Виктор Доценко - Ученик Бешеного

• Название: Ученик Бешеного
• Автор: Виктор Доценко
• Жанр: Боевик

Двойная жизнь чиновника Администрации Президента и серийная гибель в Москве состоятельных людей таинственным образом связаны. Ученик и друг Бешеного Константин Рокотов и его команда берутся за расследование дела, но встречают яростный отпор неведомого противника. Становится ясно, что пришла пора Савелию возвращаться в Россию...

---

Но мы же партнеры, — напомнил Водоплясов.

Партнеры, — эхом отозвался Аристарх Петрович, но в его голосе послышалось некоторое разочарование.

Иннокентий понял, что его подозрения не были лишены оснований, и внутренне порадовался, как его интуиция подсказала ему выход из возможных неприятностей.

К этой теме они больше не возвращались, и все потекло обычным порядком…

Прошло совсем немного времени, и в их странный таинственный мир были допущены еще двое…

Первым стал Тимур Толкачев, который прошел службу в воздушно–десантных войсках, более четырех лет отвоевал в Афганистане, причем казалось, сама судьба благоволит ему: он не получил на войне ни единой царапины, дослужился до офицерского звания, возглавил роту разведки и мог вполне пойти по военной линии. Многие сослуживцы прочили ему успешную карьеру в армии. Но…

Опять это сакраментальное «но»…

Как‑то, вернувшись из глубокой разведки с отделением своей роты и потеряв при этом только одного бойца, причем по его собственной глупости, он встретился с полковником Генерального штаба, прилетевшим из Москвы с инспекцией. Этакий «пуп земли» — амбициозный армейский снабженец. Да и плевать бы на него: мало ли встречается карьеристов с «тараканами» в голове?

Но этот полковник оказался отцом того солдатика, который пренебрег не только элементарными правилами поведения военнослужащего, исполняющего долг на вражеской территории, но и не прислушался к советам своего опытного командира, а сделал по–своему, что и привело к гибели.

Старший лейтенант Толкачев, щадя родительские чувства, умолчал еще о том, что из‑за пофигизма полковничьего сына чудом не полегло все отделение.

Однако московский инспектор, отец погибшего, даже не заглянув в рапорт старлея, принялся орать на него и нецензурно оскорблять. Конечно, Толкачев понимал чувства отца, потерявшего единственного сына, и вполне мог бы смириться с этими оскорблениями, если бы свидетелями всего этого не были его подчиненные. Толкачев попытался вежливо намекнуть разбушевавшемуся полковнику, что они не одни, но это лишь подлило масла в огонь.

— Ах, тебе, мальчишка, не нравится, что нас слушают твои солдаты?! — закричал он. — Пускай слышат и знают, что ими руководит тупой и безголовый пацан, которому не то что жизнь солдат, жизнь животных нельзя доверить! Тебе можно только бабами в борделе командовать, сучонок!

То, что брань сорвавшегося полковника слышали солдаты из его роты, было конечно же неприятно Толкачеву, но это он мог как‑то пережить: солдаты прекрасно знали своего командира и уважали его, знали они и о том, что сын полковника погиб по собственной глупости. Но старшего лейтенанта больно задело, что ни комбат, ни его заместитель, всегда благодарившие разведроту за отличную службу, даже не попытались вступиться за него.

И Тимур сорвался:

Послушай ты, тыловая крыса, — тихо и зло проговорил он, — не смей оскорблять боевого офицера, если не хочешь получить по… — старший лейтенант не договорил, повернулся кругом и направился в сторону казармы.

Ах ты сопляк! — взвизгнул полковник и бросился вслед за ним с кулаками.

Трудно сказать, что могло случиться, если бы старший лейтенант хоть как‑то среагировал на истерику московского инспектора, но он продолжал спокойно идти. Когда полковник оказался в метре от Толкачева, кто‑то из солдат его роты предупредительно выкрикнул:

Командир!

Тимур резко повернулся и автоматически сделал то, чему его научили на тренировочных сборах ВДВ: легко отклонился в сторону, и противник, не встретив ожидаемого противодействия, пронесся мимо. По инерции проскочив несколько шагов, полковник не удержал равновесия, упал и ткнулся лицом в землю. Когда он вскочил на ноги, выплевывая пыль, все солдаты вокруг, не выдержав комичного вида высокопоставленного начальства, расхохотались, а офицеры мгновенно исчезли в дверях штаба.

В результате по прибытии в Москву полковник накатал на Толкачева рапорт, в котором обвинил его в оскорблении чести и достоинства старшего офицера.

Вскоре без всяких объяснений Толкачева вызвали в Москву. Борт поздним вечером приземлился на Кубинке, где ему случайно попался капитан, с которым воевал в Афганистане: тот приехал за почтой.

