Мария Грей - Мой отец генерал Деникин

• Название: Мой отец генерал Деникин
• Автор: Мария Грей
• Жанр: Биографии и Мемуары

Воспоминания Марины Антоновны Грей, изданные во Франции в 1985 году, — живое свидетельство дочери, книга воспоминаний, сюжет, который написан самым великим мастером — жизнью. В них в яркой художественной форме, насыщенной эпистолярным наследием отца, отмечены не только основные вехи его нелегкой армейской службы и боевого пути, но описаны взгляды и черты личности генерала, общественная деятельность и перипетии его повседневной жизни в эмиграции.

Предназначена для широкого круга читателей.

Публикация подготовлена Центром комплексных исследований российской эмиграции Института научной информации по общественным наукам Российской академии наук.

Под общей редакцией доктора исторических наук А.Я. Дегтярева.

---

Корнилов встретил Деникина вопросом:

— Не держите ли вы на меня обиду, Антон Иванович, что я втянул Вас в дело, столь Вас компрометирующее?

— Обиды, Лавр Георгиевич? Но наше дело общенациональное и оно исключает какие-либо личные обиды.

Затем Деникин сам стал расспрашивать и узнал обо всех этапах неудавшегося «дела Корнилова».

Все началось с определенного согласия между Корниловым и Керенским. Оба они хотели продолжения войны, ликвидации Советов, постоянно покушающихся на законную власть, создания сильного правительства. Что касается последнего момента, то каждый из протагонистов видел себя (втайне) во главе государства, Корнилов — временно, Керенский — навсегда. Первоначальный союз создавался Борисом Савинковым. Керенский передал свои полномочия военного министра этому бывшему бомбометателю, которого Черчилль позднее назовет «террористом с умеренными целями», уточнив, что с помощью динамита и пролития крови удивительный «маленький человечек с лукавыми глазами на мертвенно-бледном лице» хотел добиться в России такой же свободы и терпимости, как на Западе. Трое политических лидеров условились, что 3-й корпус кавалерии будет отозван с фронта и направлен в Петроград для подавления восстания большевиков, намеченного на середину сентября. Будет использована любая возможность для роспуска Советов силой. Керенский воспротивился только присутствию в 3-м корпусе Дикой дивизии, состоящей из северокавказских горцев, которые заслужили прозвище «пожирателей социалистов», всех социалистов, независимо от того, являются ли они такими патриотами, как Керенский, или нет. Он также требовал заменить командующего 3-м корпусом генерала Крымова, известного прохладным отношением к социалистам.

Это был первый этап «дела Корнилова»: за Россию, с Керенским, против Советов.

Приближался решительный момент, авторитет Корнилова рос, Керенского охватил страх, тем более что Дикая дивизия по-прежнему входила в 3-й корпус, готовящийся захватить столицу, и им по-прежнему командовал Крымов.

26 августа (8 сентября) французский дипломат Луи де Фобьен, служивший в Петрограде, записал в своем дневнике: «В последнюю ночь в посольстве меня разбудил телефонный звонок. Мне сообщили, что генерал Корнилов объявил о свержении Временного правительства и идет на Петроград».

Страх Керенского перерос в ужас, к которому прибавилось еще и возмущение, когда обер-прокурор Святейшего Синода Владимир Львов — однофамилец князя — передал предложение Верховного главнокомандующего: убежище в Ставке на время волнений в столице и портфель… министра юстиции в будущем правительстве. Не зная, что безответственный Львов представился наивному Корнилову как посланник Керенского, и поняв превратно слова главнокомандующего, Керенский счел, что последний пытается заманить его в Могилев, чтобы убить (на самом деле Корнилов был искренне озабочен безопасностью своего союзника). Желая подкрепить эту почти уверенность, он лично звонит в Могилев, имитируя голос Львова. С помощью наводящих вопросов он хочет убедиться, что тот был принят Корниловым.

Когда главнокомандующий вышел на линию, «комедиант в истории» объявил:

— Я передаю трубку Керенскому.

И тогда своим обычным голосом Керенский задал вопрос:

— Могу ли я Вас попросить подтвердить информацию, переданную мне Владимиром Николаевичем Львовым?

Корнилов, не уточняя, о какой именно информации идет речь, поторопился ее подтвердить. Керенский настаивал:

— Должен ли я понять, что Вы подтверждаете все сказанное мне Владимиром Николаевичем относительно моего приезда в Могилев? Да? Я не могу приехать сегодня. Надеюсь, что завтра мне представится такая возможность. Вам нужен и Савинков?

— Да, я настаиваю на том, чтобы Борис Викторович вас сопровождал… Хочу вас заверить, что лишь мое беспокойство о вас двоих объясняет мою настойчивость.

Итак, все «ясно»! Корнилов хочет ликвидировать председателя правительства и военного министра! Керенский был горд тем, что ему удалось проведать о коварном заговоре. Он не видел другого средства сохранить свою жизнь, как присоединиться к Советам, всенародно обличить ужасный «заговор» и сместить Верховного главнокомандующего.

