Владимир Битюков - Лесничиха

• Название: Лесничиха
• Автор: Владимир Битюков
• Издательство: Приволжское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1978

В книгу вошли повести «Лесничиха», «Где твой дом» и рассказ «Почта идет». Внимание писателя привлекают конфликтные жизненные ситуации, в которых он исследует моральную стойкость, нравственную чистоту, сознательность своих героев.

---

Вспомнив родных, он еще крепче сжимает дрожащую, отполированную ладонями баранку машины и улыбается тихо. Глаза его, большие, неморгающие, заметно влажнеют, углубляясь, возле них собираются щепотки морщин.

Воет газик, выкладываясь до последнего. Вот и Караман, но где же вода? Под мостом лоснится черный ил с глубокими следами мальчишеских ног. А вон, на той стороне, и сами мальчишки — сидят над обрывом, помахивают вымазанными грязью ногами. Будто в лаковых сапожках. Сидят, выхваляются: у кого красивей…

Перед спуском на мост Якушев выходит убедиться: не ошибся ли он? Нет. Там, где еще неделю назад было «глыбко» и куда с моста, как лягушата, прыгали ребятишки, теперь мазутно выблескивает грязь. И глубокие следы желавших обуться в «сапожки» мальцов.

В прошлом году в эту пору возле обрыва, где сидит сейчас ребятня, можно было видеть пионерский пост — те же пацанята, только чистые, строгие, с красными повязками на руках. Пост еще издали высоко поднимал фанерный транспарантик: «Осторожно! Яма!» — предупреждал спешащие к элеватору, доверху груженные зерном машины. И те, сбавив скорость насколько возможно, плавно съезжали на мост и, только выбравшись на другой берег, мчались вперед.

Сегодня мальчишки собрались просто так, может быть, по старой своей привычке, и по той же привычке — Виктор вгляделся — самые маленькие из них были с повязками. Еще ему показалось, что на земле лежит тот старый транспарант с предупреждением.

Заметив, что Якушев на них вопросительно смотрит, ребята вскакивают на ноги, отчего высохшие «сапожки» их тотчас лопаются и, наверно, больно щиплют пушок на икрах — Виктор тут же вспомнил свое детство. Хоть и не в деревне рос, в областном большом городе, но в низине, на улице Овражной, где всегда была грязь…

Мальцы сбиваются в кучку и, посовещавшись, высоко вскидывают транспарант: «Товарищи шоферы! У нас вода».

— Где у вас вода? — кричит им Якушев. Он готов принять их странную игру.

Они призывно машут руками и показывают на что-то, похожее на копну грязной осоки. Виктор мысленно просит своего «козлика» осилить скособоченный подъем и, невольно напрягаясь, упираясь руками в баранку, взбирается на другой берег. Снова вылезает из машины, подходит к ребятам. Те, поздоровавшись первыми (тут так, в степи, принято здороваться даже с незнакомыми), не спеша и даже как бы торжественно раздвигают копну, распахивают сырую мешковину, и перед глазами притихшего прораба предстает деревянная, чистая, посаженная на маленькие колеса, бочка. Один влажный вид ее уже вызывает в груди томительно-сладкий холодок и радостное, близкое предчувствие утоления жажды.

Якушев подшагивает к бочке, заглядывает в ее раскрытое творильце и видит — почти у самых глаз — свои зеленоватые глаза и лицо — темное, худое — и слышит запах родниковой воды, от которой загодя поламывает зубы.

Зачерпнув помятой, алюминиевой, какой-то особенно уместной для такого дела кружкой кристально чистую, играющую солнцем, будто льдинками, воду, Виктор медленно пьет, чувствуя, как проходят по всему телу тугие, освежающие кровь, токи.

— Хороша-а… — выдыхает он, опорожнив кружку и ставя ее вверх донышком на бочку.

— Может, еще? — предлагают мальцы, уважительно глядя на прораба (прочитали небось на дверце газика слово величественное «Сельэлектрострой»).

— Спасибо, спасибо, — поспешно говорит Виктор, потому что эту лишнюю кружку, может, еще придется ему просить для машины. И улыбаясь он расспрашивает ребят, где они добыли такую чудесную воду.

Самый старший из мальцов и самый измазанный, с выгоревшей, словно бы седой головой, не спеша, но с явным удовольствием, объясняет. Мол, добыли из глубины, аж из самого глубокого оврага, который и называется Глубоким и в котором бьет маленький-маленький родничок. И куда даже на лошади не подъехать: круто больно, а они, пацаньё, подкатят «колёску», подсунут камни, чтоб не съехала вниз, и, выстроившись в длинную цепочку, передают ведро один другому.

— Один другому… Только не надо ничего, — предупреждает на всякий случай старшой. — Мы не какие-нибудь.

Виктор понимающе кивает. И снова вспомнив про свой исстрадавшийся газик, спрашивает неловко:

— А для «козлика» у вас тут не найдется хотя бы немного? — И озирается по сторонам, как бы заранее подразумевая не эту, не такую драгоценную, а какую-нибудь похуже, воду.

