И. Грекова - Пороги

• Название: Пороги
• Автор: И. Грекова
• Издательство: АСТ
• Жанр: Современная проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-17-070383-8

Романы И. Грековой «Пороги» и «Перелом» так же, как знаменитая «Кафедра», снова погружает читателя в любимую писательницей среду научно-технической интеллигенции. И это только кажется, что в институтах все крутится вокруг диссертаций и открытий. Любовь, ревность, борьба интеллектов и характеров и даже… детективная интрига. Словом, у каждого «свое счастье». А жизнь состоит из порогов, которые мы преодолеваем, переступая, прежде всего, через самих себя.

---

— Держу пари, он ее защитит раньше, чем я свою. Вот что значит протекция. Отец со связями. Заботливый руководитель…

— Опять руководитель! — сверкнула глазами Магда. — Игорь Константинович прав: умственно полноценному аспиранту руководитель не нужен.

— Значит, я умственно неполноценный, — огрызнулся Коринец.

— И я тоже, — поддержал его Толбин.

— Мне нужен руководитель, — сказал Малых, — чтобы было по кому равняться. Зная, что никогда не сравняешься.

Снова Нешатов поднял глаза, и опять всем стало не по себе. Словно почувствовав это, он встал и вышел.

— Как гора с плеч, — заметил Коринец. — Великий немой.

— Что ты к нему придираешься? — вскинулся Малых. — Человек неразговорчив. Может быть, он вынашивает идею.

— Ни черта он не вынашивает. Какой-то нахально несчастный.

— Илья, ты несправедлив, — сказала Магда. — Что он тебе сделал?

— Ничего. Просто у него такой взгляд, что сразу чувствуешь себя виноватым.

— Если ты не виноват, никакой взгляд не заставит тебя это чувствовать.

— Мало ли что мы тут говорим между собой? А он запоминает…

— Уж не хочешь ли ты сказать: доносит? — рявкнул Малых.

— То, что я хочу сказать, я обычно и говорю. Так о чем шла у нас речь? О руководителях. Тут есть две школы: интенсивная и экстенсивная. Наш Александр Маркович — представитель экстенсивной школы. Руководит сразу многими и никем в отдельности. А вот Анна Кирилловна — представительница интенсивной школы. Носится со своим Гошей, как наседка с больным цыпленком. Это две крайности, но из них я бы предпочел вторую.

— Стыдно! — сказала Магда. — Неужели тебе нужно, чтобы за тебя проверяли все преобразования? Чтобы возвести а плюс бе в квадрат или перемножить две матрицы, не нужен научный руководитель.

— Научный руководитель нужен, чтобы предложить тебе диссертабельную тему, — сказал Толбин.

— И чтобы, когда диссертация готова, подыскать совет, — прибавил Коринец. — Как теперь говорят, пробить защиту.

— А у меня вообще не было научного руководителя, — сказала Магда, — и защиту я пробивала сама.

— Так когда это было? — спросил Коринец.

— Не так уж давно это было, — рассердилась Магда, — и не так уж я старше тебя!

— О женщины, — сказал Малых, — обо всем могут говорить спокойно, кроме своего возраста. Я думал, что хоть ты-то выше этого.

— А я и выше.

Разговор расплескался по мелочам.

Часа через два вернувшийся в институт Фабрицкий, не заходя в «общую», позвонил из проходной секретарю парткома Яшину:

— Владимир Николаевич, это Фабрицкий. Можете вы меня сейчас принять?

— Пожалуйста, я вас жду.

Фабрицкий снова, шагая через две ступени, веселыми ногами побежал наверх. Все-таки, что бы ни случилось, физическая радость ощущения своего послушного, тренированного тела оставалась при нем.

В «предбаннике» Яшина ждало, томясь, несколько человек. У всех был такой вид, будто они пришли по жилищному вопросу (вообще больному для института). Секретарша немедленно, не в очередь, впустила Фабрицкого. Очередь, как полагается, возроптала, но Александр Маркович был уже в кабинете.

Секретарь парткома, бледный блондин с внимательными глазами, любезно встал навстречу Фабрицкому, обменялся с ним рукопожатием, предложил сесть.

— Знаете, где я сейчас был? — спросил Александр Маркович.

— Догадываюсь.

— Оказывается, наш общий друг настрочил новое произведение.

— Я в курсе, — сказал Яшин, не улыбаясь в ответ на улыбку Фабрицкого. Его светлые волосы лежали гладко, волосок к волоску; белые зубы, один к одному, выказывались при разговоре ровно настолько, насколько нужно, чтобы пропустить наружу слово. Он был олицетворением сдержанной доброжелательности.

— Значит, вы знаете, — выразительно сказал Фабрицкий, — что я заплатил секретарю бруновского совета за прием к защите диссертации моего сына две тысячи триста рублей?

— Все знаю.

— И что я не только даю, но и беру взятки? И что у меня такса за перевод на высшую должность в размере месячного оклада?

— Знаю и это.

— И вы об этом можете говорить спокойно?