В Могилеве в первый момент были ошеломлены, потом начали говорить о провокации и предательстве. Корнилов, уверенный, что глава правительства вновь подпал «под пагубное влияние крайне левых элементов», решил проигнорировать свое смещение и 28 августа (10 сентября) направил воззвание к народу и армии, которое кончалось следующими словами: «Я, генерал Корнилов, сын крестьянина-казака, заявляю, что моими действиями не движет никакой личный интерес. Я хочу лишь спасения Великой России. Клянусь вести народ дорогами победы к одной цели — Учредительному собранию, на котором он сам решит свою судьбу… Русский народ, судьба Родины в твоих руках!»

Это было начало второй фазы «дела Корнилова»: за Россию, против Керенского, против Советов.

Министр-председатель отдал приказ идущим на Петроград войскам остановиться. Но, подчиняясь приказу Корнилова, они продолжали продвигаться, правда, медленно — их все время задерживали в пути стачки железнодорожников и телеграфистов. Тех в свою очередь подстрекали Советы, которые отнюдь не были обмануты переменой в настроении Керенского, но торопились воспользоваться ею. Бесчисленные специальные посыльные распространяли «добрую» весть среди солдат, как русских, так и кавказцев, из которых состояла Дикая дивизия. Командующие, вынужденные изменить первоначальную формулировку на новую «с Корниловым, против Керенского», задавали себе вопрос: «А почему не с Керенским против Корнилова?»

29 августа (11 сентября) Луи де Фобьен отмечал в своем дневнике: «Керенский, тщеславный и жадный до удовольствий адвокатишка, мечтавший стать главой России только потому, что спал в кровати императора… создал комитет народного спасения из восьми членов… Но в это время Корнилов… со своими войсками двинулся к Петрограду. Народ, как кажется, на его стороне. Сегодня ждут вступления Корнилова в столицу».

Корнилов не решился покинуть Могилев. 30 августа (12 сентября) генерал Крымов, командующий 3-м корпусом кавалерии и располагающий в непосредственной близости к Петрограду силами лишь одной бригады… покончил с собой.

Деникин пытался понять:

— Но, Лавр Георгиевич, почему вы не вошли во главе войск в Петроград. Вы же знали, что Петроград откроет вам свои двери, как открыл свое сердце!

Пленник Быхова опустил голову, он признавал, что совершил серьезную ошибку, ссылаясь, как на смягчающие обстоятельства, на свою боязнь, что в его отсутствие Ставка главнокомандующего и все ее секретные досье попадут в руки местных Советов, что он будет арестован раньше, чем достигнет столицы.

Несколькими неделями позднее, отвечая в интервью иностранному корреспонденту на тот же вопрос, Корнилов сказал: «Причиной была сильная усталость, последовавшая за тяжелой ангиной».

Деникин вспомнил ничем не объяснимый приказ к отступлению, отданный Брусиловым в Карпатах. Можно было лишь сделать вывод, что Корнилов, как и Брусилов, как и все русские, был подвержен порывам энтузиазма, сменяющимся депрессивными кризисами, и в решающие дни находился… «в провале неопределенности». Что же произошло далее?

Бывший Верховный главнокомандующий был возмущен поведением Алексеева: как этот доверенный Керенского посмел его арестовать? Не довел ли он его (почти) до самоубийства?

— Я объяснил ему его положение! Я предупредил, что он идет по туго натянутому канату между честью и бесчестьем и очень рискует упасть…

Деникину позднее, когда он встретит в конце года своего бывшего начальника, станет известна «другая версия», и он сочтет ее правдоподобной. Алексеев в возложении на себя затрагивающей его честь миссии увидел единственную возможность спасти жизнь «мятежникам», которым он симпатизировал. Он решил пожертвовать собой. Как только пленники были спасены от когтей солдатских комитетов, от преследования Керенского и укрыты в Быхове, Алексеев ушел со своего поста. Заменивший его генерал Духонин взял в свои руки руководство Ставкой в Могилеве, принял власть, которая теперь стала чисто символической.

Быхов находился от Ставки главнокомандующего не далее, чем в пятидесяти километрах. Духонин, бывший «жандарм» Киева, старый знакомый Деникина, решил показать свою лояльность Керенскому, но это не мешало ему уважать «мятежников» и даже восхищаться ими. Эстафета из Могилева ежедневно передавала им необходимую информацию, в свою очередь, возвращалась обратно с посланиями от Корнилова, где высказывались определенные «пожелания», часто похожие на приказы… В городе и в прессе Быховская школа-тюрьма часто называлась Малой Ставкой главнокомандующего. Все ее обитатели возмутились, когда узнали, что Керенский распустил Думу. Они вместе разрабатывали программу возрождения страны, составляли направленные против большевиков прокламации. Их программа использовалась и распространялась Ставкой в Могилеве, печаталась в симпатизирующих им газетах. В Петрограде Керенский выходил из себя, но ему приходилось считаться со следственной комиссией, которую он сам же и назначил. Эта комиссия, проведя расследование, потребовала судебного процесса, на котором 90 % офицеров и значительное число видных гражданских лиц должны были присутствовать как соучастники «мятежников». Крайне левые подняли скандал, но председатель правительства не осмелился прибегнуть к решительным мерам, а пошел только на то, что сократил содержание и довольствие для заключенных. Охрана не была усилена, потому что он желал, чтобы они совершили побег, который, по его мысли, доказал бы их виновность. Полностью отдавая себе отчет в сложившейся ситуации, пленники и не думали убегать, несмотря на то, что это предприятие обещало быть нетрудным, и требовали судебного процесса.