Николай Почивалин - Летят наши годы

• Название: Летят наши годы
• Автор: Николай Почивалин
• Жанр: Русская классическая проза

---

Ну и завернул.

Картина такая: дежурный стоит за столом, берет очередное "дело", выкликает. Кто-то из прибывших выходит на шаг вперед, отвечает. Кучкой сбились, человек пятнадцать прибыло.

Капитан Осипов, помню, дежурил. Увидел меня - докладывает. Я ему рукой махнул: не обращайте, мол, внимания. Работайте.

Сел в углу, разглядываю, что за люди прибыли.

Должен тебе прямо сказать - отношение тут у нас, службистов, к новичкам двоякое. По-человечески, конечно, жалко. Не по отдельности там каждого их ведь пока никого не знаешь, а так - всех скопом. Не тюрьма, так и не воля вольная. А люди... Это во мне одна часть жалеет. Общечеловеческая, которая - поменьше. А вторая моя часть - начальник колонии, эта побольше и интересы у нее - свои. У нас ведь производство, годовой план, на несколько миллионов рублей прибыли даем. И как по одной давней, но в общем-то верной, формуле кадры и тут все решают. Вот я и прикидываю, что за кадры к нам прибыли. Этот, по рукам, вроде слесарь или токарь - толково. Этот больше на шофера смахивает - хоть и в заключение ехал, а одет пофасонпстей. Шофер - тоже толково, на дороге не валяется. Хуже всего - с интеллигенцией. С этой прослойкой, пока ее к месту приспособишь, намучаешься. Претензий много, отдача - на мизинец. Да, чтоб не забыть: мы стараемся давать людям работу по профессиям. А не успел ее заиметь научим.

Свое профтехобразование, и не хвастаюсь - очень неплохо поставлено. После освобождения, если, конечно, дурака но валяли, от нас мастерами уходят.

Смотрю вот так, гадаю - вижу, позади всех парнишка жмется. Лицо хорошее, чистое, одни брови чего стоят!

Черные, черные. Девчата от таких бровей покоя лишаются. И одет чище других. Хорошая шапка, "московка" с воротником - прямо в командировку прибыл. А на душе - черт знает что творится! Глаза как у затравленного. Озирается словно его убивать сейчас будут. Ясно - впервые, и не из блатных. Те и одежонку соответственную берут, и смотрят не так. Спокойно, с любопытством, независимо - как угодно, но - уверенно. Иной еще - сукин сын! - с ухмылкой, будто не в колонию, а к теще на блины явился!

Правильно оказалось - новичок. Только я так подумал, Осипов вызывает:

- Балакпн.

Пробился вперед этот самый чернобровый, лицо - вотвот сгорит. И глаз поднять не может. - . Я, - говорит.

- Имя, отчество?

- Петр... Петр Николаевич.

- По какой статье осужден?

- Пятьдесят девятая, три "в"...

Так, все понятно. Конечно, шофер, и конечно - за аварию. Горят на этой статье шоферы. И если говорить честно, нередко за чужие грехи. Кто-то рот разинул, попал под машину, а судят шофера. Малейшая неисправность, и пиши пропало. Бытует мнение, что шоферы только по пьяной лавочке попадают. Нет, уверяю тебя. Иной раз и без вины виноватым можно стать. Тебе не странно, что об этом говорю я? Насмотрелся...

Ну, это особая статья, как говорят... Вечером начал знакомиться с личными делами прибывших, дошел до Балакина. Все верно. Тридцать восьмого года рождения, комсомолец. Бывший, конечно. Отслужил три года в армии, после увольнения работал в Вологодском автохозяйстве.

Отличные характеристики. В пургу, ночью, при выезде из города сбил старика. Не заметил. На четвертые сутки старик скончался. Итог - четыре года исправительно-трудовой колонии. Да, вот так...

Определили мы его в гараж слесарем. Во-первых, думаю, своим делом заниматься будет. Во-вторых, там завгар - мужик мудрый, второго такого еще поискать. Пятерых штатных воспитателей стоит. Самый старый член нашей парторганизации - это звучит. Скоро вот на пенсию провожать, так веришь жалко. Я тебе еще о нем расскажу...

Дня через три-четыре захожу в гараж. Работает Балакип. В спецовке уже, да и она на нем как-то ладно сидит. Красивый парень - ничего не скажешь. Увидел меня - вскочил, руки по швам.

- Работай, - говорю, - работай. А бояться нечего, я не волк серый.

Не улыбнулся, ничего. Не подпускает к себе человек, Ну что ж, думаю, на это время нужно.

Иду к Михалычу, это завгар наш самый. У него тут вроде уголка отгорожено. Точнее - сундук с окошком, метр на метр. Закурили, спрашиваю:

- Как новенький?

- Приглядываюсь, - отвечает. - Пока одно скажу; руки толковые, а душа пуганая.

- Откуда, - интересуюсь, такой вывод?

- Не слепой, - говорит, - вижу. Руки делают, а душа отсутствует. Разве что забудется когда, тогда она у него и прорывается. Струна у него вроде внутри дрожит. Иной раз стою рядом, так прислушиваюсь даже - не слыхать ли? Глядите, наказатели-воспитателп, - как бы не порвать.

Вещь тонкая, на складе запасных нет...

