Леонид Платов - Страна Семи Трав (Повести о Ветлугине - 2)

• Название: Страна Семи Трав (Повести о Ветлугине - 2)
• Автор: Леонид Платов
• Жанр: История

---

Он еще не улавливал связи между отдельными словами и, с сожалением отложив бересту, развернул сопроводительное письмо. Группа юных натуралистов из Ленкорани сообщала о том, что коллекция перелетных птиц в Ленкоранском Доме пионеров пополнилась удивительным охотничьим трофеем. Им удалось убить дикого гуся, одна из лапок которого была тщательно обвернута, как бы забинтована "прилагаемым куском бересты". Видимо, птицу закольцевали - если это можно назвать кольцеванием - довольно давно, так как некоторые слова на записке стерлись.

Дикие гуси проводят лето на Таймыре - это было известно Савчуку так же, как пионерам. Впрочем, об этом говорило и первое слово на куске бересты, поддававшееся расшифровке. Птица побывала на Таймыре. Какой следовало сделать из этого вывод?

Неужели заполнялся пробел в этнографии, давно уже мучивший Савчука, заштриховывалось "белое пятно" на карте расселения народов Сибири?

Получалось, что северная часть Таймырского полуострова, упирающаяся углом в Ледовитый океан, заселена! Там, в верховьях какой-то реки, живет народ, называющий себя "детьми солнца", до сих пор неизвестный этнографам!

Остаток дня Савчук просидел неподвижно над куском бересты, присланным из Ленкорани, не притрагиваясь к книгам.

Наверное, он имел довольно странный вид, когда перед закрытием читальни возвращал книги. Заведующая, благоволившая к нему, спросила вполголоса:

"Как работал ось, Владимир Осипович? Удачный был день?"

"Удачный?.. - Савчук с удивлением посмотрел на нее. Он не сразу понял смысл вопроса. - Ах да, день?.. Не знаю! Пока еще не знаю ничего..."

Я поднял голову. Вокруг стучали отодвигаемые стулья. Антракт кончился. Звонок призывал нас снова в зрительный зал.

- Что ж, надо идти, - сказал Савчук с огорчением.

- Обязательно договорим после спектакля, - утешил я его.

Когда спектакль закончился, Савчук покорно вышел за мной в фойе.

Глядя на его толстое удрученное лицо, я вспомнил, что Лиза сравнивала Савчука с Пьером Безуховым. Действительно, что-то общее было между ними, и не только массивность. Правда, Савчук не носил очки, как Пьер, но взгляд его становился иногда таким беспомощно-отсутствующим, задумчиво-мечтательным, что этнограф казался близоруким.

- Давайте походим по улицам, - предложил я. - Хочется просто походить. Поглядеть на Москву, какая она вечером.

- Не лучше ли все-таки в музей? - неуверенно сказал Савчук.

- Что вы! Ночью?.. Нет, доскажете по дороге. Понимаете, очень соскучился по Москве. Столько раз воображал на зимовке: вот спускаюсь по улице Горького, проверяю свои часы по телеграфским, сворачиваю к университету...

Мы очутились у вешалки.

Савчук неуклюже топтался подле меня, пытаясь помочь одеться и в припадке усердия запихивая мою руку не в рукав, а во внутренний карман шинели.

Мы вышли из театра.

- Брр, какая сырость! - сказал Савчук, поправляя кашне, которым, по меньшей мере, трижды была обмотана его шея.

- Да что вы! По-моему, хорошо. Теплынь!

- Мерзейшая погода! Всегда гриппую в марте.

- А вы бросьте грипповать.

- То есть как это бросьте? Вы думаете, притворяюсь?

Он чихнул и с беспокойством посмотрел на меня. Я засмеялся.

- Такая махина, громадина, - я с удовольствием оглядел его с головы до ног, - и так панически боится гриппа! Обмотался кашне, обулся в какие-то архиерейские боты. Вы просто неженка, милый мой! Оглянитесь-ка лучше.

Мокрый асфальт мостовой отражал в себе вечерние огни: ярко освещенные квадратики окон, зеленые, желтые и красные шары светофоров, струящуюся зыбь реклам. Москва смотрелась в асфальт, как в реку. Изредка мимо нас проплывали троллейбусы, покачиваясь с боку на бок, будто нагруженные доверху баркасы.

- До чего ж красиво! - вздохнул я от полноты чувств. - Вам не понять: пригляделись уже, избаловались. Небось как засели в свой музей, так и не выезжали из Москвы?

- Собственно говоря, я...

- Оставим это! Я же вас не виню. Меня интересует другое. Почему "детей солнца" не обнаружили на Таймыре до сих пор?

- А вы помните, какое место на карте занимает Енисей? - ответил Савчук вопросом на вопрос.

- Енисей? При чем тут Енисей?

- Он делит территорию СССР примерно пополам.

- Знаю.

- Так вот, к западу от Енисея работали десятки ученых-этнографов, а к востоку - единицы. Пропорция, конечно, неправильная. В данном случае она многое объясняет.

Довод показался мне убедительным.