— А как же! Для того и стоим, — галдят разом мальцы. — Ни в ту сторону, ни в ту, — они машут руками, — воды долго не будет, вот и стоим. Подливаем.

И тут обнаруживается ведро, такое же помятое, как кружка. И не успевает Якушев моргнуть, как ребятишки бросаются под берег, выстраиваются в цепь, и самый старший, тот, белоголовый, лезет через топкую грязь в осоку, где у них, оказывается, вкопана дырявая, обмотанная тряпками кадушка. Вода помаленьку набирается с боков, и хоть не такая она светлая, как из дальнего Глубокого оврага, но для заправки машин вполне годится.

С радостью встав над самым обрывом, Виктор опускается на колени, принимает ведро у ближнего мальца и, заодно вытянув на берег всю ватагу, несет воду заглохшему «козлу».

Наклонив ведро над горловиной радиатора, боясь пролить хоть каплю воды, он смутно замечает, как с другой, встречной стороны дороги подкатывает еще одна машина — вернее, вытянутый, как для стремительного полета, лимузин необыкновенно сверкающего, хоть и черного, цвета. Лишь опорожнив ведро, Виктор взглядывает внимательней: «Чайка».

На месте водителя сидит, удобно откинувшись, широколицый грузный гражданин в зеркальных круглых очках. Его белая с короткими рукавами рубаха полностью расстегнута, обнажая разделенные ручейками пота крутые полушария грудных мускулов и еще более крутой, перехваченный жировым валиком, живот.

Виктор поспешно, словно заметил что-то срамное, переводит взгляд к глазам толстяка, но сферы очков у того непроницаемы. В них Якушев видит только себя, неожиданно крохотного, с букашку. «Надо бы еще проверить мотор», — рассеянно думает он о своей машине и, отвернувшись, обжигая руки, поднимает капот.

Между тем ребята обступают «Чайку», завороженно разглядывают ее и с готовностью отвечают на какие-то вопросы гражданина. Потом подносят ему кружку воды. Слышно, как он пьет — большими глотками. Пьет одну, другую, третью кружку и наконец блаженно-обессиленно откидывается на спинку сиденья.

Виктор снова уходит с головой в заботы о своем газике, как неожиданно слышит ропот ребят: это тот толстяк предложил им деньги.

— Что вы, дядя! — отступают мальцы к своей «колёске».

— Ну-ну… — с непонятным вздохом бормочет толстяк, не особенно, однако, обращая внимание на ребятишек. Зеркала очков его устремлены на прораба, задумчиво стоящего над газиком. — Алё! — неожиданно резко обращается он. — Далеко ли путь держишь?

— В Узенск, — не очень-то охотно отзывается Виктор и распрямляет спину.

Толстяк, снова вздохнув, удовлетворенно кивает и медленно выбирается из автомобиля. И вот он на ногах — широкоплечий, кряжистый, как гиревик, хотя и несколько рыхловатый. Сквозь светлые волосы, гладко зачесанные, просвечивает кожа головы — розовая, словно только что вымытая в бане. И в такой же банной, мелкой испарине. Глаз за очками не видать, но чувствуется, что смотрят они на тебя настороженно, что-то узнавая в тебе или опасаясь узнать.

И Якушев, в свою очередь, узнаёт или вот-вот узнает в этом человеке что-то утопленное в памяти, до времени скрываемое. Ощущает неясную тревогу.

— Разве мы встречались? — первым не выдерживает он.

— И еще как! — недобро, криво усмехается здоровяк и медленно снимает свои очки.

— Серега?!. Седов? — Виктор удивленно округляет глаза, округляет и рот и, поймав себя на этом, сразу хмурится, опирается рукой о раскаленный на солнце капот машины. И стоит так напрягшись.

Да, перед ним Серега Седов, бывший друг, а потом — недруг. Лет пятнадцать не виделись. С тех пор, как произошел между ними разрыв — тяжелое, яростное столкновение. Виктор — тогда еще просто Витька — даже ударил Серегу кулаком в лицо. До сих пор побаливает рука и в груди неприятно, едва вспомнишь о том давнем случае.

Седов снова надевает очки, утверждает их прочно на своем квадратном лице и подшагивает совсем близко, ослепляя прораба глухими, как бельма, зеркалами.

— Значит, узнал? — торжествующе-зло произносит он и кривит удлинившиеся губы. — Я с тобой давно, давно мечтал встретиться вот так, в поле открытом. Помнишь прошлое?

— Я ничего не забыл, — отвечает как можно спокойней Якушев. И снимает руку с капота, прячет ее за спину, сжимает в кулак. И чувствует, как жалок этот кулачок по сравнению с Серегиным, стиснутым до белизны козонков, кулачищем. — Я ничего, ничего не забыл, — медленно, как во сне, повторяет он, боясь лишь одного: вот сейчас ребятишки станут свидетелями отвратительной драки двух взрослых мужчин. — Может, отойдем подальше? Дети ведь тут, — хмуро замечает он Седову.