Жан Эшноз - Чероки

• Название: Чероки
• Автор: Жан Эшноз
• Издательство: Флюид
• Жанр: Современная проза
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-98358-200-2

«Чероки» это роман в ритме джаза — безудержный, завораживающий, головокружительный, пленяющий полнозвучностью каждой детали и абсолютной непредсказуемостью интриги.

Жорж Шав довольствовался малым, заполняя свое существование барами, кинотеатрами, поездками в предместья, визитами к друзьям и визитами друзей, романами, импровизированными сиестами, случайными приключениями, и, не случись Вероники, эта ситуация, почти вышедшая из-под его контроля, могла бы безнадежно затянуться.

---

— Куда это — туда?

— Придется туда проехать, — повторил Батист. — Вставайте, поехали.

— Ну уж нет, — возразил Жорж. — Ну уж нет.

— Вы хотите ее увидеть или как?

Их ждал голубовато-серый «Форд Капри», припаркованный в боковой аллее авеню Клебер. Жорж колебался.

— Давайте садитесь, — приказал Батист, — вы с ней познакомитесь. И с другими тоже. У вас еще вся жизнь впереди.

Сиденье было слишком выдвинуто вперед, и Жорж никак не мог распрямить ноги, ему пришлось их поджать, и он зашарил вокруг себя в поисках какого-нибудь рычага, сдвигающего кресло назад. «Не старайтесь, сломано», — бросил Батист. Чтобы попасть на авеню Ваграм, «форд» описал элегантный полу-эллипс на площади Звезды, презрев многочисленные приоритеты. Жорж вцепился одной рукой в спинку сиденья, а другой уперся в лобовое стекло. «Не бойтесь, я свое дело знаю», — буркнул Батист. «Все так говорят», — бросил Жорж. Они проехали площадь Клиши и площадь Бланш, проехали Пигаль и Барбес, где бурлила нервная, напряженная жизнь активной части населения, а затем Ла-Шапель, где толпа была уже не такая вздрюченная. Их маршрут, до этого чисто бульварный, теперь, после авеню Секретан, осложнился путаницей тесных улочек. Жорж даже не успел прочесть название той из них, в конце которой Батист затормозил, припарковав «форд» возле кирпичного здания, украшенного желто-зелеными керамическими розетками в виде кочанчиков цветной капусты.

В здании имелся лифт, и он вознес их на шестой этаж. Батист постучал в дверь направо от лифта, и Беатрис тотчас открыла им. Она ввела Жоржа — его одного — в комнату, обставленную как приемная, без видимой заботы о роскоши или интиме, где уже сидел Берримор со стаканом бесцветного напитка в руке. Он холодно поздоровался с Жоржем и предложил ему другое кресло и другой стакан. Он поднял свой, Жорж вяло последовал его примеру, и они выпили. Напиток представлял собой слабо подслащенный сироп с привкусом какого-то трудно распознаваемого фрукта, не то манго, не то вишни. Наступила мертвая тишина. Жорж рискнул нарушить ее.

— Эти штуки без красителя, — сказал он, — нужно долго соображать, чтобы определить их на вкус. А это лишнее усилие, вы согласны? Раньше было много проще. Желтый — значит, там лимон. Зеленый — мята, оранжевый — апельсин. Никаких проблем, пей себе на здоровье. По-моему, так оно лучше.

Берримор оставил эту реплику без ответа. Он вперил в Жоржа острый взгляд.

— Вы пришли повидаться с Женни Вельтман, не так ли? — произнес он бесстрастным, размеренным голосом, напоминавшим гул холодильника. — Вы ее друг.

— Да, — ответил Жорж, — то есть почти друг, я совсем недавно встретился с ней и…

Берримор остановил его, подняв худую руку, словно уже знал все это или, наоборот, не хотел знать.

— Не волнуйтесь, вы ее увидите.

— Да я не очень-то и волнуюсь, — сказал Жорж. — Вы что, ее друзья? Или родственники?

— Или родственники, — повторил Берримор. — Да, именно так, родственники. Совершенно верно.

Он встал, подошел к окну и начал рассматривать другое окно, абсолютно идентичное, вплоть до такого же цветочного горшка на подоконнике, но расположенное по другую сторону внутреннего двора дома. И снова мертвая тишина.

— Вы не очень-то похожи, — сказал Жорж. — Я имею в виду, не очень похожи на нее.

— Это верно, — не оборачиваясь, подтвердил Берримор.

Он по-прежнему пристально глядел на противоположное окно, даже прижался носом к стеклу, которое тем не менее ничуть не запотело, словно его дыхание было ледяным. В третий раз наступила мертвая тишина, и Жорж подумал: ну, хватит с меня.

— Ладно, — сказал он, — я, пожалуй, пойду.

— Так вы не хотите ее увидеть?

Жорж молча воззрился на Берримора.

— Можете идти к ней, она там. Как раз напротив. Не верите, смотрите сами.

Взволнованный Жорж неловко, с некоторым усилием выбрался из кресла, почему-то не очень при этом спеша. Ему казалось, что он идет ужасно медленно и занимает слишком много места в комнате, однако, подойдя к окну, он действительно увидел в окне напротив Женни Вельтман, все в том же черном платье; правда, сквозь темное, поблескивающее стекло трудно было различить, есть ли на нем маленькие серо-голубые вставки. Она сидела так неподвижно, что на мгновение ему почудилось, будто это ее портрет или манекен, — но нет, они находились достаточно близко друг к другу, чтобы ему был виден трепет ее ресниц. Он захотел улыбнуться, помахать ей, но не смог: их разделяла пропасть, глубокая пропасть, на дне которой виднелись мусорные баки, засохшие цветы, сломанные игрушки, обгоревший телевизор, дырявая велосипедная шина.

