Иван Беляев - Записки русского изгнанника

• Название: Записки русского изгнанника
• Автор: Иван Беляев
• Жанр: Биографии и Мемуары

Превосходным образцом мемуарной литературы можно считать книгу доблестного генерала царской армии И. Т. Беляева (1875–1957). Один из лучших представителей русского дворянства, классический монархист, силой обстоятельств ставший участником Белого движения, размышляет о перипетиях Первой мировой войны и Гражданской. Беззаветно любя Россию, генерал оказался в изгнании, вдали от Родины. В Парагвае он организует русскую колонию и становится не просто лидером общины, выдающимся этнографом, а ещё и борцом за права индейцев в Латинской Америке, национальным героем Парагвая.

«Записки» генерала Беляева должны вызвать большой интерес у историков, этнографов и всех людей, кому дорого русское культурное наследие.

На обложке: портрет автора в форме генерал-майора парагвайской армии И. Т. Беляева и герб дворянского рода Беляевых.

В.П. Голубев — издатель, редактор.

---

Наконец, я пришел в сознание. Я узнал, что я уже умирал.

— Осталось только одно, — сказал доктор Кроль, — если ему вспрыснуть дигалену, может быть, он еще выживет.

Моя Аля бросилась разыскивать лекарство по всему городу. Наконец, нашла его в захудалой аптеке. Когда она вернулась, я лежал уже без пульса.

Дигален подействовал. Я стал поправляться. Моя Аля — теперь я уже узнал, кто был небесным видением, чье присутствие возвращало меня к жизни, — это была она! — она садилась подле меня и приносила мне чудесные мандарины, чистила и клала их мне в рот. Это служило мне жизненным элексиром! Потом я узнал, что эти мандарины привозились прямо из Турции, из Трапезунда, и стоили по 20 рублей дюжина. А у Али оставалось всего пятьсот. Через несколько дней мне стало гораздо легче. Мучили только паразиты. К моей постели подсел доктор Кроль, спасший мою жизнь.

— Слушайте, генерал, — сказал он, — вы можете понять все, что я говорю?

Я кивнул головой.

— Вы уже на выздоровлении. 70 на 100, что вы уже выскочили. А я. я умру. Вчера я чистил язык вашему умирающему товарищу, генералу Веверну (он раньше меня командовал моей батареей), и он укусил меня за палец. Я знаю, через восемь дней сыпняк, мое сердце хуже вашего. У меня в Батуме осталась дочь… и ни копейки денег. Сделайте все, чтоб доставить ее сюда и не дать ей погибнуть.

— Даю вам слово, доктор…

Я исполнил свое обещание: в день смерти доктора Кроля в газетах появился его некролог, моя благодарность моему спасителю и подписной лист, где я подписал его дочери 500 рублей — это было все, что оставалось у нас с Алей. А профессор Тиханович встретил и устроил осиротевшую девушку… Были эпизоды и в другом роде.

— Зайка! Помнишь нашу старинную знакомую, молодую сибирячку, учившуюся на инженерных курсах?

— Еще бы! Ведь она гостила у нас на Заротной.

— Она здесь, была замужем за доктором, с которым была тогда помолвлена. Теперь он скончался от холеры. Она хотела бы тебя видеть.

Передо мной молодая, цветущая дама. Вся в черном и в слезах.

— Зинаида Васильевна!

— Иван Тимофеевич!

Я совершенно не отдавал себе отчета в своих словах. Не знаю, как у меня вырвалось.

— Не волнуйтесь, мы вас выручим. Аля не могла удержаться от смеха.

— Ну и Зайка! Глаза лихорадочные, на голове повязка с ослиными ушами, а тоже собирается кого-то выручать!

Какое было дня меня счастье, когда меня взяли из госпиталя и перевезли в богатую квартиру Аветисова, где, за неимением свободной комнаты, меня рядом с моей Алей поместили в огромном салоне, убранном картинами и портретами. Сам хозяин приходил временами любоваться то на одну, то на другую.

— Смотрите, генерал, — говорил он, — это копия с известной картины «Нильская невеста»! Это эскиз, картина не закончена. А глаза! Взгляните, какие у нее глаза!

Он глядел в кулак, как в подзорную трубку.

— Смотрите так! Она ведь как раз напротив вашей кровати… Видите, какое выражение! В них видна безумная тоска и глубокое отчаяние.

Если б я был там, подле нее, я бы умер, но не отдал ее проклятым чудовищам. Ах, если б милым, чудным Божьим созданиям угрожали только крокодилы! Но чья рука могла бы спасти их в проклятой трясине растления и разврата…

Перед болезнью мы с Мишушей были в госпитале, где поправлялся от тифа Ася, сын моего брата Володи. Он показывал мне письмо, полученное им через руки от отца, оставшегося в Петербурге… «Слышал о твоем замечательном хладнокровии», — писал он своему первенцу…

— Взял бы ты его к себе в адъютанты, — говорил мне Мишуша.

— С радостью! Ведь я давно предлагал ему это. Он сам отказывался.

— Я был глуп тогда, — отвечал мне бедняжка.

Теперь я узнал, что в последний день этот чудный мальчик простудился и скончался, не выдержав новой болезни…

Врангель тоже заболел тифом одновременно со мною. Говорят, его первый вопрос по выздоровлении был:

— Жив ли Беляев?

