Борис Ефимов - Десять десятилетий

• Название: Десять десятилетий
• Автор: Борис Ефимов
• Издательство: Вагриус
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2000
• ISBN: 5-264-00438-2

Наверное, далеко не все читатели узнают в лицо этого человека с мягкой улыбкой и мудрым, слегка ироничным взглядом из-под очков. Зато, увидев его рисунки, сразу скажут: это Борис Ефимов! Потому что с самого раннего детства, еще не умея читать, все узнавали этот уверенный, тонкий штрих и эту четкую линию. Годы шли, времена менялись… Только почерк Мастера, невзирая ни на что, остается неизменным. И совершенно в своем стиле написал художник эту книгу. Такими же тонкими, уверенными, лаконичными штрихами создает он выразительные портреты тех, кто встречался ему на жизненном пути. А список этот длинен и впечатляющ: Сталин и Троцкий, Маяковский и Луначарский, Кукрыниксы и Херлуф Бидструп… И самый близкий и дорогой автору человек — его брат, замечательный журналист Михаил Кольцов, сгинувший в сталинских застенках… В книге Бориса Ефимова переплетаются смешное и трагическое, светлое и мрачное, и разделить их невозможно, потому что все это вместе и есть жизнь.

Борис Ефимович Ефимов — ровесник века. Он родился в 1900 году и пережил вместе со своей страной все, что выпало ей на долю: войны и революции, нэп и военный коммунизм, страшные 30-е и грозные 40-е, «холодную войну» и «оттепель», «застой» и «перестройку» и, наконец, наши времена, которым еще предстоит подобрать название… И все это он не просто видел, слышал и запоминал, а еще и рисовал.

С 1922 года Борис Ефимов — один из ведущих карикатуристов «Правды», «Известий», «Крокодила». Его карикатуры на злободневные политические темы всегда имели широкий резонанс и за рубежом (изображенный на одной из них английский премьер сэр Остин Чемберлен даже прислал советскому правительству ноту). Но гораздо важнее другое: в годы Великой Отечественной войны газеты с рисунками Бориса Ефимова бойцы не пускали на самокрутки, а бережно хранили в вещмешках и полевых сумках…

Борис Ефимович по-прежнему бодр, энергичен и полон юмора. И смело глядит с нами в новый век!

---

«Новое дело, — подумал я. — Как быть? Вставать при звуках царского гимна советскому гражданину как будто не положено. А не встанешь — будет скандал, попадешь в газеты. В посольстве спросят: «А кто вас просил идти на это собрание? Вы что, не понимали, куда идете?» Могут быть большие неприятности, наверняка можно стать невыездным на несколько лет».

Сделав вид, что я целиком поглощен чтением программки, я сильно пригнулся и не отделился от кресла, проклиная любопытство, которое привело меня в театр. На меня тотчас устремились подозрительные взгляды соседей, кто-то было заговорил угрожающим тоном, но сидевшие впереди возмущенно зашикали, так как звучали уже последние такты музыки, с шуршанием двинулся занавес, и перед публикой предстал многолюдный президиум. Собрание открыл депутат бывшей Государственной думы, видный деятель Конституционно-демократической (кадетской) партии В. А. Маклаков, родной брат бывшего царского министра внутренних дел Н. А. Маклакова. Говорили, что царь Николай II по этому поводу сострил: «Есть два Маклакова. Один — Н.А.М. — то есть нам, а другой — В.А.М. — то есть вам…»

После его краткого вступительного слова на трибуну поднялся Бунин, одетый во фрак, сухощавый и легкий, без знакомой по старым портретам чеховской бородки, с иронически-снисходительным выражением чисто выбритого лица. Зал разразился аплодисментами. Бунин сдержанно поклонился.

— Я хотел бы прежде всего выразить глубочайшую признательность присутствующим здесь супругам Нобель (эту фамилию он произносил с ударением на втором слоге) и всем присутствующим за оказанную мне честь. Мы собрались здесь, русские люди, волею судьбы лишенные своего отечества, не признающие власти, установившейся на нашей Родине. Мы никому не угрожаем, не призываем к новой братоубийственной войне. Но мы продолжаем называть Россию — Россией, Петроград — Петроградом…

К сожалению, дослушать речь Бунина мне не довелось: я вдруг заметил, что два офицера со значками «Ледяного похода», глядя на меня, о чем-то перешептываются. Я понял, что мне не избежать весьма неприятного разговора и необходимо незамедлительно уносить ноги. Так я и сделал, быстро выскользнув в фойе, а оттуда на шумящие, звенящие, сверкающие всеми цветами радуги Елисейские поля.

Кольцов не без интереса выслушал мой доклад о чествовании Бунина и только спросил:

— А ты не приметил там Юрия Семенова, редактора «Возрождения»?

— Нет. Я даже не знаю, какой у него вид.

— Скоро у него будет очень бледный вид, — сказал брат, хихикнув. — Я тут приготовил ему один… финик.

