Елена Аверьянова - Бабочка на огонь

• Название: Бабочка на огонь
• Автор: Елена Аверьянова
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Остросюжетные любовные романы
• Год: 2005

Семья Басмановых добилась всего: признания, славы, богатства. Убийство ее главы, режиссера Артема Басманова, разрушило жизнь этого хрупкого мирка. Молодая вдова Леночка занималась только маленьким сыном, брат Артема Василий, тоже известный режиссер, впал в черную печаль, одна дочь Злата не опустила руки, а с головой погрузилась в работу над своим первым фильмом. Но ей не давала покоя мысль о пропавших черновиках отцовской книги. Любвеобильный Басманов был женат целых семь раз. Возможно, кто-то из оставленных им женщин имеет отношение не только к исчезновению рукописи, но и к гибели режиссера?

---

— Наша порода, басмановская. Своего не упустит. Как же ты книжку-то у папки стер, орел?

Гришутка, сосредоточенный на жевании, сурово молчал и смотрел в одну точку, чтобы не отвлекаться и не подавиться.

— Он случайно стер, — ответила за него Злата. — Правда, малыш?

— Господи, зачем вы, Василий Сергеевич, столько клубники привезли? — взволнованно перебила Злату Леночка, с тревогой глядя на хомячьи щеки сына. — Да еще вместе с корзиной. Надо же додуматься купить клубнику у какой-то деревенской бабы на обочине дороги. Вам до супермаркета лень было доехать?

— А вы, девочка, сами-то давно от сохи оторвались, чтобы так народ презирать? — вступилась за родственника одна из предыдущих жен Артема Басманова — Мирра, намекая, очевидно, на происхождение Леночки — совсем не благородное. — Вы до замужества, я забыла, в каком ПТУ учились? На швею-мотористку? Или повыше рангом — на продавца?

— На парикмахера, — с вызовом ответила Леночка. — А что в этом плохого? По крайней мере, я в своей стране как жила, так и живу. Не бегаю, как некоторые, по заграницам и родину свою не оклеветываю.

— Что? — с интересом переспросила Мирра. — Как вы сказали? «Не оклеветываю»? Чудненько. Позвольте мне, бегающей, как вы только что выразились, по заграницам, вам, патриотке родины, заявить, что нет в русском языке такого слова, которое вы только что изволили употребить. Есть слово — в знак особого отношения к вам говорю его по слогам — «кле-ве-щу». Можете взять ручку, если вы умеете ею пользоваться, и записать сие слово на память. И в дальнейшем, если у вас возникнут трудности в произношении или написании русских слов, а они у вас будут возникать регулярно, не стесняйтесь, звоните мне в Париж. Я вам все растолкую по-родственному.

Красная, как клубника, Леночка хотела уж было вспомнить свою пэтэушную юность и ответить выпендривающейся старухе-иностранке по-простонародному, нахамить с наслаждением, но Гриша, потеряв еще большую клубничину, с шумом полез под стол. Да и Василий Сергеевич, знавший за девочкой грешок простонародного «красноречия», не дал ей развернуться и отвести душу.

— Милочки, не ссорьтесь, — обратился он больше к Леночке. — Давайте я вас лучше обниму обеих, чтобы брат мой, который на небесах сейчас, увидел, как же дружно мы живем — одной большой семьей.

— Не ссоримся, — сказала, как всегда, глупая жена Василия Сергеевича — Лизавета.

Как всегда, она что-то вязала — то ли носок, то ли шарфик.

Василий Сергеевич ласково посмотрел на супругу.

За это он ее и любил. За носок, за шарфик, за глупость. За уют, простоту и домашность, знание своего места и знание его места в жизни, за то, что при слове «семья» он с нежностью, пронзающей душу насквозь, представлял сидящую в широком кресле под красным абажуром Лизавету, беззвучно считающую петли в недовязанном полосатом носке: Васеньке на зиму. Как будто он был охотник или рыбак.

«А в целом Лизавета ухватила суть проблемы правильно, — не раз думал по поводу носков и шарфов на зиму Василий Сергеевич. — Не охотник я и не рыбак, но тоже — добытчик. Спасибо ей, что на иерархической семейной лестнице я стою выше всех. Она сама меня туда поставила и спустилась вниз вязать носки. Оттого и живем с ней душа в душу тридцать лет. А вот Темке не повезло. Все его бабы с закидонами были. Все выше мужа взлететь хотели. Как брат не понимал, что не его они любили, а славу его. Сначала восхищались славой, потом добивались славы и начинали чужой славе завидовать. Примеряли ее на себя, как платье, а она им, как фасон, не подходила. Вот и не свилось у брата настоящего семейного гнездышка. Вот и разлетелись его птички. Кто — уже на кладбище, как Маша и Рита, кто — в Америке нашел себе мужичков попроще, под себя — как Галя и Валя. Мирра по свету мотается, себя не находит. Леночка добилась славы мужа, но еще не успела ей позавидовать. С ней брат еще был счастлив, когда его убили. Сына она ему родила — хорошо, а все равно не сложилось бы у них такое счастье, как у нас с Лизаветой. Слишком разные они были».

