Владимир Прибытков - Иван Федоров

• Название: Иван Федоров
• Автор: Владимир Прибытков
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1964

Иван Фёдоров — великий русский просветитель, человек, основавший первые типографии в России и на Украине. В 1564 году в Москве Фёдоров совместно с Петром Мстиславцем выпустил первую русскую датированную печатную книгу — «Апостол». Перебравшись во Львов, Фёдоров основал первую на территории Украины типографию и в 1574 году выпустил «Апостол», в котором впервые появилась издательская марка Ивана Фёдорова. В том же году он издал «Азбуку» — первый печатный русский учебник, сыгравший колоссальную роль в становлении отечественной педагогики.

---

— Вот и отблагодарили, — усмехнулся Петр Тимофеев, когда они возвращались из Кремля. — Щедро…

— Не для дьяка сего, для народа православного трудились! — хмуро возразил Федоров. — Для бога! От него и награду жду!

Петр Тимофеев вздохнул и смолчал, как всегда.

***

Ползают по Москве зловещие слухи, а то, что творится, страшнее самих слухов. Напуганные казнями, бояре и служилые люди царя клевещут друг на друга, а запутавшись, бегут прочь из Руси, кто в Литву, кто в Польшу. Не удерживают беглецов и поручные записи, даваемые за них царю родней и близкими. Не удерживает страх потерять землю и все имущество, не удерживает мысль, что за тебя поплатятся поручители… Лишь бы голова цела осталась! Поручители авось выкрутятся, землишку и у Сигизмунда получить можно, а новой башки никто на плечи не приставит!

Бегут, бегут людишки! В Кракове и Вильне по этому случаю ликование, паны охрабрились, опять поход на Русь замышляют. Известно к сему, что и хан Девлет-Гирей в Крыму зашевелился…

— Вот оно, начинается! — угрюмо говорил Федорову Михаил Твердохлебов. — Воевод распугали, народишко войной разорили, ворогов раздразнили, теперь пляши! Царь-то опять запил, слыхать?

— Михаил, негоже толкуешь!

— Полно те!.. Или по себе не чувствуешь, как царь-то заботлив?

— Царь, может, и не ведает, что дьяки бумаги не дают!

— Э, простота! «Не ведает»! Все он ведает! Это, милый, для дураков сказочка, будто малые людишки от сильного правду скрывают! Скажи, не хочет царь правды знать, тут я тебе поверю. А этак…

В словах Михаила Федоров угадывал правду. И это пугало больше, чем пьянство царя, чем слухи о его издевательствах над молодой царицей, даже больше, чем боярские казни…

Апостол развозили по государству. Появление его наделало шуму. В Москве кто бранился, кто радовался. Иные близкие боярству попы поносили Федорова, называли печатников еретиками. Совершили-де угодное дьяволу: отошли от древних рукописных книг, поклонились латине, исказили слово божье, проклятые! Иисус Христос у них ровно посадский мужик глаголет. Вон, к примеру, Савла наставляет: «против рожна не переть»! Где, когда слыхано подобное?.. Простое же духовенство хвалило книгу за понятность. Из далеких монастырей и скитов приезжали в штанбу монахи, просили продать книгу. Приезжие не рисковали появляться на Никольской, поджидали Федорова в его избе, просьбы свои передавали шепотом.

— Говори громко! Чего ты? — сказал Федоров одному монаху.

Тот затряс руками.

— Храни господь! Наказал игумен не подвести тебя!..

— Да книга-то в государевой печатне делана!

— Все, все понимаем! Да боимся, ополчатся корыстолюбцы…

Федоров был обеспокоен… Видно, никто не верил, что его новшества получат одобрение у митрополита и у царя.

Тревожило также, что из Александровой слободы ничего не слышно было об Апостоле. Понравилась ли книга царю или не понравилась? Чего ждать? Похвалы или кары?

Пуще же всего огорчало, что по-прежнему плохо с бумагой, что никого не беспокоит безделье печатных мастеров.

В ожидании каких-нибудь перемен, все равно уж, дурных или хороших, Федоров собрал печатников, объявил, что станут готовить к печати Евангелие и Псалтырь. Засадил всех за работу над заставками и шрифтами, а сам взялся за подготовку текстов.

Снова сходились на Никольской, резали доски и металл, спорили над рисунками, сверяли свои и иноземные книги, но как Федоров ни старался оживить работу, видел: нет в людях недавнего огня, да и самому иной раз мерещилось, будто все невзаправду делается.

Шел декабрь, трескучий, стылый. Начинали и кончали работу при свечах. В последний день месяца Василий Никифоров припозднился и в палату вбежал запыхавшийся, испуганным…

— Вы чего тут сидите? Али не знаете ничего?

— Что? Что такое?

— Государь Иван Васильевич с Москвы съехал!

— Как съехал! Куда съехал?

