Густаво Беккер - Золотой браслет

• Название: Золотой браслет
• Автор: Густаво Беккер
• Жанр: Классическая проза

Подлинная фамилия этого замечательного писателя — Домингес Бастида, печатался же он под фамилией Беккер, второй, не переходящей к сыну частью отцовской фамилии. Родился он в Севилье, в семье давно обосновавшихся в Испании и уже забывших родной язык немцев. Рано осиротев, Беккер прожил короткую, полную лишений жизнь, которая стала таким же воплощением романтической отверженности, как и его стихи. Умер Г. А. Беккер в расцвете творческих сил от чахотки.

Литературное наследие писателя невелико по объему, и большинство его произведений было опубликовано лишь посмертно. Друзья выпустили сборник его «Стихов» (1871) по неполному черновому варианту, единственно сохранившемуся после того, как во время сентябрьской революции 1868 года оригинал подготовленной поэтом книги погиб. Тогда же были собраны воедино его прозаические «Легенды».

Продолжая традиции романтического искусства, Беккер, однако, уже лишен революционной активности, свойственной ранним испанским романтикам. Мироощущение писателя глубоко трагично, а его романтическое бунтарство находит выражение преимущественно в самоизоляции от неприемлемой действительности и в погружении в мир интимных чувств, прежде всего любви.

Любовь, в сущности говоря, — центральный персонаж и стихотворений Беккера, и его прозаических «Легенд». Если в стихах поэт отгораживается от реальности, погружаясь в субъективные переживания, то в «Легендах» это осуществляется перенесением действия в далекое, главным образом средневековое, прошлое. В испанском романтизме жанр легенды получил распространение до Беккера. Но, как писал испанский исследователь Анхель дель Рио, в прежних романтических преданиях «господствовал, наряду с описательным элементом, дух приключений, интриги; это искусство новеллистическое. В легенде Беккера, напротив, царит таинственное, сверхъестественное и магическое; это искусство лирическое». Содержание этих легенд разно-образно, оно нередко заимствовано писателем из народных сказок, но почти всегда в основе трагического конфликта, определяющего развитие их сюжета, лежит тяга к недостижимому, невозможному, ускользающему. Легенда «Зеленые глаза» впервые переведена Ек. Бекетовой и опубликована в 1895 году; в заново отредактированном виде она вошла в сборник: Г. А. Беккер. Избранное. М., 1986. Там же впервые напечатан перевод легенды «Лунный луч».

З. Плавскин

---

Золотой браслет Толедская легенда

I

Она была прекрасна, прекрасна той красотой, которая внезапно затмевает рассудок; красотой, которая ничуть не схожа с воображаемой нами ангельской и которая, однако, сверхъестественна; красотой дьявольской, которой он иной раз наделяет некоторых, делая их своим орудием на земле.

Он ее любил, любил той любовью, которая не знает ни границ, ни препятствий; любовью, в которой ищут радость, а находят лишь муки страдания; любовью, что подобна счастью и, однако, кажется, наполняет небеса во искупление грехов.

Она была своенравной, своенравной и сумасбродной, как все женщины в мире.

Он — суеверным, суеверным и отважным, как все мужчины его времени.

Ее звали Марией Антунес. Его — Педро Альфонсо де Орельяна. Оба были из Толедо и жили в том же городе, что был свидетелем их рождения.

В предании, которое повествует эту удивительную историю, произошедшую много лет назад, не говорится ничего более о ее персонажах.

Я как правдивый летописец не добавлю от себя ни единого слова, чтобы описать их подробнее.

II

Однажды он увидел ее плачущей и спросил:

— Почему ты плачешь?

Она вытерла глаза, пристально посмотрела на него, вздохнула и снова заплакала.

Педро подошел к Марии и, оперевшись логтем на арабского стиля перила, откуда красавица наблюдала, как проносится речной поток, взял ее за руку и снова спросил:

— Почему ты плачешь?

