Костас Кодзяс - Забой номер семь

• Название: Забой номер семь
• Автор: Костас Кодзяс
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Современная проза
• Год: 1978

Костас Кодвяс – известный греческий прогрессивный писатель. Во время режима «черных полковников» эмигрировал в Советский Союз. Его роман «Забой номер семь» переведен на многие языки мира. На русском языке впервые опубликован в СССР в издательстве «Прогресс». Настоящее издание переработано и дополнено автором. Это художественное описание одного из самых критических моментов современной истории рабочего и социального движения в Греции.

Роман повествует о жизни греческого народа в 50-е годы, после гражданской войны 1946–1949 гг., когда рабочее движение Греции вновь пошло на подъем. Писатель дает как бы разрез греческого общества, обнажая всю его социальную структуру, все его тайные пружины и рычаги. В романе показана группа плутократов я политиканов во главе с Фармакисом, владельцем шахты, связанным с иностранными монополиями; рабочие шахты Фармакиса, отстаивающие свои права; и те, кто, не выдержав испытаний, отошел от борьбы, заплатив за это кошмаром духовного опустошения. Лучшие представители рабочего класса коммунисты Илиас Папакостис и Стефанос Петридис, возглавив борьбу трудового народа Греции, остались верными своим идеям до конца.

---

Сотирис опустил голову и хотел по привычке потереть затылок, но удержался.

– Ну и чудеса! Подумай, какой мы завели разговор! – прошептал он дрожащим голосом. – Никогда, ни с кем па свете я так не откровенничал.

– Я тоже, – как эхо отозвался Клеархос.

Кофейня закрылась, и они вышли на улицу.

Некоторое время молча, втянув голову в плечи, шагали они в ночной тьме, стараясь согреться. Потом Сотирис снова начал рассказывать о Фотини. Краем уха Клеархос уже слышал эту историю. После пожара Фотини сняла прачечную у них во дворе. Она побелила ее, засыпала землей мусорную яму поблизости и перевезла свои пожитки. Через неделю появился весь забинтованный Сотирис. Когда Фотини не бывало дома, он, усевшись на каменной ступеньке, вступал в разговор с матерью Клеархоса или рябой женой Николараса. Иногда и Клеархос пристраивался рядом. Хотя он знал эту историю, сегодня ему показалось, что он слышит ее впервые. Он молчал, не перебивал Сотириса.

– Да, когда-то я стоял под ее окном и пел серенады, – продолжал Сотирис. – А потом как напьюсь да войду в раж… Подговорю приятелей пойти к ее дому и ору во всю глотку: «Ну, коммунисты проклятые, мокрого места от вас не останется!» И мы затягиваем «Великую Грецию».[33] Я знал, что она дрожала за своего мужа. Он был коммунист, и Бубукас наметил расправиться с ним. Однажды вечером мы швыряли в ее окно камни. На другой день я столкнулся с ней на улице. Она с презрением отвернулась от меня. Я рассвирепел. Схватил ее за руку. «Скажи своему муженьку, чтобы он не лез на рожон, а то наплачешься по нему», – предупредил я и сильно сжал ее руку. Она посмотрела мне в глаза и зло сказала: «Тьфу, продажная шкура!» Тогда я разъярился еще больше. Ну, думаю, покажу я тебе, гадина! Ночью с двумя приятелями мы сторожили на углу. Я ходил взад-вперед. В окне у нее горел свет. Подойдя поближе, я смотрел на нее. Она гладила. В ту минуту я ненавидел ее, вот тебе крест. Но она показалась мне такой красивой! Чудо какое-то! Она всегда кажется мне красивой и молодой. Даже и теперь, хотя прошло столько лет! Когда вдали показался ее муж, я крикнул приятелям: «Держите его!» Мы втроем бросились па пего в повалили на землю. Я с остервенением бил его, пинал ногами, пытался схватить за горло. Он закричал. Распахнулись окна и двери. Переполошились все соседи. Люди выбежали на улицу. Я испугался: в поселке жили сплошь красные, в, если бы мы попали к ним в руки, нам бы не поздоровилось. Пришлось отступить. Мы выхватили пистолеты и, удирая, стали палить в воздух. Но вдруг как из-под земли передо мной выросла Фотини. «Убийца!» – крикнула она мне вслед. Отстреливаясь, я в страхе крался по улицам. В полночь пробрался домой, точно вор. Как только я вошел, мой отец, теперь уже покойник, перекрестился. «У него горлом пошла кровь. Отвезли в больницу», – сказал он. А потом все время испуганно бормотал: «Поднявший меч от меча и погибнет». Я не обращал на него внимания, – разбитый параличом старик был умом тронутый. Муж Фотини умер через две недели. Она забрала покойника домой и всю ночь сидела подле него. Во время похорон улица была забита людьми. Я, спрятавшись дома, наблюдал из-за закрытой ставни. Держал наготове два пистолета. Вынесли гроб. Потом показалась она, вся в черном. Боже мой! Какая красавица! На секунду она остановилась и, подняв голову, пристально посмотрела на мое окно. Да, она, конечно, знала, что я стою у окна и слежу за ней. До конца дней своих не забуду ее страшного взгляда.

Голос Сотириса дрожал. В глазах его стояли слезы.

