Дора Коган - Врубель

• Название: Врубель
• Автор: Дора Коган
• Издательство: Искусство
• Жанр: Искусство и Дизайн
• Год: 1980

Настоящая книга посвящена жизни и творчеству одного из самых выдающихся русских живописцев конца XIX — начала XX века — М. Врубелю. Драматизм мировосприятия, своеобразие художнического видения — в них истоки неослабевающего интереса к личности и творчеству выдающегося мастера. Автор анализирует художественное наследие Врубеля, широко привлекая разнообразные архивные материалы, документы, воспоминания современников. Деятельность художника воссоздана на широком фоне общественно-политической и литературно-художественной жизни России того времени.

---

Дора Зиновьевна Коган Врубель

Посвящаю памяти моего отца Когана Зиновия Симоновича

М. А. Врубель. 1900-е гг.

I

День рождения Александра Михайловича Врубеля 6 октября 1872 года по неукоснительно соблюдаемой семейной традиции был отмечен утром мессой в костеле, вечером — выездом в театр на спектакль итальянской оперетки.

Хотя Александр Михайлович считал себя в душе русским, православным и частенько сетовал на то, что служебные чины не к добру для него вспоминают его католическое вероисповедание, он не забывал отметить торжественные дни службой в костеле.

На этот раз месса оставила в душе Миши особенно приподнятое, «художественное» впечатление — и пение, и весь ритуал, и благостный, благообразный, картинный католический священник.

Опера «Crispino et Camore», которую давала итальянская труппа, прекрасно завершила этот праздничный день, укрепив Мишу в его радостном и веселом настроении.

После возвращения из театра домой резвушка Лиля, удивляя родных своей музыкальной памятью и артистизмом, комично и верно воспроизводила целые куски из спектакля. Миша разделял восхищение спектаклем и детский непосредственный восторг своей маленькой сводной сестры. Кажется, он готов был признать комическую оперу своим любимым жанром: «Опера, по-моему, прехорошенькая, да и исполнение очень порядочное, — заключал он в письме к Анюте. — Примадонна soprano Тальони имеет хотя и обработанный, но очень маленький голос, так что она никуда не годилась в роли Джульетты в опере „Montecci et Capuletti“, опере серьезной (которую мы слышали незадолго до того), но зато в „Crispino et Camore' elle etait à admirer“».

Такое легкое, светлое настроение поселилось тогда в душе Миши надолго. Он, кажется, становится завзятым театралом. Летом мальчик-гимназист сближается с гастролерами французской труппы. Вскоре он уже свой в их доме, пьет с ними чай, ведет нескончаемые разговоры об искусстве как адепт (по его собственному выражению) последнего и уже усердно трудится над обещанным им в подарок рисунком: «Delpant, вальсирующий с m-elle Keller (в опере „La fille de m-me Angot“)».

Легкомысленный жуирующий отрок, нерадивый к учению и любящий удовольствия? Такое заключение было бы не совсем справедливо. Легкости общения с французскими актерами помогло порядочное знание языков. В письмах, в которых повествуется об одесском житье-бытье, увлечении театром, чувствуется упоение автора своим эпистолярным творчеством, гордость знанием языков.

Несомненно, не было ошибкой, что Мишу отдали в классическую гимназию, а не в реальное училище. Вопреки повальному увлечению «реальностью», Миша и сам никогда не думал о «реальном». Заметим здесь: полемика о принципах воспитания юношества между «реалистами» и «классиками» выливалась тогда, в 1870-е годы, в ожесточенные бои, в чем обнаруживалось глубокое и жизненно важное значение педагогических проблем. Как разобраться, кто был прав в этих спорах — защитники ли реального образования, опирающиеся на прогресс науки, на необходимость ответа практическим потребностям жизни и отвергающие древние языки как отжившие, мертвые? Или адепты классики, последователи того же Грановского, который еще в 1850-е годы выступал горячо в защиту древних языков, видя в них исток мировой культуры, бессмертные традиции, без которых она обречена на гибель? В древних языках, в древней классике, по мнению Грановского и. его последователей, запечатлены те вечные нормы прекрасного, которые неразрывны с воспитанием высоких нравственных норм. Кажется, что в этом споре не было правых и неправых. Это был неразрешимый диалог.

Итак, в 1874 году Миша Врубель заканчивает свое гимназическое образование в классической гимназии Одессы, Ришельевской. Он на весьма высоком счету у преподавателей, проявляет интерес к истории, его отличает знание произведений западноевропейских и русских классиков, древней античной литературы, способность к языкам. В его сочинениях появилась легкость и свобода, в них уже чувствуется свой стиль или, быть может, стремление к определенному стилю. И на юношеских письмах Миши к его сестре лежит печать его гуманитарных склонностей. Они отмечены стилизованным и игривым тоном, подчас и гоголевскими интонациями. В них — удачные метафоры, эпитеты, литературные реминисценции: Одесса — это «солончаковые степи Скифии», а от петербургских писем Анюты «на него пахнуло свежестью Невы». Порой в текст врываются французские, немецкие слова и выражения.

