Эндель Пусэп - Тревожное небо

• Название: Тревожное небо
• Автор: Эндель Пусэп
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

Вопросов не было.

С шумом отодвигая стулья, летчики поспешили к кораблям. Я тоже поплелся вслед за ними.

— Женька! — окликнул меня Водопьянов. — Полетишь со мной: у меня второй пилот заболел.

Дважды этого повторять не потребовалось. — Есть лететь!

Бегом помчался в казарму, схватил в охапку все свое летное обмундирование, нахлобучил шлемофон и, прихватив планшетку, как на крыльях понесся к стоянке кораблей.

Подготовка к полету заканчивалась. По распоряжению инженера в бомболюки были подвешены двенадцать 250-килограммовых бомб, под крылья — две бомбы по пятьсот килограммов. Техник по вооружению завертывал в каждую бомбу по два взрывателя.

Поднимая за собой облако пыли, к нам мчалась «эмка» Водопьянова. Не успел он еще выйти из машины, как в небе хлопнули две зеленые ракеты. По двухметровой дюралевой лестнице я поднялся на свое место и ушел до прихода командира надеть, лежавший на сиденье парашют.

Один за другим дружно загрохотали все четыре мотора.

В люке появилась седая голова, а затем и широкие плечи Водопьянова. Он что-то сказал Штепенко и, поднимаясь вверх, начал устраиваться впереди меня.

— Ну, как настроение? — обернулся он ко мне.

— Отличное, — ответил я.

На самом же деле я, как и другие члены экипажа, в какой-то мере немного тревожился. Лететь ночью, под покровом темноты, и даже проходить сквозь заградительный огонь зениток врага ночью, конечно, безопаснее, чем днем, когда громадный воздушный корабль становится ясно видимой мишенью как для орудий, так и для истребителей врага. Можно говорить о хладнокровии, о презрении к опасности, о храбрости (это все имеет место), но инстинкт самосохранения и чувство страха присущи всем. Смелость — это отнюдь не отрицание опасности. Скорее, наоборот, она состоит в том, чтобы сделать все от тебя зависящее для уменьшения этой реально существующей опасности, найдя самый оптимальный вариант, обеспечивающий выполнение задания, когда известно, что на весы поставлена сама жизнь.

Нервы летчика, управляющего самолетом, значительно больше натянуты, чем, скажем, у шофера за баранкой автомашины. Постоянное напряжение создается тем, что внимание летчика должно, быть правильно распределено на множество явлений и действий, пропорционально их важности. В полете надо следить и беспрерывно корректировать положение самолета в воздушном пространстве по горизонту, по высоте; постоянно наблюдать за окружающим пространством, ибо кажущиеся беспредельными воздушные трассы могут оказаться до того тесными, что не исключены и столкновения. В военном же небе своевременно заметить приближающихся истребителей врага — значит обеспечить их отражение и оставить за собой инициативу боя. На многоместном самолете, не имеющем в те времена герметизации, надо было постоянно осведомляться о самочувствии членов экипажа, ибо малейший перебой в снабжении кислородом мог дорого стоить.

Все это держит нервы в постоянном напряжении, особенно при неблагоприятных условиях погоды, и длится десять и больше 'часов кряду, отпуская лишь после посадки, когда самолет возвращается на стоянку.

Взлетев, М. Водопьянов сказал:

— Придется сделать над аэродромом пару кругов, а то недоберем до цели нужную высоту.

Полоса внизу была почему-то пустая, и только один корабль шел за нами, также набирая над аэродромом высоту.

— Михаил Васильевич, — включил я связь, — остальные что-то здорово запаздывают.

— Никуда они не опоздают, — только две машины идут наэту цель, остальным дана задача на ночь. Неизвестно еще, как мы справимся…

Вот какие дела… А Михаил Васильевич молодец: на первый неизведанный еще полет идет сам, не рискуя другими.

Взяли курс на Калугу. Далеко внизу желтела неубранная рожь, зеленели леса и блестели ленточками реки.

— Летчики, может быть, уже хватит набирать высоту? — спрашивает вдруг штурман.

Саша относился к зенитному огню на редкость хладнокровно и предпочитал бомбить цель с возможно низкой высоты. Он всерьез уверяет, что по статистическим данным лишь каждый десятитысячный снаряд сбивает самолет, а мы, отбомбившись, уходим от цели, когда выстреливается еще только вторая тысяча… Так что беспокоиться незачем.

— Поднимемся еще чуток, — ответил командир. — Базарную площадь ты и оттуда разглядишь.

— Холодно становится, — хитрил Штепенко, — мой градусник показывает уже минус 30.

