Василий Гузик - Не выходя из боя

• Название: Не выходя из боя
• Автор: Василий Гузик
• Издательство: Куйбышевское книжное издательство
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1984

В сборник включены очерки, рассказывающие о деятельности чекистов нашего края в годы гражданской войны и в период восстановления народного хозяйства страны, в тяжелую пору Великой Отечественной войны и в послевоенное время.

Для широкого круга читателей.

---

Жеромский снова умолк и закончил, неожиданно перейдя на «ты».

— Учти, Гена, Байда жил в панской Польше и мог попасть под влияние тамошних националистов, а они злейшие наши враги. Советская власть ему в новинку, он, поди, и разобраться в ней не успел, как пришли фашисты. Долго ли им завербовать такого? А тут и случай подходящий представился. Вспомни-ка! — Он слегка прихлопнул папку ладонью. — Из части сообщают, что Байда пропал без вести десятого июля, а в госпитале он появился двадцать пятого. Где был пятнадцать дней? Нет, тут надо еще поработать…

И снова потянулись дни наблюдений. Они были какими-то бесконечно длинными и однообразными и приносили так мало нового, что Геннадий подчас, с пристрастием проверяя каждый свой шаг, спрашивал себя: да полно, так ли уж серьезно дело этого Байды? Вот уже почти два месяца — и вроде бы ни на шаг не продвинулись.

Особенно расстроился Геннадий после того, как ничего не дал обыск в общежитии. И поэтому был страшно удивлен, когда, выслушав сообщение об этом, Жеромский вдруг сказал, что фактов собрано достаточно и Байду решено задержать.

В тот день, когда Байду доставили в управление, Тимофей Иванович пригласил Чижова к себе в кабинет.

— Садись и слушай, — сказал он, поглядывая на часы. — Сейчас начну первый допрос. Все примечай и мотай на ус: каждый оперативник должен уметь вести следствие…

Ввели Байду. Увидев Чижова, он чуть заметно улыбнулся, потом перевел взгляд на Жеромского и спокойно сел на табурет.

К удивлению Геннадия, Тимофей Иванович повел беседу без эффектных вопросов и тонких ловушек. Он подробно записывал рассказ Байды о том, как в июне 1941 года его призвали в Красную Армию и через две недели он — боец пулеметного батальона — оказался на фронте в родных краях, в Западной Украине. В середине июля ранен в левую руку и бедро, попал в госпиталь. Потом уже из команды выздоравливающих направлен в Куйбышев, на завод…

Затем Жеромский начал спокойно задавать вопросы и так же спокойно записывать ответы Байды.

— Назовите дату, когда вы были ранены и какие ранения получили?

— Я уже говорил — десятого июля, ранен в левую руку и бедро.

— Когда поступили в госпиталь?

— В полевой — сразу, а оттуда меня отправили в госпиталь в Одессу.

— Назовите точную дату поступления в полевой госпиталь.

— Ну, в тот же день, как ранили…

— Следовательно, десятого июля тысяча девятьсот сорок первого года?

Потом Жеромский уточнял, близ каких населенных пунктов Байда был ранен, в каком селе располагался полевой госпиталь, на какой улице находился госпиталь в Одессе, как выглядело здание, где он помещался. Тимофей Иванович несколько лет прожил в Одессе, считал ее родным городом, помнил не только улицы, но и многие здания. Перед войной по делам службы объездил Западную Украину и Молдавию. Уточняющие вопросы были нужны для того, чтобы установить личность задержанного, не чужие ли у него документы? Здесь все сходилось. Скрывал лишь точную дату поступления в полевой госпиталь.

Байда явно лгал. Но Жеромский слушал не перебивая. И лишь после того как увели арестованного, Тимофей Иванович улыбнулся в ответ на недоуменный взгляд Геннадия:

— Спешить не будем, пусть поболтает!..

Поединок между следователем и арестованным начался на втором допросе, когда Жеромский показал Байде справку из полевого госпиталя. Здесь черным по белому значилось: поступил в госпиталь 25 июля. Затем Жеромский зачитал сообщение из части об исчезновении Байды 10 июля. Была предъявлена и выписка из истории болезни. В ней отмечалось, что к моменту поступления в госпиталь рана на левой руке была примерно двухнедельной давности, хорошо затянулась, осколочное же ранение бедра — свежее.

Байда стоял на своем: обе раны получил 10 июля и в тот же день был доставлен в госпиталь. Но Геннадий уже понял, что это не упорство убежденного в своей правоте, а скорее упрямство человека, изобличенного во лжи и отстаивающего свою версию по инерции. Было ясно, что дальше упираться бессмысленно и что арестованный сам знает это, а значит — скоро раскроется.

