из него потекла густая жидкость. Дама беспомощно посмотрела по сторонам. Потом положила мешок рядом с автоматической дверью и ушла. Темно-желтое пятно стало расползаться по полу, и вскоре у самой двери образовалась целая лужа. Скорее всего, это был ликер. Пассажиры, толкавшие тележки с багажом, не смотрели под ноги. Они везли свой груз прямо по луже и, лишь почувствовав, как ноги прилипают к полу, стали брезгливо поглядывать вниз. Жидкость, как видно, оказалась довольно липкой. Вскоре ею было покрыто все пространство перед дверями, и грязно-желтые вереницы следов протянулись к обоим выходам. Благо до появления Хедер уборщица в синей спецовке успела пройтись по полу шваброй.

О посадке лондонского самолета сообщили еще пятнадцать минут назад. Я встал и подошел к автоматическим дверям. Хедер я узнал издалека. Прежде всего по походке. Раньше у нее были длинные светлые волосы, которые она укладывала волнистыми прядями. Теперь я видел коротко стриженную голову с темно-красными волосами. Длинное черное пальто из искусственного меха расстегнуто, под ним черное шелковое платье.

Хедер подошла ко мне с дорожной сумкой в руках. Она подставила на миг щеку, и я мимолетно коснулся ее своей. От нее исходил какой-то чужой запах. Я спросил:

– Как полет?

– В самолете не я одна летела на похороны. Командир экипажа сказал по радио слова соболезнования.

Мы сели в машину. Почти всю дорогу молчали. Правда, она спросила, пришлось ли Фреду мучиться.

– Да, но какие-то секунды.

Мы опять ехали молча. Потом я сказал, что она Может остановиться в квартире Фреда, где я ничего не тронул. На Шюттельштрассе мы наткнулись на таблички: «Проезд в центр города закрыт». Вскоре образовалась пробка. Мы пересекли Дунайский канал и оказались в 3-м районе. Случайно вышло так, что я вырулил на Разумовскийгассе. Но и там была пробка. Я показал на дом справа.

– Здесь когда-то жил мой отец.

Хедер посмотрела в окно и не сказала ни слова. Был уже полдень. Даже если траурное шествие задержится на полчаса, вовремя подъехать к Ратушной площади я бы уже никак не успел. Я продолжил путь по Унгарштрассе, а потом свернул направо – на Реннвег. Но и здесь мы застряли. Чтобы выбраться из пробки, я нырнул вбок, на Райснерштрассе, и несколько раз проехал по кругу. Наконец возле русского посольства я увидел, как кто-то садится в автомобиль. Можно было ехать следом.

Mы вернулись на Реннвег и, миновав парковую стену замка Бельведер, устремились на Шварценбергплац.

– Мы как раз подоспеем к минуте молчания у Оперы, сказал я.

Был холодный, хотя и солнечный день. Впервые за долгое время небо совершенно прояснилось. Мы молча шли рядом, при каждом шаге выдыхая пар. Поравнявшись с памятником русским воинам, мы удивились множеству людей, скопившихся на Шварценгерцлац. Чем ближе мы подходили к Рингштрассе, тем гуще становился поток. Люди большей частью были одеты в черное. В руках у многих – горящие свечи или факелы. В импровизированном киоске антирасистского движения Братья, спасите наши души я купил для себя и Хедер два факела с картонными манжетами на ручках. Пробиться к Опере было невозможно. Объявленное траурное шествие не получилось, поскольку улицы даже на специально выбранном отрезке пути не могли вместить такое множество народа. Продвинуться не удавалось ни на шаг. Дальше кафе «Шварценберг» мы не ушли. В час пополудни раздался звон церковных колоколов. Голоса внезапно стихли. Слышался только колокольный звон. Люди опустили головы. Рядом с нами стоял кельнер из кафе «Шварценберг». Он узнал меня и, когда смолкли колокола, пожал мне руку.