Николай Почивалин - Юность

• Название: Юность
• Автор: Николай Почивалин
• Жанр: Русская классическая проза

---

- Здравия желаю, товарищ лейтенант! - вскакивает он. - С прибытием.

- Спасибо, Леша. Что, опять ошибка?

- Нынче вроде нет.

Мы понимающе смеемся, закуриваем. С некоторых пор все редакционные начали побаиваться Лешиных чтений: того и гляди новая неприятность! Учился Леша мало, читает медленно и поэтому не схватывает, как обычно, все слово, а неторопливо, на ощупь прочитывает его. Тут-то и обнаруживаются наши "огрехи". Споткнувшись как-то на слове "насупление", Леша обратился за разъяснением к редактору. С тех пор Пресс зовет его ревизионным корректором.

- Что у нас нового?

- Все так же. Вчера Гранович уехал. А в тот день, как вы уехали, капитан Левашов был. День только и пробыл.

- Жаль, опять его не повидал. Остальные на месте?

- Все тут. Михаил Аркадьевич с майором в штаб поехали. Как бы от нас майора-то не забрали.

- Кудрина? Говорили разве что?

- Сватают его будто в другую газету.

- Вот это да! А он?

- Да кто его знает? Может, и пойдет: повышение.

Еще с порога бьет острый запах дегтя. Ну, конечно, это от сапог Кузнецова!

- Привет, лейтенант!

Кузнецов не спеша поднимает голову - он что-то пишет, - смотрит секунду-другую, точно не узнавая, потом здоровается. В доме больше никого нет.

- А где все?

- Все? - Кузнецов оглядывается, удивленно пожимает плечами. - Не знаю, только что были.

Он вдруг улыбается, замкнутое лицо его чудодейственно меняется становится открытым, добродушным, нос по-ребячьи морщится.

- Это они, наверно, от моих сапог убежали. Вот не любят!

- А зачем же вы их так мажете?

Улыбка уже исчезла с его лица. Оно опять становится обычным - замкнутым и, пожалуй, грубоватым, с плотно сжатыми губами и тяжело сведенными скулами. Кузнецов задумчиво поглядывает на жирный, обильно пропитанный дегтем сапог, постукивает им по полу.

- Предохраняет ко-жу от порчи. Проверено.

Решив, что разговор на этом закончен, он опять склоняет над тетрадью крупную, с редкими и жесткими темными волосами голову.

- Вы давно вернулись?

- Я? - Тетрадь уже полностью завладела вниманием лейтенанта. - Нет, недавно.

Странный он человек, этот Кузнецов. Журналист - отличный. Из каждой командировки Кузнецов привозит материала в пять раз больше, чем нужно. Пошлют за корреспонденцией - он привезет пять корреспонденции, десяток информации, несколько интересных военкоровских писем. Мне приходилось готовить его корреспонденции в набор. Журналисты знают, как буквально отдыхаешь, вычитывая умело сделанную статью. Редактор с полным основанием называет его находкой (Метников всегда добавляет - в сапогах). Но зато поговорить с ним почти невозможно: более скупого на слова человека встречать мне еще не приходилось. Сдаст свой материал и в ожидании следующей командировки молча сидит над толстой клеенчатой тетрадью. Что пишет - неизвестно.

- Так, кое-какие мысли, - это все, что можно услышать в ответ на самые настойчивые расспросы. Метников уверял, что у Кузнецова до войны было издано две повести, но никто их не видел. Гранович пытался было разузнать об этих книгах у самого автора, но тот отмахнулся:

- Ерунда!

Во всем нашем коллективе у Кузнецова есть один собеседник - метранпаж Иван Кузьмич, такой же молчальник. Мы хохотали, когда Метников воспроизводил одну такую беседу в лицах. Иван Кузьмич и Кузнецов, рассказывал он, сидят на лавочке, курят. Проходит минут пять, десять. Кузнецов говорит: "Потеплело", Иван Кузьмич согласно кивает: "Пора, апрель". Проходит еще несколько минут. "Сеять скоро начнут". - "А что вон как припекает". Потом Кузнецов тушит окурок о подметку сапога, встает. "Пойду, заболтались мы, Кузьмич"...

Метников оказывается в наборном цехе. Иван Кузьмич сосредоточенно возится над полосой, ответственный секретарь оживленно рассказывает что-то Зине. Девушка весело смеется:

- Сбрили бы вы их, товарищ старший лейтенант. Ну зачем вам усы?

- Солиднее.

- Не солиднее, а старее. Кто сейчас усы носит?

- Да еще рыжие, - поддерживаю я.

- Но, но, только приехал, а уже дерзит! Пушкин носит!

- Пишет он? - вспоминаю я нашего нового военкора, носителя знаменитой фамилии.

- Чтоб Пушкин да не писал! Завтра опять заметка идет. Пошли, что ли?

На лестничке сталкиваемся с Нюрой.

- Ага, опять с Зайцевым пролюбезничала, - дразнит Метников. - Сейчас тебе Кузьмич задаст!

Девушка сердится.

- А ну его, только и бурчит!

