Йозеф Хазлингер - Венский бал

• Название: Венский бал
• Автор: Йозеф Хазлингер
• Издательство: Азбука-классика
• Жанр: Современная проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-352-00980-7

Йозеф Хазлингер – австрийский писатель, драматург, эссеист. Лауреат многих престижных литературных премий.

Роман «Венский бал» вышел в 1995 году, а вскоре по нему был снят фильм. И действительно, эта динамичная, напряженная, захватывающая проза словно специально создана для яркой экранизации.

Герой романа, известный тележурналист, в прямом эфире видел смерть собственного сына. И теперь он занят расследованием страшной трагедии – гибели сотен людей во время ежегодного светского бала в Венской опере, трансляция которого шла в реальном времени на десятки стран.

Кто был заинтересован в этой трагедии – некие экстремистские организации, политики, полиция, а может быть, средства массовой информации?

Эта жесткая книга сейчас читается как пророчество катастроф в прямом эфире, будь то 11 сентября в Нью-Йорке или захват и штурм «Норд-Оста».

---

Жилые отсеки занимали по десять квадратных метров каждый. На этой площади ютилось от двух до четырех человек. Спали они на двухъярусных койках да еще стелили на пол матрацы. Только румынская семья размещалась в двух каморках.

– Все это жалкий сброд, – сказал Нижайший. – Негритянка за стенкой добывает свои гроши на панели, румын посылает свою ораву попрошайничать. Другая негритянка где-то метет или убирает. Ее муж целыми днями давит клопов, а дети ему прислуживают. Они к нам пробрались через Францию. Старшей дочке давно уж пора в школу ходить. Сербы – мерзкие забулдыги, у обоих на уме только одно – как бы оттрахать анголку. Как-то ночью в душевой им это удалось. Во всяком случае, можно было догадаться по звуку. Чем они живут, я так и не выяснил. Иногда пропадают куда-то на несколько дней. Потом возвращаются и бухают. Когда руки чешутся, метелят боснийца. Он единственный здесь, не считая меня, кто живет легально. У него хронический понос. Приходит с работы и загаживает сортир. Бедолага потерял на войне всю семью. Когда-нибудь он замочит этих сербов. По-настоящему опасны только два египтянина и араб. Им надо больше, чем просто выжить. Эти неразлучны и не пьют. Молятся несколько раз на дню. Входят в Общество помощи иностранцам. Это они спреем намалевали на двери анголки «курва». Я точно знаю, потому что не спал тогда.

Мы выпили еще по бутылке. Потом разыграли на спичках, кому начинать зачистку на Гюртеле. Жребий пал на Пузыря. Он, похоже, не очень обрадовался, но ничего не сказал. Мы тут же приступили к делу. Для начала решили потрепать молодых чужаков, парней от пятнадцати до двадцати пяти лет.

На улице уже стемнело. Поток машин заметно ослабел. Грузовиков больше не было видно. Мы похлопали Пузыря по плечу и разошлись в разные стороны, но так, чтобы не терять друг друга из виду. Двое двинулись вперед, двое – к внешней стороне Гюртеля, за мосты городской железной дороги. Файльбёк и я последовали за Пузырем, но на порядочном удалении. Мы шли вдоль Гюртеля в районе Лерхенфельда. И тут впервые что-то вроде бы подвернулось. Из машины вылез смуглокожий. Пузырь – к нему. Но тут из ближайшего дома вышли люди, и Пузырь пошел дальше.

Через какое-то время он снова нашел цель. Очень мною инородцев со своими семьями возвращались домой, в толпе были и коренные венцы, но вот появился тот, кого мы ждали. Он брел нам навстречу, сунув руки в карманы. Пузырь заступил ему дорогу. Короткая перебранка – и Пузырь двинул ему кулаком в живот.

Парень скрючился, Пузырь нанес удар по пояснице, и тот упал. Заорал только после того, как Пузырь сверху навесил ему пинка. Пузырь побежал. Никто не пытался задержать его. Люди даже дорогу уступали.

– Он его уделал, – сказал Файльбёк.

Мы двинулись дальше. У места происшествия затормозила какая-то машина, ее тут же стали подгонять гудками. Черножопый перестал вопить. Он хотел было встать, но не смог и начал кричать: «Помогите! Полиция!» Мы остановились. Какой-то мужчина спросил нас:

– Что тут стряслось?

– Точно не знаю, – ответил Файльбёк. – Видимо, кого-то поколотили.

– Наверняка этот иноземный сброд, – сказал мужчина и направился к нашей первой жертве, возле которой уже собирались прохожие. Мы свернули в переулок.

Час спустя все мы встретились в одном уютном ресторанчике. У Пузыря был не очень веселый вид. Нижайший сказал:

– Ты первый настоящий участник Движения друзей народа.

Мы выпили за боевое крещение. При этом Файльбёк и Профессор крикнули:

– Ра-Хо-Ва!

Мы засмеялись. Дело в том, что на последней встрече в Раппоттенштайне Нижайший предложил употреблять тост и клич «Хайль Гитлер» только в тех случаях, когда нет посторонних.

– Почему? – поинтересовался Панда.

– Потому, – объяснил Нижайший, – что теперь начинается наша собственная борьба. Мы не имеем дела с обыкновенными нацистскими сопляками, и не надо сорить словами, которые могут повредить нашему делу. В конце концов, не собираемся же мы воевать с соотечественниками из автономных или антифашистских групп, мы будем бить чужих.