Прошла минута, и Женни Вельтман прижала палец к губам — это могло означать что угодно, — а потом исчезла. Жорж остолбенело пялился на опустевший четырехугольник окна, словно на белый экран по окончании фильма. Когда он обернулся, Берримор снова сидел. Жорж вернулся к своему креслу и упал в него со смешанным чувством огромного облегчения, сладкой удовлетворенности и тяжелой усталости.

— Вы меня за дурака держите, — произнес он, с трудом ворочая языком, чтобы выговорить эту, в общем-то, простую фразу. — Меня все держат за дурака, — добавил он с глубокой, спокойной и сонливой убежденностью. — Я устал от всего этого. А теперь я пойду.

— Как хотите, — сказал Берримор.

Жорж решил встать, но тут Жорж заметил, что его тело окаменело, что это тело сделалось холодным, застывшим и бессильным, что его кое-как еще слушаются только пальцы рук и ног да лицо, и Жоржу почудилось, будто он уподобился тем незавершенным статуям Микеланджело, что стоят во Флоренции, в галерее Академии: из грубой глыбы выступают лишь фрагменты существа, заключенного в мраморе, — бедро, торс, поднятый локоть, едва намеченное лицо или член, великолепно отполированное колено. Но вскоре и руки Жоржа, и его лицевые мускулы окаменели в свой черед.

— Ах, дьявольщина, — пробормотал он. — Черт подери…

И у него вырвался блеющий смешок.

— Это бесцветное пойло… — прошептал он.

Он успел еще раз засмеяться, уронив изо рта струйку слюны, но тут активная составляющая бесцветного сиропа властно захватила весь его организм, вплоть до последних очагов сопротивления, и Жорж рухнул набок, на поручень кресла, удержавшего в наклонной позиции обмякшее тело, тогда как его дух в свободном падении пронзил пол и устремился к центру земли, в неведомые, безграничные, бесцветные и безвоздушные пространства, где не на что было уповать, где не на что было опереться.

13

И опять-таки, жили-были двое мужчин, которые однажды мчались по внешнему кольцевому бульвару в «504»-й цвета «голубой металлик», под звуки «Консульского марша в Маренго», исполняемого оркестром республиканской гвардии и несущегося из пары динамиков, расположенных по обе стороны их временной обители. Сразу после Порт-Шамперре машина застряла в пробке, и человек, сидевший за рулем, разразился проклятиями. Он был довольно высок, широкоплеч и носил синий костюм с синим же галстуком. Волосы у него были темно-каштановые, глаза слезились, а багровое лицо украшала сеточка красных прожилок, таких же частых и запутанных, как водная сеть Боса[21]. Звали его Гильвинек, место рождения — Банналек, так было записано в удостоверении с триколором, которое хранилось во внутреннем кармане пиджака. Он был представителем закона. Есть такая профессия.

Человек, сидевший рядом с Гильвинеком, носил серую одежду. Глаза и волосы у него тоже были серые. Худенький, подобранный, он напоминал язычок огня, готового вот-вот погаснуть, — такой же тусклый, но такой же стойкий. Звали его Кремье, и он вкупе с Гильвинеком представлял закон. Он листал какой-то толстый сброшюрованный труд. Подняв голову, он произнес несколько неразборчивых слов; Гильвинек тотчас убавил оглушительную громкость военного марша.

— Что ты сказал?

— Я сказал: убавь звук, — повторил Кремье.

— Уже убавил, — сказал Гильвинек.

— Вот так оно лучше.

Гильвинек устремил на Кремье долгий взгляд, враждебный и одновременно восхищенный, завистливый, слегка даже почтительный, и возможный благодаря глухому автомобильному затору вокруг них, на замкнутом пространстве в два квадратных километра, потом вполголоса изрыгнул несколько ругательств, потом включил первую скорость, увидев, что гектары машин сдвинулись вперед на целый метр. Кремье снова погрузился в чтение журнала, а вернее, каталога «Мютюэль», предлагающего своим адептам предметы первой необходимости по сходным ценам.

— Ты что, не любишь музыку? — спросил Гильвинек.

— Да нет, — ответил Кремье, — не особенно.

Еще с четверть часа они двигались по кольцу с невозмутимой скоростью минутной стрелки на циферблате. Гильвинек то и дело перестраивался в другой ряд под тем предлогом, что так оно быстрее, а на самом деле, желая хоть чем-то себя занять. Добравшись до авеню Малакоф, они увидели прямо посреди шоссе машину, завалившуюся набок, и Гильвинек сказал: «Вот из-за этого ДТП мы и застряли!», хотя после этого ДТП ситуация к лучшему не изменилась. Возле Порт д’Итали они свернули с кольцевой дороги, надеясь проскочить к следующей заставе бульварами, носившими имена маршалов, но там была точно такая же безнадега — и тут даже Кремье начал нервничать. Тогда Гильвинек придумал, как срезать часть пути; в результате они долго крутились в районе Альфорвиля, петляя в лабиринте улиц и проспектов, и наконец были вынуждены, как простые смертные, спросить дорогу у своего же коллеги-полицейского. Спустя какое-то время они все-таки попали в Иври, а там уж довольно скоро нашли домик Фернана.