— В моей должности обо всем надо говорить спокойно.

— А как вы относитесь к тому, что письмо подписано «член парткома»?

— Так же, как ко всему остальному, — философски. Написал объяснительную записку. Совершенно очевидно, что к парткому автор не имеет никакого отношения. К институту, безусловно, имеет. К вашему отделу — почти наверное. Это видно из того, что все свои общие положения о порочности руководства он иллюстрирует на материале вашего отдела. Кстати, что там за история с переводами?

— Чистый блеф. Обычно переводы для отдела выполняет в общем порядке институтское бюро переводов, но оно перегружено, приходится долго ждать. Я привлек к этим переводам младшего научного сотрудника Нешатова, хорошо владеющего английским. Его переводы не нужно редактировать, а те, что делаются в бюро, нужно. Считаю, что поступил правильно. Никакими деньгами для их оплаты мы не располагаем, так что обвинение, будто я эти деньги присваиваю, не только лживо, но и абсурдно. Написать объяснительную недолго, я уже так в этом деле насобачился, что написал ее за полчаса. Гораздо больше времени требует сбор оправдательной документации. Но и в этом я постепенно приобретаю опыт. Например, на обвинение, будто я приписываю себя в качестве соавтора к любой публикации каждого своего сотрудника, отвечаю полным заверенным списком их публикаций, ни в одной из которых я не соавтор. Такие стандартные справки я заготовил про запас в большом количестве, но никогда не знаешь, что еще придет в голову нашему общему другу. Не хватает времени на сущий пустяк — на научную работу.

— Будем надеяться, что нашему общему другу в конце концов надоест писать.

— По-видимому, он терпелив. Я к вам, Владимир Николаевич, в сущности, пришел с особой просьбой.

— Пожалуйста, буду рад.

— Дело в том, что защита диссертации моего сына, о котором, как вы знаете, много говорится в анонимках, назначена на двенадцатое июня. Так вот, мы с Анной Кирилловной на всякий случай решили никому не говорить, даже близким друзьям. Знаем только мы с нею и Ган, но он могила. Теперь вы тоже знаете. Больше никто.

— И никому больше ни слова! — сухо сказал Яшин.

— Разумеется. Но в случае, если возникнут какие-то неприятности, можем мы на вас рассчитывать?

— Безусловно. Я целиком на вашей стороне и сделаю все от меня зависящее, чтобы поддержать диссертанта.

— Спасибо, Владимир Николаевич. А нельзя ли как-нибудь добиться, чтобы меня больше по вопросу об анонимках не вызывали?

— К сожалению, нельзя. Общее правило: жалобы трудящихся не должны оставаться без внимания, даже если они не подписаны. Правило вообще-то гуманное, но мы с вами оказались в числе его жертв.

— Значит, мы с вами бессильны против одного подлеца?

— Выходит, так. Формально мы могли бы возбудить против него уголовное дело за клевету. Я уже наводил справки. Беда в том, что милиция крайне неохотно берется за такие дела, у нее по уши задач более важных.

— Поживем — увидим, — сказал Фабрицкий, и ноздри у него раздулись. — Милиция не поможет, справимся сами.

— Только не кустарничайте, не играйте в игру «Юный следопыт». Тут все-таки нужна квалификация. Кстати, Иван Владимирович просил вас зайти, когда вернетесь.

— Сейчас иду, — не без досады сказал Фабрицкий.

Директор института тоже принял его сразу, без очереди.

— Итак, Александр Маркович, — сказал он, поигрывая заграничным фломастером, — ваш неизвестный доброжелатель все еще не оставляет вас в покое.

— Я думаю, он не только мой, но и ваш. Или не так?

— Главным образом ваш. Но это неважно. Давайте подумаем с вами вместе, как бы прекратить этот поток обвинений.

— Я только об этом и мечтаю. Изловить подлеца и высечь при всем честном народе. Ей-богу, своими руками содрал бы с него штаны и отхлестал до крови.

— Это утопия, — усмехнулся Панфилов, чуть-чуть приподняв кустистые брови. — К счастью или к несчастью, телесные наказания у нас отменены. Давайте подойдем с другой стороны. Подумаем, так ли уж безупречны мы с вами. Вместо того чтобы ловить и преследовать автора писем, не лучше ли устранить их причину или, если хотите, одну из причин?

— Я вас не понимаю, Иван Владимирович, — бледнея, сказал Фабрицкий. — Вы думаете, что в анонимках есть доля правды? Тогда нам не о чем разговаривать.

— Известная доля правды всегда есть даже в самом абсурдном обвинении. Уже одно то, что этот поток сигналов, задевающих рикошетом и меня, и партком, направлен главным образом против вас и вашего отдела, говорит о том, что по линии воспитания личного состава у вас не все благополучно. Ведь не пишут же писем по поводу других отделов, а их в институте немало! Значит, их руководители сумели создать у себя здоровый моральный климат. А отдел товарища Фабрицкого — вечная мишень для нападок. Почему так, а?