Панда высказал пожелание подобрать новый клич, чтобы не отказывать себе и в ресторанных посиделках. Профессор предложил в качестве тоста «Ра-Хо-Ва» – так он сократил «Racial holy war».[29] Это – боевой клич одной группы из Флориды. Файльбёку идея понравилась. Другие отнеслись к ней без восторга. Потом мы сменили тему, так и не придя к общему мнению.

Наши наскоки с каждым разом становились все круче. Я наблюдал за бьющими на эффект проделками товарищей и приходил к выводу, что это по сути детская игра. Если толково нанесен первый удар, работа почти закончена. Я был пятым, кому пришел черед показать себя в деле. И как раз у меня не получилось без осложнений. На Гаульлахергассе я приставил нож к животу одного турка, который только что вышел на улицу, и велел ему грызть поребрик. Он заартачился, отступил на шаг и схватил меня за руку. Я ударил его в лицо левой, а нож вывернул вверх и саданул им турка в предплечье. Он выпустил мою руку и повалился на тротуар. Из-под разорванной рубашки текла кровь.

– К поребрику! – крикнул я, подгоняя его ударом по почкам. Он пополз к припаркованной машине. Тут за моей спиной распахнулась дверь дома, и вышли друзья турка. Они кинулись на меня. Я начал размахивать ножом. Они расступились и решили меня окружить. Кому-то я полоснул по рукам, одному попал в плечо. Потом один из них сгреб меня сзади и бросил на тротуар. Я отбивался изо всех сил, какие только может мобилизовать в себе человек в такие мгновения. Положение было аховое. Меня молотили ногами со всех сторон. Но ударов я почти не чувствовал, я целиком сконцентрировался на защите ножом. И тут у меня загудел череп – ударили по голове какой-то доской. Единственное, что удержала память в эти секунды, – это надвигающиеся на меня фигуры и глухой удар, который, казалось, вытряхнул меня из собственной оболочки. Боли не было, только ощущение жуткой встряски. Я видел свое неподвижное тело на тротуаре. В замедленном, как в кино, темпе на меня надвигались кожаные и рифленые резиновые подошвы, они топтали мое лицо, я видел подбитые гвоздями носки ботинок, впивавшиеся мне в живот, я видел каблук, плющивший мошонку. Единственное, что я тогда чувствовал, было отчаянное желание: пусть уж добьют эту кувыркающуюся у них под ногами жабу.

Очнулся я на какой-то скамье. Нижайший лил мне на голову минеральную воду. Слюна имела вкус крови. Друзья спрашивали о чем-то. Я приподнялся, сел и сплюнул. Мне стало плохо, и я опять лег.

– Они за это поплатятся, – сказал Бригадир. От него я узнал, что турки убежали, как только подоспели наши. Потом Бригадир и Профессор доставили меня домой. Два дня я пролежал дома, на работу не мог идти из-за страшной головной боли. Профессор кормил меня овсяным отваром и следил за тем, чтобы я не вставал. Каждые два часа он менял холодные компрессы, наложенные на пах. Все тело было покрыто синими, фиолетовыми и желтыми пятнами. Вечером Файльбёк принес большой флакон иналгона. Теперь я хоть боли не чувствовал. Он сказал:

– Мы с Сачком выяснили, где живут эти твари. Скоро поквитаемся.

Понадобилось две недели, чтобы все наши прошли испытание. Я хотел попробовать себя еще раз. Но Файльбёк возразил:

– Ты и так дрался храбрее всех. Не тебе нужно испытание, а всем нам надо теперь испытать себя местью.

Фриц Амон, полицейский Пленка 3

В шесть вечера мы заканчивали службу. После обеда все как-то устаканилось. Нам оставалось попить кофейку, почитать газеты, не торопясь нарисовать протокольчик и, может, разок прошвырнуться по патрульному маршруту. Вот и все дела. Первый раз бал в Опере – без моего участия. Думаю, пойду домой, посмотрю телевизор. Те, которые заступали вечером, разошлись по домам досматривать соревнования. Им разрешалось отдохнуть перед началом дежурства. И вдруг – бац! Приходит факс: «Всем оставаться на местах! Полная готовность!»

Мой старший напарник аж крякнул:

– Во дают! Я бы и сам мог им подсказать, что людей маловато. Стоит только в газеты заглянуть. В общем, надо пересчитать на всякий случай кости, пока тебе другие не пересчитали.

– Нас наверняка шесть тысяч не наберется, – сказал я. – Но откуда ты знаешь, что нас мало?

Он только и ждал момента, чтобы растолковать мне все обстоятельно:

– Если бы все сводилось к тому, что Общество помощи иностранцам поклялось отомстить за смерть Абдула Хамана, хватило бы и тысячи полицейских. Но когда газеты которую неделю трубят про призыв к демонстрации, который исходит из этого самого Общества, вместо того чтобы просто не обращать внимания, будь уверен: соберутся бузотеры и проходимцы со всей Вены. Тут и трех тысяч не хватит. А больше нам взять негде. Сегодня будет встреча Бэренталя, внучки Муссолини и Брюно. Стало быть, весь вечер нас будет поливать всякое антифашистское дерьмо. Чтобы справиться с ситуацией на Карлсплац, потребуется не меньше шести тысяч.