– Бедняк, Клеархос, родится слепым. И если в юности он не прозреет, так и останется слепым. Я был тогда молод, и меня привлекала удаль. Кроме того, у Бубукаса были связи, и я думал, что он мне поможет где-нибудь устроиться. Ничего не вышло. Если тебе не везет, сколько ни бейся, так и не повезет. У всех нас одинаково горькая судьба. Бубукаса убили в притоне во время драки. Какой-то шофер раскроил ему череп заводной ручкой. В поселке облегченно вздохнули. Я пошел работать на шахту. Годы шли. Все больше седых волос появлялось на моей голове. После смерти отца я жил один. Не женился. Сватали мне двух девушек, но, как только подумаю о свадьбе, сердце холодеет. Ее я встречал почти каждый день. Она знала, что я переменился, что все забыли о моих прошлых делах и уважают меня. Это, верно, еще больше ей досаждало. Едва увидит меня, кривит рот и отворачивается. Словно ей сатана явился. Вот тебе крест! Я не решался заговорить с ней. Однажды вечером, после конца смены, я нес забытые в забое кайлы. Когда выходил из второй галереи, столкнулся с ней. Она собирала угольную пыль, чтобы протопить печурку. Я хотел пройти мимо, но не выдержал – упал на колени, уцепился за юбку Фотини, потом схватил ее за руку. «Прости меня, прости меня, Фотини, я не виноват!» – бормотал я, обливаясь потом. Тут она вроде растерялась. Да, она, конечно, растерялась, потому как задрожала вся и не сразу оттолкнула меня. Но вдруг вырвала руку. «Убийца!» – прошептала она. Лучше бы она всадила в меня нож! «До каких пор… до каких пор, Фотини… такая пытка… Что ты хочешь, чтобы я сделал?» – «Накинь петлю на шею и удавись», – ответила она и поспешно ушла.

Он задыхался, торопясь выложить все, прежде чем Клеархосу надоест его слушать и он убежит от него, – так случалось со многими его слушателями. Но Клеархос шел рядом, не произнося ни слова.

– И она отвадила всех своих женихов, – продолжал Сотирис изменившимся внезапно голосом. – К ней сватались несколько состоятельных людей, которые позаботились бы о малышах. Почему она им отказала? Почему? Часто ломал я над этим голову! Почему? – опять спросил он, словно ожидая ответа. – Ночью, когда случился пожар, я проснулся от криков и выскочил на улицу. Крыша ее дома была окутана дымом. Из переднего окна вырывалось пламя. Взорвался примус, и, прежде чем удалось потушить огонь, вспыхнул стол, стулья. Она стояла с распущенными волосами в толпе и кричала, как сумасшедшая: «Тасия! Тасия!» Так звали ее старшую дочь, что работала с ней на шахте. Двое мужчин держали ее за руки, – она хотела броситься в огонь. Младших детей она сама успела вывести на улицу. Тасия бежала за ней, но рухнула балка, и девочка оказалась в мышеловке. Мы слышали во плач, доносившийся из дома. Соседи суетились, таская в ведрах воду. Ну и чудаки! Я бросился, не раздумывая. Вскарабкался на подоконник и прыгнул внутрь. Сразу почувствовал, как пламя обожгло мне лицо, и невольно закрылся руками. Мгновение я ничего не видел. Потом в дыму различил девочку – она стояла посреди комнаты а тряслась как в лихорадке. Я подбежал к ней и накрыл ее своим пиджаком. Вынес Тасию из дома на руках и… прямо к ее матери. Но не сделал и двух шагов, как упал, потеряв сознание.

– А она что? – с любопытством спросил Клеархос.

– Мне говорили, что она стояла молча надо мной. Потом закрыла лицо руками и разрыдалась. То же самое случилось с ней недавно. Ну, после того происшествия я уже приходил к ней домой, мог видеть ее, ты же знаешь. Она позволяла мне приласкать Тасию, поиграть с ребятишками. Сама сидела всегда на табуретке, штопала или раздувала жаровню. Не говорила со мной и не отвечала, о чем бы я ее ни спрашивал. Но не прогоняла меня. И я ходил каждый день. Привык разговаривать только с детьми. Однажды у малыша мячик закатился под кровать. Я наклонился, чтобы достать его. Вдруг слышу, как она говорит мне: «Осторожно, твои руки!» Я оглянулся. Она отвернулась от меня. «Фотини, надо кончать», – обратился я к ней. Как у меня хватило смелости раскрыть рот – не знаю. «Перестань, перестань», – прошептала она дрожащим голосом. Я подошел к ней. «Пожалей меня, Фотини… Пожалей. Прошло столько лет. Если я виноват, меня толкнула ревность, ты это знаешь лучше всех. Любовь ослепляет людей… Неужели ничто не смоет греха?» – умоляюще бормотал я. «Только могила», – ответила она, спрятав в ладонях лицо. И вдруг у нее вырвалось рыдание. Я понял, как тяжело Фотини видеть меня каждый день… И к ее ребятишкам я привязался. Мне было тоже очень тяжело, но я подумал: «Сотирис, перестань ходить к ней, ты ее мучаешь и сам мучаешься». Вот почему я больше туда ни ногой… Ты не сказал мне, как она живет. Покрыла ли толем крышу? Как ее кашель? Малыши-то здоровы?…

Оставшись один, Клеархос слонялся некоторое время по улицам, не зная, куда себя девать. И вдруг заметил, что уже третий раз проходит мимо дома Старика. Одно окошко было освещено. Перемахнув через забор, он бесшумно пробрался по двору и прильнул к стеклу.

Глава восьмая

В девять часов вечера Фармакис отправился на аэродром. А через час перед виллой остановилось пять автомобилей, битком набитых оживленными юношами и девушками. В руках у них были бутылки с вином, свертки с закусками, транзисторные радиоприемники. Выйдя из машин, они начали танцевать тут же на дороге. Никос Фармакис первым вошел в дом. Он прогнал своего дядю, который, испуганно цепляясь за него, принялся во всех подробностях рассказывать, почему после обеда отец был не в духе. Потом, отослав спать прислугу, он зажег свет на первом этаже. Гости разместились в трех гостиных и в огромной столовой, где стояли тяжелые резные кресла.