Игорь Домарадский - Перевёртыш

• Название: Перевёртыш
• Автор: Игорь Домарадский
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1995

Никогда раньше я не писал ничего, кроме научных статей и книг. Поэтому прошу извинить меня за попытку поведать Вам о моих делах, подчас сугубо личных. Боюсь, что это может кому-то показаться странным, а кому-то скучным и неинтересным. Но, как когда-то сказал Лев Николаевич. Толстой, хотя и по другому поводу, "не могу молчать!". Я достиг такого возраста, когда возникла настоятельная потребность высказаться, разобраться в своих поступках и подвести некоторые итоги жизни. К этому, на мой взгляд, обязывает и недавнее прошлое, свидетелями которого большинство из нас было, а также сегодняшняя ситуация, за которую мы все в ответе.

Льщу себе надеждой, что исповедь человека, пережившего годы сталинских репрессий, войну и голод, кошмар разных лжеучений, "хрущевскую оттепель", годы застоя, "перестройку" и развал советской империи, явится стимулом для того, кто собирается написать на эту же тему, но только лучше.

---

К великому моему огорчению с самого начала дела пошли не так, как я предполагал. Во-первых, Волжинский не захотел дать мне лабораторию, освободившуюся после назначения Боровика первым заместителем по науке, к которой я привык за годы наездов в Оболенск и в которой у меня были уже ученики. Во-вторых, и это главное, мне был поручен весьма узкий раздел работы; все общее руководство наукой осталось за Боровиком и Волковым, включая вопросы, которые я, безусловно, знал лучше, а именно биохимию и генетику. На меня же было возложено руководство лишь одной темой — получением генетически измененного штамма туляремийного микроба. Возможно, директор считал, что на этом направлении от меня будет больше пользы. Тут надо сделать небольшое отступление. Дело в том, что вся работа нашей системы была под санитарным надзором 3-его Главного управления МЗ СССР. У его представителей были свои взгляды на особо опасные инфекции и, хотя некоторые сотрудники этого Управления учились на курсах в Ростове, когда я был там директором, во многих вопросах с моим мнением они не считались. Из-за отсутствия, как они считали, соответствующих условий и подготовленных кадров на ВЛГ, они долго не давали разрешения на работы с микробами вообще, а тем более с измененными. Наконец, в начале 80-х годов, когда по моей инициативе во ВНИИ ПМ были организованы курсы по особо опасным инфекциям, они разрешили нам работу, но только с туляремией, как с неконтагиозной инфекцией. Поэтому эта инфекция в планах Организации п/я А-1063 сразу же заняла доминирующее положение и была взята под особый контроль. Для меня же положение осложнялось тем, что этот микроб был изучен очень слабо (если не считать микробиологию и эпидемиологию инфекции) и никакими данными о его биохимии и генетике мы не располагали. Все надо было начинать с "нуля", и начал я с создания двух новых лабораторий: "корпуса 7", для исследований туляремийного микроба, и "подготовительной" лаборатории, которую возглавил Б. Н. Соков, выходец из системы Минсельхоза (из Института в Покрове). Хорошо еще, что к моменту моего перехода в Оболенск там оказался один из бывших работников Института "Микроб" О. В. Дорожко, знающий особо опасные инфекции (но не туляремию) и Ряпис, которого перед этим я уговорил переехать в Оболенск. Благодаря им-то нам и удалось получить разрешение Саннадзора на работы. К тому же я добился разрешения от режима привлечь к работам по туляремии нескольких моих сотрудников из ВНИИсинтезбелка. Правда, это разрешение действовало очень недолго, а пользы от привлеченных было немного (во ВНИИ ПМ трудно было регулярно ездить). Так или иначе, но работа началась.

Споры по вопросу о "переделе" сфер влияния продолжались несколько месяцев и, хотя Калинин в приватных разговорах соглашался с моими доводами, осилить Волжинского и Ко он не мог или не хотел. Ключарев также не пытался мне помочь и все чаще стал упрекать меня "в неуживчивости" и "неумении ладить с людьми". По-видимому, тут сказывалось влияние на него Огаркова и Воробьева.