Увидев ротного, капитан тихо проговорил:

Слушай, брат, у «высоких» на тебя зуб! Будь осторожнее!

«Высокими» во время войны в Афганистане называли полковников…

Понял!.. Добрось до Москвы, — попросил Толкачев.

Не имею права: стукнут и на нас, — виновато ответил капитан, — не расхлебаешься потом…

Как же мне добраться до станции? — задумался вслух старший лейтенант.

Прости, брат, — извинился тот и сел в «уазик».

Пару часов Толкачев, незадолго до этого инцидента представленный к очередному званию, добирался пешком до станции, а через несколько дней «высокие» лишили его и звания, и наград и вообще уволили из армии.

А что такое лишить боевого офицера армии?!

Постепенно спиваясь, он катился по наклонной плоскости, пока, на свое счастье или несчастье, не встретил Молоканова. Тот подобрал его и взял на работу, приказав «беречь как зеницу ока» Иннокентия Водоплясова, и не только беречь, но и стеречь…

Второй кандидатурой была Алевтина с типично деревенской фамилией Сеновалова — молодая девка, приехавшая в Москву из тверской глубинки на

заработки. Про таких говорят: «кровь с молоком», и про них Некрасов писал:

Коня на скаку остановит,
В горящую избу войдет…

Довольно миловидная, с толстой каштановой косой, под метр восемьдесят ростом, с крутыми бедрами, сильными руками и грудью шестого размера, она была уверена, что легко сможет устроиться на работу в столице. Однако все ее попытки постоянно сопровождались плотоядными взглядами мужского населения Москвы, представители которого жаждали как можно быстрее затащить в постель деревенскую красавицу. Желания‑то цвели, но как совладать с этой бой–бабой, которая, не задумываясь, пускала в ход увесистые кулаки?

Однажды она так врезала похотливому хлыщу, что тот оказался в больнице, а Алевтину осудили на «сутки».

Вот уж напугали! Алевтина работы никогда не чуралась и у себя в деревне выполняла любую, даже самую тяжелую. А тут еще и кормят, что было как нельзя кстати: хилые сбережения закончились, и ей приходилось влачить полуголодное существование. Казалось бы, все хорошо, но среди охранявших «су- точников» ментов было не меньше вожделевших ее крепкого тела, нежели среди представителей любой другой профессии.

Несколько дней Алевтине удавалось избежать изнасилования: двое, а потом и трое похотливых ментов не смогли с нею сладить. Но предпоследний день отбывания наказания оказался для девушки роковым. Изо всех сил она пыталась сопротивляться, но их оказалось недостаточно: в этот раз на нее навалились пятеро служивых, и они по очереди

принялись окунать своих нетерпеливых «приятелей» в девственные омуты тверской красавицы…

Когда за «работу» принялся последний служитель правопорядка, остальные отвлеклись, чтобы запить свой «подвиг» водочкой, и перестали держать девушку. Алевтина легко скинула с себя пятого насильника, и тот, ударившись об угол стола, сильно разбил себе нос.

Запах крови и алкоголь — плохое сочетание, да еще когда твоему коллеге досталось от какой‑то «шлюхи». И приятели всерьез принялись избивать бедную девушку. Нужно заметить, что, несмотря на явное численное превосходство, «победа» ментам досталась нелегко: каждому из «великолепной пятерки» пришлось обращаться к врачу. У кого‑то были сломаны ребра, у кого‑то разбита голова, а кто- то долгое время не мог даже вспоминать о сексе, передвигаясь враскарячку, старательно оберегая свои опухшие яички.

Досталось и Алевтине: избитая, вся в кровоподтеках, со сломанной рукой и синюшным лицом, она оказалась брошенной на каком‑то московском пустыре. «Доблестные» менты, устав от избиения несчастной, пришли в себя, когда она перестала оказывать сопротивление и затихла. Вообразив, что женщина испустила дух, они испугались ответственности и решили поскорее от нее избавиться. Погрузили бесчувственное тело в «уазик» и отвезли подальше от КПЗ, благо, на следующий день ее все равно пришлось бы выпускать.

Трудно сказать, чем бы закончилось для Алевтины это испытание, но, к счастью, ее заметила Глафира, направлявшаяся на ночное дежурство. Пожалев несчастную избитую девушку, она вызвала «скорую помощь» и, пока та не приехала, как могла, поддерживала Алевтину.

На Руси издревле жалели убогих, пьяниц и побитых. Вот и Глафира прониклась сочувствием к найденной бедняге. Узнав, что у нее нет регистрации, она сообщила на работу, что задержится, и повезла изнасилованную девушку в больницу, где когда‑то сама работала и сохранила добрые отношения с прежними сослуживцами.