— Неведомо! Сейчас только… Вышел из Успенского собора опосля литургии, поклонился всем, сказал: «Покидаю вас! Худ я вам, знать! Живите сами!» — Сел в возок и поехал…

Оставив работу, печатники поспешили на улицу. Федоров заметил, что стрельцов у ворот нет. По Никольской вниз, к Троицкой площади, спешил народ. Смешавшись с толпой, печатники прибежали в Кремль. Никто ничего толком не знал. Бояре скрылись. Митрополит куда-то пропал. Дьяки из приказов разбежались. Стрельцы озирались, как затравленные звери, не зная, как поступать, когда толпа напирала на них…

— Дожили, православные! Без царя остались! — кричали в одном конце соборной площади.

— То бояре, царевы супротивники, во всем повинны! — стоном отзывалось в другом конце. — Режь бояр, православные!

— Теперь нас татарва и король Сигизмунд, как мальков, заглотят!

— Люди! Забыт бог на Руси! Правда христианская в крови утоплена!

— Врешь! Боярской крови не жалко!

— Где митрополит! Митрополита пода-а-ай! Пущай отвечает!

Грянул где-то залп из пищалей. Еще. Еще. Раздались вопли.

— Стрельцы по народу бьют!

— Беги!!!

Так же быстро, как набежала в Кремль, толпа схлынула. Стрелецкие головы разводили стрельцов по караулам. Наставляли бить по всякому, кто пущает смуту.

В Кремле удалось навести порядок. Но на московских улицах, в посаде, народ метался по-прежнему. Пограбили иные богатые дома. Расшибли царев кабак.

Священников, которые по наущению митрополита стали вразумлять народ, объясняли, что царь приболел, не слушали.

— Врете, долгогривые! Говорите правду, а то в Москву-реку кинем!

Попы заперли церкви, притаились.

3 января вся Москва сбежалась к Лобному месту, откуда государев служилый человек Константин Поливанов, прибывший из Александровой слободы, читал царскую грамоту к Москве.

Поливанов, высокий, громкогласный, читал, как рубил:

— «…И положил я гнев свой царский на архиепископов, епископов и все духовенство, на бояр и окольничьих, на дворецких и казначея, на конюшего, на дьяконов, на детей боярских и на приказных людей!..»

В грамоте перечислялись все хищения, все разорения, допущенные боярством в малолетство государя, перечислялись измены бояр, дворян и дьяков. Царь жаловался, что воеводы и бояре разобрали его земли, притесняют самовольно народ, убегают с царской службы, а когда он, Иван, хочет их наказать, находят поддержку и защиту у архиепископов и епископов.

— «Посему, — закончил чтение Поливанов, — я, ваш государь, не мог более терпеть и поехал поселиться, где господь бог наставит».

Толпа ждала продолжения, но Поливанов свернул свиток и сунул за пазуху.

Заголосила какая-то баба. Толпа ответила угрожающим гулом. Он нарастал. Ширился. Оглянувшись вокруг, Иван Федоров увидел темные лица, гневные глаза, стиснутые зубы…

— Народ! — раздался опять голос Поливанова, и гул смыло. — Народ! Вот еще царева грамота, к простому московскому люду… Слушай!

Толпа жадно окружила, облепила Лобное место. Не дыша, ловили царские слова о том, что на купцов, гостей, мастеров и прочий люд царского гнева и опалы нет. Что скорбит государь, вынужденный покинуть своих несчастных подданных…

И едва закончил Поливанов, как вся площадь взмыла в реве:

— То бояре царя выгнали!

— Все мало им!

— Царь о правде страждет!

— Убить! Убить!

— Убить!

Бояре, притиснутые к помосту, бледные, растерянные, тяжко дышали, отталкивали тянувшиеся к ним руки…

Нашелся, не потерял от страха разума только князь Петр Щенятев. Дородный, тяжелый, с неожиданной легкостью взбежал на помост, встал рядом с Поливановым, снял шапку, поклонился толпе.

— Народ московский! Дозволь слово молвить!

— Гони его!

— Все бояре одного поля ягода!

— Стой! Дай сказать…

Князь медлить не стал:

— Люди московские! Скорблю вместе с вами о гневе великого государя нашего Ивана Васильевича… Недруги извели царя, положили конец долготерпению его! Ведомы всем прегрешения Адашевых, Мстиславских, Телятевских и иже с ними!.. В пучину горя ввергнут ныне государь супротивниками!.. Нет и покойного митрополита Макария, чтобы поддержать государя. Митрополит Афанасий — а с ним прочие чины — негодные пастыри… Горе державе нишей! Горе православному народу!.. Слушай, народ!. Надлежит ехать к царю Ивану Васильевичу, молить, чтобы не покидал нас! Чтобы сменил гнев на милость! Чтобы воротился в царствующий град свой!

Толпа, сначала недоверчивая, подхватила:

— Ехать! Молить!.. Бояре и служилые виноваты — им и ехать! Пущай каются!.. Ехать!..

Долго бурлил народ. И тут же, у Лобного места, порешили отправить к царю бояр, митрополита и служилых людей, чтобы просили прошения, чтобы умолили Ивана Васильевича не оставлять трон, не покидать Москву.

Иван Федоров и Петр Тимофеев вечером сошлись у Андроника, пили мед, но не веселились.