Михалыч - с присказкой, с чудинкой, у него на все своя точка зрения. Нравится тебе, не нравится - от своего из-за этого не отступит. И на наши исправительные дела - тоже своя точка. Когда всякие вольности допускались, даже поощрялись - осуждал. Своею, завгаровской властью добавлял и взыскивал. Теперь, когда подзавиптплж, - опять кое с чем не согласен, послабление может дать. Иной раз упрекнешь - не по инструкции, мол, действуешь, старый. "А я, говорит, по-партийному". Разъясни, мол. "Пожалуйста, - говорит, - в каждом отдельном:

случае - по-разному. К каждому - свой подход. Вас же ученых учили, как это называется. Диалектика". Не один вечер мы с ним проспорили. Зайдет когда после работы, ц сразимся. Не знаю, как ему, а для меня - с пользой. Подкинет мыслишку, потом ходишь, ходишь. Глядишь - правильно. Мудрый, говорю, мужик. А сам так, мало сказать - невидный, - плюгавенький. Росту с ноготок, из особых примет две: руки, как клешни, иссаднены все, да лбище - вон как глобус. Заключенные его Глобусом прозвали.

- Так-так, - говорю, - Михалыч. Выходит, с решением суда не согласен?

Усмехается. Глаза маленькие, узенькие. Седьмой десяток пошел, а они у него такие живые, колючие.

- А ты что, Константин Иваныч, с Советской властью поссорить меня хочешь? Не выйдет. Один судья - это еще не Советская власть. А судья этот, если по совести, перегнул малость. Лишку парня зашибли. Вот нам с тобой и надо выправить его.

- Действуй, - говорю.

- А я, - говорит, - и действую. Это уж без улыбочек, на полном серьезе.

Ладно... Ушел я от него успокоенный. И закрутился.

Потом новый год; первый квартал самый трудный почемуто бывает, всегда так. Потом в отпуск уехал. После мая уж заявился.

В первый же обход захожу к Михалычу. Балакпн на месте. Все вроде такой же и чем-то не такой. Одежонка на нем, что ли, пообтрепалась, обвисла. Не пойму. Зазвал старика в его "сундук", интересуюсь, как с его подшефным.

- Непростой вопро.с, - говорит. - К Первому маю благодарность получил. Списанный мотор на ноги поставил.

- Так это же, мол, замечательно!

- Это, - говорит, - естественно. А нехорошо - другое. Темнеть парень стал.

Я смеюсь: это, мол, тоже естественно. Весна, загорел на раннем солнышке.

Старик хмурится.

- То-то и дело, что весна. Весной дерево и то жпть хочет, а не гнуться. Здесь у него темнеть стало, - и стучит себя по "глобусу". - Работает, работает, потом как вкопанный встанет. Сучки на стене разглядывает.

Я еще пошутил: мудришь, дескать, старый. Радоваться нужно - парень первую благодарность заслужил, а ты недоволен. И весну к этому приплел. Ну, бывает - задумается, голова для того и дадена. И подумать в его положении есть о чем.

Рассердился.

- Что-то ты, - говорит, - начальник, после курорта веселый да легкий больно. Валяй. Мое дело - железяки, а не человекп. Как знаешь.

А что я знаю? Человеку в душу не влезешь. Какие срочные меры прикажешь принимать, когда он благодарность получил? Смешно!

Но оказался прав не я, а Михалыч.

Через неделю примерно приходит. Да не вечером, как обычно, а после обеда. Дождался, пока народ ушел, докладывает:

- Чуяло мое сердце. Сорвался Балакпн. Сидел, гайки закручивал. Подошел к нему Чуйков, спросил что-то - молчит. Чуйков спрашивает: "Чокнулся, что ли?" А тот как вскочит да гаечным ключом вдогонку!

- Так. И что говорит?

- Ничего не говорит. Глаза аж белые стали!

- Ну, а ты что?

- А что я? Увел в "сундук", потолковал немного. Вроде отмяк. Послал сейчас в санчасть, пускай каких-нибудь капелек дадут. Успокоительных.

- Я, - говорю, - его сейчас в карцер пошлю. А не в санчасть!

Старик на дыбы.

- Не делай этого! Я к тебе как к человеку пришел.

- Не имею права, - отвечаю. - Сегодня он гаечным ключом в своего же запустил. Завтра - в тебя, если подвернешься. Обязан наказать. И накажу. В конце концов у нас тут не пансион для благородных девиц.

А колония!

Вечером того же дня, когда весь народ по секциям сидит, по нашему радио передали приказ. За нарушение трудовой дисциплины и нетактичное поведение заключенному Балакпну, отряд такой-то, объявляется выговор. Утром иду в гараж. "Именинник" работает. Сделал вид, что не заметил меня. Работает, а спина, вижу, напряжена, скованный весь какой-то. Говорю Михалычу: пойдем покурим.

"Некогда, говорит, наряды закрываю". И тоже на меня не смотрит.

Ну, хорошо... Распорядился я, чтоб за Балакиным поглядывали. Когда человек обижен или озлоблен, он легче всего под дурное влияние попадает. А типы и у нас водятся. Держим мы их, правда, в отдельном отряде, но совсем не изолируешь. Общение между жилыми секциями свободное, прогулки общие тут они и мутят. Проследи - затянут человека. Такими сердобольными и ласковыми прикинутся, что и не заметишь, как опутают. Милое дело!..