Река Тахо со стонами вилась у их ног среди скал, на которых расположен имперский город. Солнце заходило за соседними горами, и лишь монотонный шум воды нарушал громогласную тишину.

Мария сказала:

— Не спрашивай меня, почему я плачу, не спрашивай: ни я не знаю, что тебе ответить, ни ты меня не поймешь. Есть желания, которые скрываются в женской душе, и лишь один вздох может их выдать; безумные идеи, блуждающие в нашем воображении, которые не осмеливаются произнести наши губы; непостижимые феномены нашей загадочной природы, которые мужчины не могут даже постичь. Умоляю тебя, не спрашивай, что печалит меня; если я тебе скажу, возможно, ты просто рассмеешься.

Сказав эти слова, она снова склонила голову, а он стал повторять свой вопрос.

Нарушив свое упорное безмолвие, красавица сказала своему любимому глухим и дрожащим голосом:

— Ты сам этого хочешь; это сумасшествие, которое тебя рассмешит, но не важно, я скажу тебе, раз ты того желаешь.

Вчера я была в церкви. Был праздник Пресвятой Девы; ее образ, установленный на главном престоле на золотой скамейке, светился, как раскаленные угли; по всей церкви с дрожью распространялись, как эхо, звуки органа, а хор священников пел Salve, Regina.

Я молилась, молилась, погруженная в религиозные мысли, когда машинально подняла голову и мой взгляд обратился к алтарю. Не знаю, почему мои глаза устремились на предмет, который я до этого не видела, предмет, который — не понимаю, почему — привлекал к себе все мое внимание. Только не смейся… Это был золотой браслет на руке Божьей Матери, в которой она держала своего божественного Сына… Я отвела глаза и стала снова молиться… Это было невозможно! Взгляд снова непроизвольно обращался к браслету. Свет с алтаря чудесным образом отражался на тысяче граней его алмазов. Красные и голубые, зеленые и желтые — миллионы отблесков кружили вокруг камней, как вихрь атомов огня, как головокружительная ронда тех духов огня, что завораживают своим сиянием и невероятным беспокойством…

Я вышла из церкви и пришла домой, но пришла с этой навязчивой идеей в голове. Я легла спать, но не смогла заснуть… Всю ночь я только об этом и думала… К рассвету мои веки сомкнулись, и, веришь ли, даже во сне я встречала, теряла из виду и снова находила красивую смуглую женщину, носившую золотой браслет с алмазами; да, простую женщину, потому что это была уже не Пресвятая Дева, которой я восхищаюсь и перед которой смиряюсь; это была женщина, такая же как я, которая смотрела на меня и насмехалась надо мной. Казалось, она говорит мне, показывая драгоценность: «Видишь ее? Как она блестит! Она похожа на браслет со звездами, которые в летнюю ночь сорвали с неба. Видишь? Так вот она не твоя и никогда не будет твоей, никогда… Возможно, у тебя будут другие, лучше и богаче, если найдешь, но эта сверкает так волшебно, так завораживающе… такой у тебя не будет никогда…» И я проснулась, но с той же навязчивой идеей, как раньше, похожей на жгучую, дьявольскую, неодолимую боль. Идеей, внушенной мне, без сомнения, самим Сатаной… Что скажешь?.. Ты молчишь, молчишь и сник… Тебя не смешит мое сумасбродство?

Педро судорожно сжал в руке эфес своей шпаги, поднял голову, которую он, действительно, опустил и глухо сказал:

— У какой Девы этот браслет?

— У Дарохранительницы, — прошептала Мария.

— У Дарохранительницы! — с ужасом в голосе повторил юноша. — У Девы Дарохранительницы Кафедрального собора!..

И на миг у него на лице отразилось состояние его души, ужаснувшейся от одной мысли.