Мой первый вопрос также был: «Жив ли Врангель?» Узнав, что он находится в Атаманском дворце, я потащился повидать его. Он поднялся прежде времени, ноги ему еще отказывали.

— Теперь меня снова уложили в кровать, — сказал он мне. — Вот вы выдержали и теперь уже на ногах.

Как раз в эту минуту вошли Деникин с Романовским. Врангель разошелся с ними во взглядах. Они настаивали на молниеносном ударе на Москву, он стоял за Царицынское направление. Я не профессор военной истории, но мне кажется, что Врангель с налета имел бы шанс добраться до Москвы, а вся наша война была возможна только с налету. Глубокой государственной основы она не имела и при затяжке была осуждена на крах.

Я еще не успел поправиться, как в Екатеринодаре произошло событие. Противник в отсутствие Врангеля прорвался на Великокняжескую и стал угрожать Торговой.

Встревоженный слухами, я разыскал моего старого товарища.

Черкесы

Но европейца все внимание

Народ сей чудный привлекал…

Пушкин.

Едва я поднялся с постели, как за мной приехали черкесы, Анчок Шемгоков и один из его товарищей.

— На другой день после того, как мы были у тебя, мы встретили твою жену. Она бежала вся в слезах, таща два тяжелых чемодана. Мы забрали вещи и пошли за ней. «В чем дело?» — «Мой муж умирает от тифа, — отвечала она, отирая слезы, — иду к нему, я уже не хочу покидать его ни на минуту». — ««Но ведь эта болезнь заразительна, — возразили мы, — оставьте его с докторами!» — «Но я не брошу его одного, — повторяла она. — Если он умрет, и я умру вместе с ним!» — Знаешь, что теперь говорят наши черкесы? Они говорят, что ты и храбрый, и красивый, и умный, но что твоя жена еще гораздо храбрее, и умнее, и красивее, чем ты.

Проехав станицу Некрасовскую, по дороге с конечной станции мы заночевали в небольшом хуторе, принадлежавшем Анчоку. Было уже поздно, но ко мне подсел старик абадзех и вступил со мною в сердечный разговор.

— Спасибо тебе! — говорил он. — Что ты сделал для Беслана! Ведь он из лучшей фамилии. Что ты сделал для него — сделал для нас.

Старик оказался живой книгой.

— Ведь он родом из Крыма, его предок Едыг прогневал хана, украл три яйца от его любимого кречета. Хан хотел посадить его на кол, так он бежал к черкесам. От него родом князья Едыговы, Беслан последний в его роде.

Во дни молодости хевсуры говорили мне: наш народ совсем не как другие. Ближе всех нам пшавы. Но у нас говорят, что нет на Кавказе благороднее черкесов, они стоят еще выше нас. Я сказал это старику.

— Есть у меня хутор на Красной Поляне, под самой горой Ачишхо. Я не променял бы его ни на какие деньги. Но видит Бог, если б вернулись изгнанные пятьдесят лет назад оттуда черкесы, я с радостью вернул бы им их земли. Не понимаю, как могло случиться, что великодушный царь нашей великодушной страны мог изгнать в Турцию полмиллиона абадзехов, шапсугов, бжедугов и убыхов.

— Царь не виноват, — возразил мне старик. — Виноваты мы сами. Когда, вслед за окончанием войны, Государь созвал всех черкесских князей и старшин, я вместе с отцом стоял ближе всех к нему. Тут были переводчики, которые передавали каждое слово, так что все могли слышать.

— Я не могу оставить вас в горах и на побережье, — говорил он. — Наши враги все время стараются высадиться и овладеть берегом. Тем, кто пожелает остаться здесь, я отведу обширные и богатые земли на плоскости… А кто не хочет, пусть уходит в Турцию.

— Государь! — отвечали князья, — Мы от сердца благодарим тебя за твое великодушие. Но наш народ не поверит нам, он скажет, что мы их предали. Все они желают уйти в Турцию.

Нас осталось всего 60 тысяч, но через пятьдесят лет вот нас уже 200 тысяч. А в Турции сколько было, столько и осталось… Царь не виноват, он хотел нам добра.

Молодая черкешенка подала мне умыть руки, и все мы уселись за кругом низенького стола.

— Теперь ты наш, — говорили мои спутники, — да ты и так совсем наш. И черкеску и папаху, ты носишь совсем, как носили убыхские князья, да и станом, и лицом ты совсем, как они. Мы построим тебе дом в Хатажукае, подарим скот, баранов, пару буйволиц, и после войны ты заживешь у нас с твоей красавицей женой.

Встреча, ожидавшая меня в Хатажукае, была еще более сердечная. Мы подкатили на прекрасном экипаже, за которым до селения скакала полусотня джигитов на горячих конях. Нас ожидало все селение, несколько сот всадников, вооруженных с головы до ног. Затем седобородые «хаджи» в своих традиционных чалмах, далее все местные девушки и подростки, каждая с букетом свежих ландышей в руках. Старики поднесли мне чудный раззолоченный кинжал — эмблему моего нового звания — и красивую нагайку — эмблему власти. Затем старшины собрались за длинными столами в общественном доме, и, во время обеда, за чашей пива, старики хаджи излили мне все искренние слова благодарности и симпатии.