Словно прочитав мысли знаменитого родственника о ней, Леночка хмыкнула, сбежала с веранды и присоединилась к молодежи — детям Василия Сергеевича и Лизаветы. Вслед ей никто, хотя все и были свои люди, не сказал ни слова. Сплошной такт, культура, молчаливое взаимопонимание.

— Злата, как твой фильм? Может, помочь? — спросил режиссера Басманову режиссер Басманов-Маковский.

— Нет, конечно, — ответила Злата.

Дочь Артема Сергеевича сделала такое же уклоняющееся от участия движение головой, как несколько минут назад Гриша, и, чтобы больше ни у кого из присутствующих не возникло желания задавать ей подобные, для нее — глубоко личные, вопросы о работе, сошла с веранды в сад, наполненный несозревшими еще яблоками и вишнями. Там, в беседке, веселилась молодежь, почти все — ее сверстники. Но с ресторатором Кешей, художницей Настей — его женой, Кешиной сестрой — будущей актрисой, и Леночкой Злате заранее было неинтересно. Пришлось пойти в противоположную сторону — в березовую рощу, где немой Сережа убил Артема Басманова.

Проходя мимо веранды, она услышала, как объевшийся клубникой Гриша ответил на заданный сто лет назад вопрос Василия Сергеевича, сказал никому и всем:

— А я и не стирал ее (понимай, книжку). Меня Златка попросила кнопку нажать.

— Маленький паразит, — про себя обозвала Злата брата и усмехнулась по поводу его же.

Пожалуй, она сильно поторопилась, посчитав брата прекрасным исключением. Гришка ей нравился — характером он был очень похож на своего отца и Злату. Такой же независимый и равнодушно-жестокий ко всему, что его лично не касалось.

На земле наступило утро — совсем раннее, еще тихое и такое ясное, что стало понятно — скоро будет жарко. От населенного пункта, где жила тетя Зина — то ли деревни, то ли поселка, то ли небольшого городка, — до Москвы на электричке езды было минут тридцать, что очень устраивало Катюшу. Москву она, как и большинство приезжающих в столицу по надобности, не любила. Большой и показной принципиальности в этом не было. Москва — не Любимск: вот и все объяснение. Когда Катюша видела по телевизору или слышала тоже там о Кремле, о золотых куполах заново отстроенного храма, о Воробьевых горах и Арбате, о площади трех вокзалов, она не испытывала каких-то особенных, верноподданнических чувств по поводу того, что вот это все — есть. Чувства Катюши к столице родины, можно сказать, висели на волоске. Когда она уезжала из Москвы, волосок рвался и чувства пропадали. Кое-что в Москве ей нравилось, например, большая сутолока и скученность, кое-что — нет, но эта любовь и нелюбовь застряли в Катюше на каком-то обыденном, обывательском уровне. Просто было приятно, и ей это подходило, что в сутолоке столицы можно было жить своей, независимой жизнью. Никто особо не присматривался — если только так, случайно бросят взгляд и пройдут мимо, — во что ты одета, обута, как накрашена. Кстати — гениальная черта любого мегаполиса, где каждый сам за себя. Если бы Катюша жила в Москве, ее любовь к Славику давно бы прошла, и объяснение этому нашлось бы быстро. Шла бы она, скажем, по Охотному Ряду или Тверской, вспоминала бы Славика, показалось бы ей, что в сердце у нее кольнуло. Остановилась бы Катюша, а поток людей вокруг нее двигаться не прекращает. Раз бы толкнули Катюшу, другой, а на третий она бы упала и умерла. Или — хошь не хошь — забыла бы Славика, чтобы остаться живой.

А не нравилась Катюше в Москве — тоже какая-то ерунда — что мэр столицы, любя свой город, приказывал по праздникам палить из специальных пушек в небо, чтобы разогнать тучи, которые, очень напуганные и злые оттого, что их выслали за сотый километр, кидались в разные другие области. В частности, прилетали и зависали над Катюшиным городишком. Начинался затяжной дождь, во время которого жители Любимска смотрели в окно на небо и ругали маленького мэра Москвы, возомнившего себя Зевсом.

От станции до зеленого бревенчатого домика тети Зины Катюша шла, как и положено было по времени, пятнадцать минут. Не стояла она лишнего на станции, не глядела вслед уходящему поезду, в котором сладко, словно агнец невинный, спал ее ночной знакомый подполковник Родион Раскольников. Во сне его лицо было таким редким по нынешним временам, таким… Если уточнить, многие засмеются, не поймут — не таких сейчас любят.

«Ну, ладно, скажу только себе, — решила Катюша. — Его лицо было добрым, вот что обидно. Добрый мужчина сейчас большая редкость, как бамбуковый медведь панда. Их обоих надо заносить в Красную книгу природы».

А обидно Катюше было потому, что встретился ей такой редкий экземпляр, а она, недобрым словом будь помянут Славик, не может, не хочет, не знает ничего из того, что другая бы на ее месте смогла, захотела, узнала о случайном попутчике.

Несмотря на раннее утро, тетя Зина уже работала на грядках — в стеклянную банку собирала с капусты гусениц. Кружившиеся над ее головой белые бабочки не доставляли ей радости. Она махнула рукой, прогоняя их, как птиц: «Кыш, кыш!», и увидела в раскрытой калитке Катюшу.