— О почему не другая Дева? — пылко и с жаром продолжил юноша. — Почему он не у архиепископа в митре, не у короля в короне, не у дьявола в лапах? Я вырвал бы этот браслет для тебя у него из лап, даже если бы это стоило мне жизни или проклятья. Но у Девы Дарохранительницы, у нашей Святой Паломы я… я ведь родился в Толедо, это невозможно, невозможно!

— Никогда! — почти неслышно прошептала Мария. — Никогда!

И она снова заплакала.

Педро уставился на реку. На реку, которая беспрерывно проносилась перед его блуждающим взглядом, извиваясь у его ног среди гор, на которых расположен имперский город.

III

Кафедральный собор Толедо! Представьте себе лес из гигантских гранитных пальм, которые, сплетая свои ветви, образуют колоссальный пышный свод, под которым укрываются и живут жизнью, предоставленной им божественным гением, множество выдуманных и реальных существ.

Представьте себе непостижимый хаос света и тени, в котором смешиваются и путаются во мраке нефов лучи темного цвета и борется и теряется в темноте храма сияние лампад.

Представьте себе мир из камня, огромный, как дух нашей религии, мрачный, как ее традиции, загадочный, как ее притчи, и все равно вы не сможете хоть отдаленно представить этот вечный памятник воодушевлению и вере наших отцов, на который века расточали на перебой свои убеждения, вдохновение и искусство.

В его лоне живет тишина, величие, поэзия мистицизма и священный ужас, который защищает его внутренний мир от мирских помыслов и низменных земных страстей.

Физическая усталость облегчается, когда вдыхаешь чистый горный воздух, атеизм излечивается, когда вдыхаешь его атмосферу веры.

Но каким большим, каким величественным предстает собор нашему взору в любое время, когда ни зайдешь в его загадочные святые пределы. Никогда собор не производит такого сильного впечатления, как в те дни, когда он раскрывает всю свою религиозную роскошь, когда все священные места покрывают золотом и драгоценными камнями, лестницы и колонны — коврами.

И когда тысяча его серебряных лампад пылает, излучая поток света, когда в воздухе витают благоухания, слышны пение хора и музыка органов, когда башенные колокола сотрясают собор от самых низов до высочайших шпилей, венчающих его купола, именно в такие моменты понимаешь, чувствуешь огромное величие Бога, живущего в нем, вдыхающего в него жизнь и наполняющего его своим всемогуществом.

В тот же день, в который произошла только что описанная мною сцена, в соборе Толедо был последний из восьми дней праздника Пресвятой Девы.

На религиозный праздник в соборе собралось бесчисленное множество верующих. К концу празднования все уже разошлись. Уже погасли свечи в часовнях и на главном престоле, огромные двери церкви скрипели, почти закрываясь за последним толедцем, когда в темноте, бледный, бледный, как статуя у склепа, на который он оперся на секунду, чтобы взять себя в руки, некий мужчина незаметно проскользнул к решетке средокрестья. И здесь свет, падающий от лампады, позволил различить черты его лица.

Это был Педро.

Но что должно было произойти между двумя влюбленными, чтобы он в конце концов сподвигся воплотить в жизнь ту идею, только от мысли о которой у него волосы становились дыбом от ужаса? Этого мы никогда не узнаем.

Но он был там, он пришел туда, чтобы осуществить свой преступный замысел. Его беспокойный взгляд, дрожь в коленях, пот, струящийся крупными каплями по лбу, отражали его мысли.

Собор, погруженный в глубокую тишину, был пуст, совершенно пуст.

Однако время от времени как будто слышался непонятный шум: возможно, скрип дерева, или шепот ветра, или, кто знает, может, он, возбужденный, слышит, видит, ощущает несуществующие образы, рожденные его фантазией. Но, по правде, то близко, то далеко, то за его спиной, то рядом с ним, слышался как будто сдавленный плач, шорох одежды, волочащейся по полу, шум нескончаемых шагов.