Он тяготел и к древним языкам — с усердием и увлечением изучал латынь, которая у многих его сверстников вызывала отвращение, с удовольствием цитировал латинских классиков и упивался торжественно-размеренным звучанием их речи. Этот суровый и величественный, строгий латинский язык отвечал его естественным природным склонностям, самим своим духом импонировал ему.

Не покажется ли странной тяга к этой «мертвой» канонической форме для живого, артистичного, отзывчивого на впечатления реальной жизни мальчика? Уже теперь, по существу еще отроком, он был готов противоречить сам себе и не поддавался никакому устойчивому определению.

Тогда, может быть, определенную роль в подобном направлении интересов Врубеля и его художественных вкусов играл и сам город Одесса, облик этого города, в котором стилю классицизма принадлежала особая роль. Невозможно было не восхищаться какой-то особенной стройностью ритмов города, прямизной его улиц, регулярностью общей городской планировки. Это чувство достигало своей кульминации, когда Врубель оказывался перед знаменитой лестницей к морю — своеобразными котурнами города — и окидывал глазами площадь с памятником основателю Одессы — Дюку Ришелье. Стоящий в центре площади, он мог показаться даже маленьким. Но вместе с архитектурным ансамблем, с вогнутыми ампирными зданиями, замыкающими пространство, Ришелье, облаченный в античную тогу, уподобленный римским императорам, был великолепен и исполнен величавой, строгой торжественности. Такое же впечатление оставляло здание Биржи, замыкающее Приморский бульвар.

Художественные нормы классицизма внушали чувства логики, соразмерности, рациональности и гармонии, учили верить во всесильный разум, в великие идеи эпохи Просвещения. Но и романтические особняки тоже действовали своим стилем, убеждали в правоте своей свободы, своего протеста против строгих норм и регламента. Одним словом, в камнях Одессы по-своему запечатлелась отшумевшая, но вечно возникающая борьба классицизма И романтизма. По-видимому, с этого времени в сознание будущего художника стал входить и волнующий безмолвный язык каменных архитектурных форм.

Направлению развития художественных интересов Врубеля могли также способствовать и особенности культурной жизни города, в основном определяемой иностранными влияниями даже в 1860-е и 1870-е годы. Итальянские и французские издания, гастроли заграничных трупп, в том числе и особенно успешные — итальянской комической оперы, определяли культурную жизнь и вкусы одесситов. Юный Врубель несомненно подпал под их власть.

Безмятежное, счастливое отрочество! Очаровательный внешне, способный, мальчик утешал родных уже с ранних лет своей разносторонней одаренностью. Он был из тех счастливчиков, о которых говорят, что они «родились в сорочке». Юношеские письма Миши дышат чувством гармонии семейных отношений, любовью к родным, преданностью семье, приверженностью ее заботам. Как печется он о самочувствии мачехи, уставшей от живущих в семье пансионеров, как близко к сердцу принимает болезнь глаз отца! С каким теплом и интересом относится к маленьким сводным сестричке и брату — Лиле, Володе! Особенно он был привязан к единокровной сестре, Анюте, Письма к ней, учившейся на педагогических курсах в Петербурге, и повествуют нам о его жизни в эти юношеские годы.

Полагается в биографии представлять читателю родителей героя, членов его семьи. Александр Михайлович Врубель, отец, — светловолосый и светлоглазый, с мягкими чертами лица, спокойный, слегка даже флегматичный, весьма положительного, «позитивного», как тогда говорили, склада мыслей, с неукоснительными нормами поведения, с твердыми понятиями о добре и зле, о законе и беззаконии, о своеволии. Он не унаследовал от своего отца — деда будущего художника, наказного атамана астраханского казачьего войска — его буйный нрав и склонность к алкоголю. Нрав Александра Михайловича поражал своей уравновешенностью, а его отношение к семье могло бы возбудить зависть жен его сослуживцев. К этому времени ставший военным юристом, Александр Михайлович прошел через строевую службу — окончил кадетский корпус, служил адъютантом. Были у него и воинские подвиги — за участие в сражениях с горцами на Кавказе, в операциях против Шамиля в 1852 году, а также в Крымской кампании 1853–1855 годов он получил бронзовую медаль на Андреевской ленте. Надо сказать, в семье никогда не вспоминали об этих подвигах. Потому ли, что Александр Михайлович разочаровался в строевой службе или военные операции, коих он был участником, не вызывали в нем чувства гордости? Как бы то ни было, сыну он не передал интереса к военной профессии, так часто заманчивой для мальчиков. Ничего не получил Миша по наследству в этом смысле ни от отца, ни от деда по отцовской линии.