В редакции по-прежнему сидит один Кузнецов. Он мельком смотрит на нас, снова пишет.

- Мысли, - подмигивает Метников. - Ну, как съездили?

Я коротко докладываю о командировке.

- Хорошо, готовьте очерк. Послезавтра поеду я.

- Анатолий Семенович, правда, что Кудрина забирают?

- Откуда вы узнали?

- Леша сказал.

- Ох, эти редакционные шоферы, всегда все знают!

Вызвали обоих, не знаю, чем кончится. К вечеру выяснится.

- О семье его ничего нет?

- Нет, ничего. Мучается мужик, только виду не показывает... Да, между прочим, можете меня поздравить.

Не могу не похвастать.

- С чем?

- Извольте, полюбуйтесь.

На второй странице "Красной звезды" напечатан большой очерк Метникова "Разведка идет в тыл врага".

- Здорово!

- Если не лень, прочитайте. Интересно, - ваше мнение.

Начав читать из обычного любопытства, уже вскоре увлекаюсь по-настоящему. В отличие от наших бесхитростных зарисовок очерк Метникова - писательский, с интересным сюжетом, с портретами людей, с запоминающимися деталями, которым веришь. Сразу отчетливо представляю, как далеко моим очеркам до очерка Метникова, как много еще нужно работать, учиться.

- Да... замечательно!

- Ну, до замечательного далеко, а на тройку вытянет.

Вот кстати, и наши девушки. Один букет мне!

У Лены и Машеньки в руках охапки подснежников.

Девушки раскраснелись; их свежие румяные лица, зеленые гимнастерки и синие подснежники - одновременно и контраст и гармония. Видел бы живописец!

- А все не хотите? - задорно спрашивает Машенька. Увидев меня, она вспыхивает, сухо говорит:

- Вам письмо, сейчас дам.

Лена, молча поклонившись, проходит к приемнику, - Вот, пожалуйста, подает Машенька конверт.

- Машенька, вы чем-то расстроены?

- Какое это имеет значение? - пожимает плечами девушка. - Леночка, я сейчас.

Письмо от Оли.

- Про очерк не забудьте! - кричит вдогонку Метжиков.

Бугор за околицей подсох, зазеленел. Бросаю на траву шинель, сажусь, быстро вскрываю конверт. Хватит испытывать терпение!

Размашистый, бесконечно родной почерк. В глаза почему-то сразу бросается и тут же теряется слово: "Макаров", "...прости, что долго не писала". Так, так. Ах, вот где: "Макаров уверяет, что в редакции безопасно.

Я успокоилась. Это мы возвращались с актива, говорили о тебе. Ты, конечно, не обидишься, что он проводил меня до дому - собрание кончилось поздно. И ничего не думай: он просто хороший, немного несчастный человек...

Мама тебе всегда передает приветы..."

Письмо коротенькое, ласковое. Перечитываю его несколько раз подряд, потом лежу на траве, смотрю в небо.

По синей воде плывут прозрачные легкие льдинки облаков. Солнце все добрее, льдинки, уплывая на восток, тают и тают. Там на востоке, далеко отсюда, моя Оленька.

Строки возникают как-то сами по себе, непроизвольно:

Сколько ясных минут

Над письмом, что пришло с востока,

Осветивших день этот

И согревших меня, - протекло.

Я с тобой говорил,

Близкая и далекая,

Свет путеводный мой,

Ласка моя и тепло!..

Пресс и Кудрин уже вернулись.

- Ну, как, остаетесь? - бросаюсь к Кудрину. - Остаюсь, Сергей, остаюсь. Давай руку - здравствуй!

- Отбили мы его, Прохоров! - довольно смеется

Пресс. - Рано ему в шишки выходить. Пусть в замах походит!

Машенька трогает меня за руку, кивает в сторону.

Вот, пожалуйста, - снова веселая! Проследив за ее взглядом, я поворачиваюсь и прикусываю губу. Пристроившись бриться, Метников задумчиво поглаживает короткие рыжие усики, потом решительно мажет под носом белой мыльной пеной. Пропали усы!

11

- Ну что, Левашов, заскучал?

Левашов откладывает планшетку, которая служит ему вместо письменного стола, вертит огромную "козью ножку". По крупному лицу майора - Левашову недавно присвоили очередное звание - проходит легкая улыбка.

- Плохой я кабинетчик, Михаил Аркадьевич.. В частях привычнее.

- От дому отбился. - Пресс коротко усмехается, - Только, по-моем-у, кабинетная обстановка на тебя и здесь не особенно давит...

Поневоле улыбаюсь и я. Большая русская печь в углу, поставленные набок и покрытые бумагой ящики - столы и такие же ящики, но положенные плашмя, : стулья - все это даже и отдаленно не напоминает кабинета. Убранство нашей редакции дополняют несколько автоматов, сложенных на широкой лавке, и окна без стекол, в которые широко и беспрепятственно льется знойный воздух.

- Ладно, - говорит Пресс, - сдашь полосу и можешь выезжать. Надо дать несколько корреспонденции об агитаторах.