— Потерпи немножко, — усмехнулся Водопьянов, — над целью будет жарко. Нас там встретят горяченькими…

— Стрелки, смотреть внимательно! — немного погодя командует Водопьянов.

Вдали на горизонте уже виднеется светлая извивающаяся среди зеленых берегов Ока. Приближаемся, к ней. Видны прямые блестящие колеи железных дорог и серые полоски шоссе, сходящиеся у хорошо заметных квадратов городских кварталов, по берегам реки.

И вот — началось!

— Слева снизу идет пара истребителей, — докладывает стрелок хвостовой башни.

— Не спускайте с них глаз, подойдут поближе, открывайте огонь.

— Летчики, — слышен голос штурмана, — на боевой курс зайдем с юга. Возьмите 10 градусов левее.

Картина, видимая с дневного неба, иная, чем ночью. В темноте виден каждый залп, каждый выстрел. Молниями сверкают вокруг разрывы снарядов. Днем ничего этого нет. Лишь маленькие облачка, похожие на распушенные комки ваты, то и дело появляются в воздухе. Чтобы заметить место стреляющей по нас батареи и тем более одиночного орудия, нужен очень наметанный глаз.

Уже минут за десять до цели начался «концерт». Слева, сзади, впереди, справа — всюду вокруг нас, то ниже, то выше взрывались выплевываемые из десятков стволов зенитные снаряды. Проскакивая через облачка разрывов, мы чувствовали едкий запах сгоревшей взрывчатки.

— Навоняли на все небо, ироды проклятые, — возмущается Штепенко.

Самолет встряхивает, слышен треск, будто крупные градины ударяют по фюзеляжу. Снаряд, видимо, разорвался вблизи и его осколки задели самолет. Саша, как и всегда, само спокойствие. Покручивая штурвальчики и рукоятки прицельного приспособления, он спокойно дает летчикам. поправки на курс. Его спокойствие передалось и нам.

— Восемьдесят градусов вправо.

Облачка разрывов становятся еще гуще и ближе.

— Еще десять вправо, — слышится снова. И, чуть спустя:

— На боевой курс! Девяносто градусов вправо! Только-только выйдя из разворота, слышим снова его спокойные и четкие команды:

— Три градуса вправо… еще два… еще два… Летчики, что это вас все время тянет вправо? — ворчливо журит он нас. — Три градуса влево.

Так ли, не так ли, но справа были все же свои, а слева — враг… Должно быть, самолет сам старается держаться ближе к своим…

— Так держать. Открываю бомболюки.

— Летчики! Зайдем еще раз. У меня еще немножко осталось.

Саша верен себе. Еще и еще раз начинаем все сначала. Снова и снова барабанят по обшивке осколки.

— На третьем моторе упало давление масла, — докладывает борттехник.

— Выключить, — бросил лаконично командир и тут же добавил:

— Саша, кончай!

— Сей минут! Сброшу последние.

Однако этот «сей минут» продолжался еще минут пять. Прибавив оставшимся моторам мощности, продолжали доворачивать по командам штурмана то вправо, то влево.

— Все! Давайте домой! — наконец-таки донеслась долгожданная команда.

Летчики, сиденья которых располагались на самом верху фюзеляжа, не имели возможности видеть разрывы своих бомб. Видели это лишь штурман и стрелки. Но, когда Саша Штепенко удовлетворенно и спокойно изрекал: «Порядок!», то не могло быть сомнений, что он уложил бомбы точно туда, куда следовало.

«Наложили» и нам. Прекратилась связь. Позже обнаружилось, что в радиоприемнике застрял осколок. Подшассийные стрелки сообщили, что через крыло просматривается небо… Львиная доля всех этих неприятностей выяснилась лишь потом, после посадки на аэродроме. Подсчитав на стоянке все дырки и дырочки, механики доложили, что насчитано их чуть больше тридцати…

Так как участвующие в этом «деле» корабли вернулись оба изрядно покареженными и, учитывая малочисленность наших воздушных «дредноутов», этот «водопьяновский эксперимент» (как его тут же назвали вездесущие острословы), так и остался поначалу единственным. Дивизия продолжала бомбить врага только ночами. Участвовавшие в дневном рейде корабли починили. Вернулся и выздоровевший летчик. Я вновь остался «безлошадным».

Самолет летает сам

Фронт по-прежнему был угрожающе близок к Москве. На находящихся в окрестностях города аэродромах сиротливо стояли десятки самолетов. Послать их в бой было нельзя — они требовались для других целей.

После дневной бомбардировки Калуги прошло уже немало томительно скучных дней. И вот однажды утром посыльный разыскал меня и передал приказ явиться в штаб. «Интересно, что случилось?» — думал я, торопясь туда.