Николай Почивалин - Когда идет поезд

• Название: Когда идет поезд
• Автор: Николай Почивалин
• Жанр: Русская классическая проза

---

- Спасибо, голубчик. А успею?

- Успеете, с полчаса еще.

Прихлебывая чая, похрустывая сухариками и не ощущая вкуса ни того, ни другого, Михаил Петрович, боясь что-то проглядеть, поминутно вертел головой. То в окно коридора, за которым скакали черные, с облетевшими листьями дубки и зеленые осинки, то в окно купе - там тянулись пустые, залитые бесконечными осенними дождями пашни, по мокрому асфальтированному шоссе, словно соревнуясь с поездом и не отставая от него, бежал красножелтый автобус.

Потом пригорок с рощей отнесло куда-то в сторону, впереди, справа, на высокой горе возникла тонкая, словно чертежником вычерченная, телевизионная вышка. Михаил Петрович метнулся в купе, - слева, навстречу выгнувшемуся в дугу поезду, внушительно двигались громады красных и белых заводских корпусов. Старый Пригорск встречал Михаил Петровича незнакомым и новым, - ему, до рези в глазах вглядывавшемуся в это иное обличье родного города, было радостно и немножко не по себе.

Вот по обе стороны вагона потянулись привычные деревянные улицы, обрезанные линией железной дороги и прикрытые полосатыми шлагбаумами, - за ними, уткнувшись в переезд, как послушное стадо, сгрудились машины. На высокой горе, господствующей над городом, неподалеку от телевышки, знакомо блеснули кресты кладбищенского собора...

Подхватив чемодан, Михаил Петрович выскочил в тамбур. Стоя на откинутой подножке, проводник оглянулся и решился наконец удовлетворить давно мучившее его любопытство.

- Папаша, а вы не артист будете? - и безошибочно назвал фамилию Михаила Петровича.

- Что?.. Я, голубчик, я. А что?

- То-то, я смотрю, личность знакомая! - засиял проводник. - Мы с жинкой вас и в Большом слушали. И пластинки ваши есть! Надо же, а?

Он говорил что-то еще, но Михаил Петрович уже не слушал его: поезд остановился. Михаила Петровича, оказывается, встречали: председатель горсовета, начальник управления культуры и еще всякие большие начальники, запомнить которых не было просто никакой возможности.

Молодые и моложавые, в темных пальто и шляпах, почти все высокие и, может, поэтому поначалу какие-то одинаковые, они плотным шумным кольцом обступили Михаила Петровича, едва он ступил на перрон. Заслоненный со всех сторон, приземистый и коренастый, в сером клетчатом пальто и такой же кепке, сдвинутой впопыхах набок немножко больше, чем следовало, Михаил Петрович, не имея возможности задержаться на чьем-то лице - разговаривать приходилось сразу со всеми, - улыбался благодарно и чуть растерянно, в душе немного подтрунивая над собой. Со стороны, глядя на эту торжественную встречу, можно было подумать, что отмечается трехсотлетний юбилей не города, а конечно же, его - Михаила Петровича.

В довершение ему преподнесли традиционный букет цветов, привыкнув получать которые Михаил Петрович сразу же начинал прикидывать, как бы от этого подарка поделикатней избавиться...

Там, на вокзале, потом сидя в быстро мчащейся машине, Михаил Петрович пытался получше разглядеть город и, конечно же, ничего не разглядел. Оставшись в просторном номере новой гостиницы один, он нетерпеливо шагнул к широкому окну.

Отсюда, с пятого этажа, нижняя, подгорная, часть города - с разноцветной мозаикой крыш и домов, повитая вдали сизой дымкой, - была видна как на ладони. Прямо против гостиницы лежал небольшой, даже сейчас, в серую осеннюю пору, какой-то удивительно нарядный и легкий сквер - с красными, молотым кирпичом покрытыми дорожками, с ровными квадратами клумб и стайкой ярко окрашенных изящных светильников. Михаил Петрович готов был поклясться, что раньше сквера тут не было; в памяти смутно возникали, колеблясь и тут же исчезая, какието лабазы и маленькие, словна слепленные домншки; действительно ли стояли они тут прежде, поручиться Михаил Петрович уже не мог. Не мог прежде всего потому, что взор и мысль спешили уже дальше.

Ну что ж, теперь можно было не обманывать себя. С той минуты, когда пришло это взбудоражившее память и сердце приглашение, Михаила Петровича, хотя он и не признавался себе, не покидало внятно растущее желание; может быть, оно, это желание, и придало поездке такую остроту и притягательность.

Вот прямо сейчас, не откладывая, он и пойдет туда.

