Костас Кодзяс - Забой номер семь

• Название: Забой номер семь
• Автор: Костас Кодзяс
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Современная проза
• Год: 1978

Костас Кодвяс – известный греческий прогрессивный писатель. Во время режима «черных полковников» эмигрировал в Советский Союз. Его роман «Забой номер семь» переведен на многие языки мира. На русском языке впервые опубликован в СССР в издательстве «Прогресс». Настоящее издание переработано и дополнено автором. Это художественное описание одного из самых критических моментов современной истории рабочего и социального движения в Греции.

Роман повествует о жизни греческого народа в 50-е годы, после гражданской войны 1946–1949 гг., когда рабочее движение Греции вновь пошло на подъем. Писатель дает как бы разрез греческого общества, обнажая всю его социальную структуру, все его тайные пружины и рычаги. В романе показана группа плутократов я политиканов во главе с Фармакисом, владельцем шахты, связанным с иностранными монополиями; рабочие шахты Фармакиса, отстаивающие свои права; и те, кто, не выдержав испытаний, отошел от борьбы, заплатив за это кошмаром духовного опустошения. Лучшие представители рабочего класса коммунисты Илиас Папакостис и Стефанос Петридис, возглавив борьбу трудового народа Греции, остались верными своим идеям до конца.

---

Клеархос остановился на нижней ступеньке и оглядел вал. Музыка, шум, свет ламп вывели его из оцепенения, в которое он был погружен, пока шел сюда. Едва кончилась смена, он поплелся домой и повалился на кровать. Все суставы у него онемели от работы в согнутом положении и страшно болели. Руки, лицо, грудь стали черными: сколько он ни мылся, въевшаяся угольная пыль во сходила. Кожа у него горела – так сильно он тер ее. Он настолько устал, что ему хотелось лишь одного – спать. Но едва он начал погружаться в сов, как тотчас вскочил: приближалось время возвращения прачки, а Клеархос не хотел видеть мать. Он вынужден будет разговаривать с ней и слушать ее брюзжание. Наклонившись над тазом, он еще раз помыл шею. Потом, одевшись, вышел из дому и быстро зашагал по улице.

Как только Клеархос услышал оживленные голоса, знакомый звон и стук, он почувствовал себя в привычной обстановке, и все происшедшее с ним за последние сутки на мгновенье показалось ему всего лишь сном. Пока он стоял на ступеньке, от ослепительного света у него закружилась голова. Клеархос схватился за лоб.

– Нет, это не сон, – прошептал он.

Клеархос подошел к автомату и хотел бросить драхму, чтобы выбрать пластинку. Но парень с испанскими бачками и грязными ушами схватил его за руку.

– Моя очередь, болван!

– Катись к… Ублюдок!

– Что ты сказал? – завопил парень. Он готов был броситься на Клеархоса, но испугался, увидев ястребиные глаза, устремленные на него.

– Ну ладно, уж больно ты прыткий, – поспешил он добавить с презрением и пошел к тиру, на ходу ковыряя в ушах.

Клеархос же направился к бильярду в глубине зала. Наклонившись над зеленым сукном, Зафирис целился кием в шар. Дожидаясь своей очереди, рядом стоял сын Фармакиса – Никос. Он посмотрел на вошедшего, сухо пробормотал «здравствуй» и продолжал машинально натирать кончик кия мелом. Клеархос стал наблюдать за катящимися шарами. Вдруг он почувствовал, как кто-то дружески похлопывает его по спине, и понял, что задумался.

– Здорово, Клеархос, – сказал, улыбаясь, Зафирис – Подожди. Еще пять карамболей, и я выйду из игры… Э, да не случилось ли чего? Что у тебя за рожа?

Чуть подальше, около механического футбола, кричали толпившиеся там парни. Радиола играла теперь негритянскую мелодию. Ее бешеный ритм увлек всех, кто не был поглощен играми. Несколько человек подергивались в такт музыке. Парень с испанскими бачками завывал, подражая негритянскому певцу. Со всех сторон слышался смех.

– Отойди чуть-чуть, ты мне мешаешь, – обратился к Клеархосу Никос, отстраняя его кием.

Клеархос отступил назад, но наскочил на молодых людей, стоявших вокруг механического футбола. Ему пришлось совсем забиться в угол.

Внезапно он подумал: «Зачем я пришел сюда? Неужели мне здесь нечего больше делать? Почему я, черт возьми, словно чужой среди своих ребят?»

Как только Клеархос вышел из своего подвала, ему захотелось повидаться с приятелями. По дороге оп решил, что сразу, как придет, поставит свои любимые пластинки, потом сыграет с Зафирисом партию в бильярд, подурачится немного… Он пытался уговорить себя, что такое времяпрепровождение будет ему, как всегда, приятно. Когда он на улице думал об этом, к нему ненадолго вернулось беспечное настроение. Но едва он оказался в шумном «Мазик-сити», как почувствовал стеснение в груди. Словно он попал в совершенно чуждую ему атмосферу веселья и беззаботности. В результате он не поставил ни одной пластинки. Улыбка Зафириса показалась ему притворной, неискренней. Без всякой причины он пришел в мрачное расположение духа и исподлобья наблюдал за Никосом и своим другом, увлеченными игрой и не замечавшими его присутствия.

– Что за дураки! Из кожи вон лезете, чтобы получился карамболь. Ну и глупая игра бильярд, – сказал он, но никто не обратил внимания на его слова.

Однако в глубине души он им завидовал. Завидовал именно потому, что они, беззаботные, могут увлекаться такой глупой игрой. И внезапно он понял, что отделен стеной от своих прежних друзей. Засунув руки в карманы, он прислонился к колонне. Чтобы отвлечься, стал думать о своем путешествии в Судан.