К этому моменту стали отчетливо видны огрехи планирования, немалая доля вины за которые лежала на Воробьеве, раздававшего "векселя" направо и налево, и приближалось время расплаты. Как всегда в таких случаях, стали искать "козлов отпущения", одним из которых сделали меня, хотя после перевода во ВНИИ ПМ к составлению пятилетних планов никакого отношения я уже не имел. Выяснилась, в частности, нереальность сроков выполнения некоторых заданий, включая задачу получения полирезистентного штамма туляремийного микроба, "пробивающего" специфический иммунитет. К решению первой части мы постепенно приближались, но о второй не могло быть и речи, поскольку никто толком не знал тогда механизма этого иммунитета и того, каким образом надо было менять антигенность возбудителя. Впрочем, и в настоящее время я продолжаю считать эту задачу неразрешимой. Путь же, который был запланирован по "идее" Воробьева и "бывшего вундеркинда" Завьялова, вообще был абсурдным (они предлагали добиться изменения антигенности путем "пришивки" к клеткам туляремийного микроба белка А стафилококка!). Из-за всего этого оказались под угрозой срыва и соответствующие технологические разработки, в которых я ничего не понимал; ведь я не был военным. Тем больше, как мне казалось, у меня было оснований настаивать на "переделе сфер влияния". Однако на борьбу за это меня подталкивало еще одно обстоятельство. Где-то в конце 70-х годов у одного из заместителей Смирнова, основные интересы которого лежали в области физиологии, возникла идея с помощью генно-инженерных методов получать штаммы бактерий, продуцирующие различные пептиды, в частности нейропептиды. Предполагалось, что такие "продуценты", могли бы, не вызывая гибели людей, выводить их из строя, подобно слезоточивым, "веселящим" и другим "безобидным" газам. Основная трудность при решении новой проблемы, узаконенной инстанциями, заключалась не столько в необходимости химического синтеза ДНК — аналогов надлежащих пептидов, сколько в том, чтобы добиться экспрессии новых генов в клетках бактерий, о чем до сих пор известно мало, и высвобождения пептидов из клеток. в свободном виде. Синтезы пептидов были поручены Ленинградскому НИИ особо чистых препаратов (открытое название), где директором был В. А. Пасечник, оказавший большое влияние на судьбу всей Организации п /я А-1063, а ДНК — аналогами занимался НИИ в Кольцово, намного более сильный в области молекулярной биологии, нежели ВНИИ ПМ. Что касается биологической части, то её поручили мне, хотя мои возможности были весьма ограничены (не было ни физиологов, ни нужного оборудования). Последнее не замедлило сказаться на ходе всей работы и из этой затеи, во всяком случае при мне, ничего путного не вышло.

В бытовом отношении я был устроен очень хорошо. Я получил в центре Протвино прекрасную 2-х комнатную квартиру на 9-ом этаже почти пустого дома и удостоился чести быть прикрепленным к магазину "Рябинка", который обслуживал лишь начальство Института высоких энергий — хозяина Протвино. В самом Оболенске в то время с продуктами было очень трудно, да и в других городах, кроме Москвы и некоторых столиц, было не лучше. Такие продукты, как масло, колбаса и мясо распределялись по своеобразным карточкам — талонам, выдаваемым на предприятиях. Однако фактически по талонам, во всяком случае в Протвино, можно было получить только 300 г масла в месяц. Поэтому "Рябинка" здорово выручала. Давали даже растворимый кофе, причем продукты приносили прямо домой и тут же принимали заказы на новые. А ведь наступила уже, как было декларировано, "эпоха развитого социализма"!

Семья жила в Москве и я попадал домой лишь на субботу и воскресенье; еще мне разрешалось "захватывать" понедельник для посещения лаборатории во ВНИИсинтезбелке, которая к тому времени уже не нуждалась в повседневном надзоре.

Во ВНИИ ПМ рабочий день начинался в 8 часов утра, но в молодости я принадлежал к числу "жаворонков". Поэтому необходимость вставать в начале шестого для меня не являлась проблемой. Обычно день начинался с того, что я ставил одну из любимых пластинок и занимался гимнастикой, а зимой умудрялся иногда даже пробежаться на лыжах; благо, что парк и лес были рядом. На лыжах я катался часто и после работы. В 6 утра я почти всегда включал приёмник, чтобы послушать "голоса из-за бугра", которые в Протвино не глушили. Мне никто не мешал и я наслаждался свободой, узнавая массу новостей, недоступных в Москве.

Весной и летом я получал огромное удовольствие от поездок на машине на пляжи Оки и в Тарусу или от прогулок на реку Протву. В этом отношении Протвино — благодатное место. Оболенск расположен хуже. Кругом тёмные леса, заболоченная почва, хотя знатоки утверждают, что там масса грибов и ягод.

Живя в Протвино, я много читал и стал вести записки, положенные в основу этой книги, Кроме того, я увлекся фотографией, вернее репродуцированием. Боясь за судьбу моих записок, я переснимал их на пленку. Вынужденное одиночестве не тяготило меня, но помогало размышлять. И именно в Протвино я всерьез стал задумываться над тем, как я живу и над нравственной стороной моей работы.

От Протвино до Оболенска было 16 км. Я очень любил эту дорогу, которую проложили через смешанный лес. Особенно нравилась она мне зимой, когда все заносило снегом, а навстречу нередко попадались лоси. Ряпис жил при институте, в доме прапорщиков (они несли охрану института) и также, как я, виделся с семьей лишь в выходные дни. Остальные сотрудники института жили кто где: в Протвино, Серпухове, где мы тогда построили несколько домов (до института было 30 км), в Пущино за 60 км. и даже в окрестных деревнях. Массовое переселение в собственно Оболенск началось значительно позже, только в середине 80-х годов.

Почти ежемесячно во ВНИИ ПМ наезжала комиссия во главе с Калининым и представителями из ВПК и ЦК КПСС. Очень часто с ними приезжал также уже упоминавшийся Пасечник.