Конечно, трудно рассчитывать на чудо, - разве не чудо надеяться найти человека, не зная даже, жив ли он, да вдобавок еще искать в том самом доме, в котором человек этот жил сорок лет назад?.. В памяти сохранился четкий снимок деревянного флигелька внутри квартала и название улицы, на которой он стоял, - Нагорная... И все-таки, очевидно, в иные минуты жизни нужно надеяться на чудо.

Выйдя из гостиницы, Михаил Петрович второй раз за сегодняшний день попытался вспомнить, что было на ее месте в прошлом. Впрочем, все это на потом, на завтра, на послезавтра, когда, освободившись ото всех обязанностей, он обойдет весь город...

Центральная магистраль, если не считать певуче играющих проводами троллейбусов и бегущих в гору коричневых молодых лип, изменилась мало, Михаил Петрович без труда узнавал ее даже в пестром праздничном наряде.

Уверенно, радуясь этой уверенности, он прошел два квартала, повернул направо, не замечая, что прибавил шаг.

Сейчас еще раз свернуть направо, и начнется улица, которая называлась раньше Нагорной...

На углу Михаил Петрович поднял голову и тихонько рассмеялся. На синем продолговатом трафарете белой эмалью было написано давнее-предавнее название: Нагорная!

Теперь несколько домов вниз, широкие, всегда настежь открытые ворота, и за ними, в самом конце необъятного двора, - деревянный двухэтажный флигелек. Футы, как заколотилось сердце!..

Минуту передохнув, Михаил Петрович миновал четыре домика с палисадниками, со вкопанными у калиток скамеечками и в растерянности остановился.

Дальше, до самого конца квартала, высился огромный пятиэтажный дом, облицованный белым кирпичом.

- Да-а!..

Михаил Петрович растерянно разглядывал ряды веселых разноцветных балкончиков на верхних этажах и широкне, густо замазанные мелом окна - на первом. Ну что же, этого и следовало ожидать...

Понимая наивность своей затеи и не в состоянии справиться с досадой, к которой отчетливо примешивалась горечь, Михаил Петрович не обратил внимания, что в обход дома, прямо по россыпям строительного мусора и битого кирпича, идет хорошо утоптанная тропка. Заметил он ее лишь тогда, когда из-за угла, окинув незнакомого человека равнодушным взглядом, вышла немолодая женщина с красной хозяйственной сумкой в руке. От женщины, когда она прошла мимо, пахнуло какими-то духами.

Еще не зная зачем, Михаил Петрович двинулся по тропке, свернул за угол: в глубине двора, стыдливо спрятавшись за пятиэтажным красавцем, достаивал свой век деревянный двухэтажный флигелек.

Боже, но какой же он старый! Подслеповатые оконца первого этажа почти наполовину вросли в землю, ржавая водосточная труба разошлась на стыках, и даже крестовина телевизионной антенны на темной прогнувшейся крыше воспринималась не как деталь современности, а как некий скорбный знак, венчающий ушедшее... Как бы дополняя этот общий темный фон, против входа торчал косо срезанный, прочерневший от времени дуплистый пень. "Ветла! пронеслось в голове у Михаила Петровича. - А ведь какая же она высокая и тенистая была!.."

Человек с отлично натренированным дыханием, Михаил Петрович почувствовал вдруг странную одышку, сердце у него тихонько заныло - может быть, в смутном ожидании чего-то грустного и непоправимого...

- Можно, можно! - в ответ на стук почти тотчас донесся приглушенный голос; обшитая потрескавшейся клеенкой дверь раскрылась.

Пожилая женщина в белом платочке, из-под которого виднелись рыжеватые с проседью волосы, и в коричневой вязаной кофте, надетой поверх платья, смотрела на Михаила Петровича с легким удивлением. Раньше она была тоненькая, с тяжелыми темными косами, словно оттягивающими назад голову, и чаще всего в своем любимом наряде: в белой шуршащей кофточке, в длинной черной юбке и высоких шнурованных ботинках на твердых, дробно постукивающих каблуках.

- Таня... Татьяна Андреевна...

В ту весну, перед отъездом, Михаил зачастил сюда, - нет, считалось, не к ней, а к ее отцу, дяде Андрею, и, пока тот, держа во рту гвоздики и что-то мурлыча, не впервой латал его ботинки, Михаил разговаривал с Татьяной.

Она была побойчее и поученее его, - только окончив девятилетку, собиралась поступать в педагогическое училище, - и каждый раз показывала Михаилу какую-нибудь новую книжку. Он бережно листал страницы успевшими уже затвердеть от металла пальцами и, переставая дышать, ловил на своей шее теплое дыхание девушки. Если в такое мгновение она спрашивала его о чем-нибудь, он отвечал явно невпопад, - серые глаза Татьяны озорно и ласково смеялись... В день отъезда дядя Андрей в последний раз, на дорогу, залатал Мишкины ботинки - на них после этого от прежних остались одни дырки для шнурков, - Татьяна проводила его на крыльцо.