- Все-таки, простите, не понимаю, какое отношение имеет ко мне клочок бересты, пусть даже исписанный печатными буквами?

- Но ведь вы бывали в море Лаптевых! Лиза говорила, что специально изучали историю путешествий в этом районе Арктики.

- Изучал, да.

- Вот видите! Именно вы сумеете разобраться. Какой-то русский путешественник двадцатого века, пересекая Таймыр с севера, со стороны моря, наткнулся на "детей солнца" и с помощью "закольцованной" птицы известил о своей находке. Путешественника, заметьте, считают погибшим или пропавшим без вести, иначе в записке не было бы слова "жив".

Я задумался. Никто из путешественников, погибших или пропавших без вести, не приходил на ум.

Некоторое время мы шли молча. Сверху начал моросить мелкий надоедливый дождь.

- Самое важное сейчас: уточнить хронологию событий, - продолжал Савчук. Он с раздражением отряхнул дождевые капли со своего пальто. - В каком году написано письмо? Дата! Дата! Дайте мне дату!..

- А орнитологи? Обращались ли вы к орнитологам? Какой возраст "закольцованной" птицы?

- Музей просил ленкоранских пионеров прислать чучело птицы. Посылка пришла очень быстро.

- Ну и?..

- Орнитологи определили возраст птицы примерно в двадцать-тридцать лет.

- Отлично. Уже есть нижняя предельная дата. Птица убита в прошлом году, то есть в тысяча девятьсот тридцать девятом. Стало быть, "закольцевать" могли ее не раньше тысяча девятьсот девятого года. А верхняя предельная? Нельзя ли установить верхнюю предельную дату?

- Установлено. Тысяча девятьсот семнадцатый год.

- Почему?

- Орфография. Письмо написано по старой орфографии: с твердым знаком и буквой "ять". Это указывает, во всяком случае, на предреволюционные годы.

- Да, убедительно, - согласился я. - Но почему печатные буквы?

- Думаю, путешественник был предусмотрителен. Письмо могло попасть в руки малограмотных людей, которые легче разобрались бы в печатном тексте.

- Неглупый человек этот ваш путешественник, - пробормотал я и поежился: за воротник поползла противная холодная струйка. Дождь понемногу усиливался.

- Признаюсь, мне стало интересно, - сказал я искренне. - Выходит, к вам в музей, в музейную библиотеку, ворвалась весть от какого-то русского морехода, нашего современника? Теряюсь в догадках, кто бы это мог быть... Но продолжайте, я перебил вас.

Мы двинулись дальше по мокрому блестящему тротуару.

- Где мы? - спросил я, поднимая воротник.

В тумане поблескивала вода. Впереди проступали внушительные очертания какого-то моста.

- Крымский мост, - рассеянно сказал Савчук.

Ого!.. Далеченько забрались!

- Ну не чудаки ли мы с вами? - сказал я, улыбаясь. - Вместо того чтобы спать, разгуливаем себе ночью под дождем и рассуждаем бог весть о чем. О бересте и Карском море! О Птице Маук и каких-то сказочных "детях солнца"!..

- И об исчезнувшем русском путешественнике.

- Да, о погибшем, давно умершем путешественнике.

- В том-то и дело, что он, может быть, жив до сих пор.

- Жив? Да что вы! - сказал я недоверчиво.

- Да. По-видимому, продолжает посылать вести с верховьев своей реки. Но это надо, конечно, проверить на месте, на самом Таймыре...

В задумчивости мы прошли еще несколько кварталов.

- Как хотя бы выглядит это послание на бересте? Опишите его внешний вид! - попросил я, продолжая перебирать в памяти имена русских полярных путешественников.

Савчук пробурчал что-то в кашне.

- Не слышу. Что вы говорите?

- Говорю, что проще бы самому взглянуть на него.

Я остановился. У меня мелькнуло смутное подозрение.

- Савчук, где мы сейчас?

Мой спутник замялся, потом сказал, глядя вбок:

- На Большой Калужской. Музей рядом.

Над нами в тумане мерцал фонарь, как маленькая луна. При свете его я всмотрелся в сконфуженное лицо Савчука.

- Эге-ге!.. - сказал я.

- Ну, вот еще...

- Нет, нет, вы хитрец! И какая настойчивость! Вы пиявка, почтеннейший, просто пиявка!

Он принялся оправдываться, говоря, что привел меня сюда случайно, что ноги машинально, без участия сознания, привели его к музею, и психологам известны подобные случаи. Он замолчал, не выдержав моего красноречиво-укоризненного взгляда.

- Хотя поскольку вы все равно уже здесь... - сказал Савчук почти шепотом.

- "Постольку, поскольку"! - передразнил я. - Заманили в район музея...

- Но это займет у вас всего четверть часа.

- Нет, вы с ума сошли!

Однако он уловил в моем голосе нотки неуверенности и стал еще более настойчив. Ни с чем нельзя сравнить настойчивость таких вот толстых, с первого взгляда вялых и нерешительных людей, если им втемяшится что-нибудь в голову.