И действительно, на следующем допросе он заговорил. Жеромский оказался прав: Байда был у немцев. Сначала он заявил, что, будучи раненным в руку и бедро, не мог двигаться. Санитары его не заметили, и он пролежал в окопе, истекая кровью, до прихода немцев. Но, увидев в руках Жеромского уже знакомую выписку из истории болезни, признался, что во время боя после ранения в руку спрятался в самом глубоком окопе. Когда подошли немцы, пошел за ними. Рука к этому времени была перевязана, чувствовал он себя нормально.

Спокойно, словно о чем-то будничном, Байда рассказал, как его допрашивали два немецких офицера. И как он добровольно сообщил все, что знал о расположении наших частей, их вооружении, командном составе.

На вопрос Жеромского, подвергался ли он пыткам и издевательствам, арестованный ответил: нет, не подвергался. Допрос проходил спокойно. Его даже угостили рюмкой рома и хорошей закуской…

Видимо, все так и было. Байда на этот раз не лгал, говорил уверенно, без натянутых пауз, но и без неестественно красочных деталей. Жеромский, откинувшись на спинку стула, спросил:

— Чем объясните такое отношение врагов к вам?

— Не знаю, — Байда пожал плечами. — Меня спросили, как я отношусь к Советской власти. Я ответил: безразлично. Мне она не сделала ничего — ни хорошего, ни плохого. Мне, мол, все равно, какой власти служить. Жили и под русским царем, и под австро-венгерским монархом. Потом были немцы и паны польские, были и Советы — какая разница?

Геннадий коротко взглянул на Жеромского: вот ведь, и в этом был прав! А Байда продолжал:

— Ну, понятно, спросили: не коммунист ли? Я достал из-под гимнастерки крест нательный, перекрестился. Это немцам, видно, понравилось — предложили сесть…

Здесь арестованный скомкал рассказ, как-то невнятно заметив, что больше его не трогали, а 25 июля он бежал из временного лагеря. На уточняющие вопросы следователя Байда отвечал по-разному. Несколько обиженно, но с готовностью сказал, что и не пытался скрывать свое пребывание в плену: при поступлении на завод в отделе кадров говорил, но на это не обратили внимания. Зато неохотно говорил о знакомых по заводу. Насторожился, услышав вопрос, где он бывает вечерами.

После допроса Жеромский сказал Геннадию:

— Странно, очень уж старательно умалчивает о доме на Ленской… А ведь хозяйка его — женщина темная, в помощники явно не годится. Что бы это значило?..

Ответить на это неожиданно помог сам Байда — и в тот же день.

Вечером Геннадия вызвали к дежурному по тюрьме — как ему передали — по срочному делу.

Дежурный представил ему надзирателя Яшкина, после ранения и лечения присланного сюда военкоматом для продолжения службы. Вчерашний фронтовик, Яшкин был более чем строг в обращении с дезертирами. Зато сочувствовал фронтовикам, провинившимся в чем-то другом. Не зная, за что арестован Байда, надзиратель делал небольшие поблажки и ему — из уважения к гимнастерке и следам недавних ранений. И вот…

— Расскажите, Яшкин, товарищу, в чем дело, — предложил дежурный.

А дело было в том, что, возвращаясь с допроса, Байда задержался у дверей камеры и шепнул Яшкину:

— Будь ласка, выручи фронтовика! Снеси письмо по адресу… Получишь три тысячи…

От неожиданности Яшкин не сразу понял что к чему. А поняв, совсем уже было собрался ответить попросту, по-мужицки, но увидел в конце коридора дежурного по тюрьме — а разговоры с арестованными категорически запрещались — и втолкнул Байду в камеру. Тот успел напоследок шепнуть:

— Себе возьмешь пять тысяч…

— Мне — взятку… поганец! Купить хотел… Я-то жалел его — раненый ведь, — рассказывал Яшкин Геннадию, дрожа от возмущения.

Наутро Геннадий сообщил об этом Тимофею Ивановичу. Тот немедленно вызвал Яшкина. Не сразу понял честный солдат, что от него требуется. А требовалось немного: при повторной просьбе Байды согласиться передать записку. Но денег не брать.

Когда в следующее дежурство Яшкин вел Байду на допрос, тот снова зашептал:

— Ну, возьмешь?

— Боязно…

— Так ведь никто не узнает!

— А совесть?

— Зато пять тысяч…

— Ты, слышь, о них и не заикайся. Если и сделаю, так просто чтобы уважить бывшего фронтовика, понял? — сердито сказал Яшкин. — Жене твоей, что ли, отдать?

— Ну да…

— Шут с тобой, давай, только скорей.

Байда вложил в руку Яшкина хлебный шарик и дважды повторил адрес: улица Ленская…

В шарике оказалась записка:

«Зоя, на подволоке, в золе, под дырявой лейкой, возьми деньги. 5 т. отдай подателю, остальные спрячь подальше. Бумаги сожги. Иван».

— Та-ак, — сказал Жеромский, прочитав записку. — Появились деньги, и, судя по всему, сумма немалая. Да еще бумаги, которые почему-то надо сжечь…