«У меня нет больше друзей. Даже с Зафирисом я не могу поделиться тем, что со мной случилось. Он, в сущности, трусливый и глупый парень. До сих пор я дружил с ним, но хватит! Быть может, напишу ему из Судана. Там видно будет…»

– Нет ли у тебя сигареты, Клеархос? – послышался женский голос.

Он обернулся и увидел Катерину, сидевшую на диване как раз за колонной. Достал пачку сигарет и протянул ей. Потом сел рядом. Катерина подвинулась и слегка прислонилась своими обнаженными плечами к спинке дивана.

– Мне режет глаза, – сказала она. – Всегда, когда в долго засиживаюсь здесь, у меня кружится голова. Все из-за этих ламп. Как поживает София?

– Хорошо, – неохотно ответил он.

– Она поступила в «Колорадо» – мне говорил Зафирис…

Клеархос протянул руку, словно желая остановить ее. Но Катерина вдруг засмеялась.

– Ну и глупая девчонка! – воскликнула она, не обращая внимания на то, что Клеархос внезапно переменился в лице. – Когда ты в первый раз пришел с ней в нашу компанию, она все спрашивала меня: «У вас дома фасоль готовят с сельдереем и морковью?» Ты сам отвел ее в бар, чтобы она помогала хозяину обирать посетителей?

– Да, я. Ну и что из того?

– Как ты уговорил её? Неужели она не противилась?

Чтобы не закричать, Клеархос с силой сжал кулаки. Слышно было, как он скрежещет зубами.

– Нет. Только плакала, – прошептал он.

Клеархос знал Софию еще в те времена, когда служил в торговой конторе господина Герасимоса. Он часто встречал ее на улице, но долгое время они не были знакомы и не здоровались. Но она ему очень нравилась, и он заглядывал ей в глаза, когда она проходила мимо. Она тотчас опускала взгляд, и на ее лице можно было прочесть волнение, какое охватывает скромную девушку, едва она завидит соседского парня, проявляющего, как она об этом догадывается, к ней интерес. Если она несла булку, то от смущения не знала, в какой руке держать ее, а если ставила куда-нибудь горячие судки с обедом, с которыми шла домой, то тотчас хватала их, обжигая себе руки, и спешила свернуть за угол.

Отец ее был судьей и провел двадцать лет в провинции, в разных городах. Ограниченный человек, с устарелыми, консервативными взглядами, в пятидесятилетнем возрасте он женился на дочери директора гимназии из города Волос. Супруга его была далеко не первой молодости; она быстро привыкла к характеру мужа и безропотно подчинялась ему, во всем. Судья переселился окончательно в Афины за два года до того, как смертельно заболел. Его болезнь затянулась, и он был в таком тяжелом состоянии, что размеренная, упорядоченная жизнь семьи полностью была нарушена. Почти каждый день София носила мочу на анализ, бегала за лекарствами и часто выходила поздно ночью, чтобы позвать врача. А прежде, едва стемнеет, она носа не высовывала за дверь, так как судья кричал, что только проститутки слоняются вечером по улицам. Однажды, возвращаясь в сумерки из аптеки, она встретила у моста Клеархоса. Это случилось как раз в тот период, когда Клеархос пытался побороть свою робость перед женщинами.

Он увидел ее издали и остановился. У нее было крепкое, несколько полное тело, круглое личико и две перекинутые на грудь золотистые косы, которые придавали ей сходство со славянкой. Девушка приближалась, она сжимала обеими руками склянку с лекарством. Смущенно потупив глаза, София промелькнула мимо него, как молния. Но когда она дошла до другого конца моста, то услышала позади себя его быстрые шаги.

– Подожди минутку… Куда ты спешишь? – прошептал он.

Она не ответила и пошла быстрее. Тогда он схватил ее за руку. Сердце девушки готово было выскочить из груди.

– Оставьте меня, пожалуйста.

– Одну минутку, мне надо кое-что сказать тебе…

– Оставьте… не держите меня…

– Одну минутку, будь добра…

Он и сам был смущен своим нахальным поведением. Отпустил ее руку и пошел рядом с ней. Его голос стал ласковым.

– Я хочу сказать тебе… Ну, пожалуйста…

Девушка остановилась, прижимая к себе склянку с лекарством.

– Что вам надо? – прошептала она и стала красной, как помидор.

У него щеки тоже горели. Он попытался улыбнуться, но не знал, что сказать.

– Как тебя зовут? – еле слышно проговорил он.

– София.

– А, София!.. Я встречал тебя столько раз, но… Где ты живешь? В переулке за футбольным полем? Туда ты сворачиваешь…

Они прошли несколько шагов, храня молчание. На углу она сказала испуганно:

– Пожалуйста, не идите дальше, а то кто-нибудь нас увидит.

– Хорошо, я уйду… уже ухожу. Завтра в это же время я буду ждать тебя на мосту… Придешь?

– Если смогу…

На другой день, к вечеру, она ускользнула из дому раньше, чем проснулся; отец. Она долго бродила по центральной улице и каждую минуту смотрела на часы в магазинах. Ей было шестнадцать лет, и впервые в жизни ей предстояло свидание с молодым человеком. Она не опоздала. Но на мосту уже валялось несколько окурков, брошенных Клеархосом. С того дня началось их знакомство. Пока болел отец, София находила разные предлоги, чтобы вырваться вечером из дому, и они встречались ненадолго где-нибудь в поселке в укромном уголке.