И он показал мне написанное от руки письмо в редакцию газеты «Возрождение», подписанное «твоя Лиза».

Дело было в том, что газета «Возрождение» выделялась даже среди белоэмигрантской прессы своей оголтелой ненавистью к советской власти и большевикам. На ее страницах из номера в номер, не зная ни пределов, ни меры, печатались сообщения о голоде, разрухе, восстаниях, эпидемиях, расстрелах и всяких иных бедствиях. Ничего другого, по мнению газеты, в нашей стране не происходило. Известная доля истины в этих сообщениях, несомненно, была. Кто станет отрицать, что определенные годы в Советском Союзе не были ни благополучными, ни спокойными, ни сытными. Но ежедневное нагромождение ужасов, нагнетание беспросветного кошмара начинали коробить даже политические круги Франции, находившейся как-никак в нормальных дипломатических отношениях с Советским Союзом. Дошло до того, что видный общественный и политический деятель, некоторое время премьер-министр Франции Эдуар Эррио как-то выступил с предположением, что вся подобная информация высосана «Возрождением» из пальца под диктовку германских фашистов. Редактор «Возрождения» господин Семенов разразился в ответ открытым письмом Эдуару Эррио, упрекая его в легкомыслии и безответственности. «Беспочвенным суждениям Эррио» белоэмигрантский журналист противопоставлял свои «абсолютно точные и проверенные источники осведомления»: частные письма из России, которые-де пишут хорошо известные ему, Семенову, люди — «наши родные, друзья, знакомые».

Кольцов решил, что он обязан, как советский журналист и корреспондент «Правды», выступить в поддержку и защиту Эррио. Необходимо разоблачить «достоверные» источники информации Семенова. Но как это сделать? И Кольцов решил применить старый-престарый, но большей частью эффективный прием: в письме, сочиненном им и подписанном «твоя Лиза», первые буквы каждого пятого слова составляли фразу: «Наша белобандитская газета печатает всякую клевету об СССР». И что же? Белогвардейский карась не замедлил проглотить незамысловатую наживку: письмо за подписью «твоя Лиза» появилось в центре второй полосы «Возрождения». Когда номер «Возрождения» с этим письмом попал Кольцову в руки, он немедленно продиктовал полный сарказма фельетон для «Правды» под названием «От родных и знакомых», который и был напечатан там два дня спустя.

«…Откуда это письмишко у вас, достоуважаемый редактор? — спрашивал Кольцов. — От ваших родных? От друзей? От ваших знакомых? Во всяком случае, от людей, которых вы хорошо знаете? Не расскажете ли вы нам, месье Семенофф?

Нет, вы не расскажете. Вы откажетесь сообщить пути получения вами информации из недр Советского Союза. Вы сошлетесь на редакционную тайну и на страшную кару, которая может постигнуть бедную Лизу, поведавшую нам свое горе в большевистских когтях.

Вы не скажете. Но тогда придется сказать мне…»

Далее Кольцов подробно рассказал, как им было сочинено и отправлено по почте в редакцию «Возрождения» письмо «бедной Лизы». И заканчивал фельетон словами:

«Всего хорошего, господин Семенофф. Приятного аппетита. Пишите».

Не было, пожалуй, ни одного органа печати в Париже, который бы не оценил остроумие и находчивость корреспондента «Правды». Эдуар Эррио лично позвонил в отель «Ванно», чтобы поблагодарить Кольцова за его «точный и меткий журналистский удар».

А что же сам месье Семенофф? В первый момент он от неожиданности и злости как бы потерял дар речи: только дня через два в «Возрождении» появилась косноязычная заметка, рассказывавшая о том, что «Возрождение» стало жертвой дьявольской интриги, и призывавшая читателей расправиться с засевшим в Париже большевистским агентом Кольцовым. В ответ на это «Юманите», орган французской компартии, сообщила, что парижские рабочие берут на себя ответственность за безопасность корреспондента «Правды». Тем не менее я взял себе за правило никуда не отпускать брата одного и увязывался за ним, куда бы он ни направлялся. Миша посмеивался над моими тревогами, говоря:

— Брось, ничего не будет. Они сейчас не пойдут на скандал — неподходящий момент.

Он оказался прав. А письма «от родных и знакомых» надолго перестали появляться в «Возрождении». Оно замолчало, как, по любимому выражению Кольцова, патефон, в который сунули зонтик.

Глава двенадцатая

Самые разнообразные впечатления, эпизоды, любопытные факты и события приносили быстро катящиеся парижские дни. Всего не упомнишь, обо всем не расскажешь. Но нельзя не вспомнить о совершенно своеобразной эпопее, вошедшей в память моего поколения под названием «Губерт в стране чудес». Что это за история, отголоски которой дают себя знать и по сей день?

Вот как было дело. Среди многочисленных и сложных парижских дел Кольцов выкроил три дня, которые решил использовать для поездки в Саарскую область — богатый угольный бассейн между Францией и Германией. После Первой мировой войны Саар был отторгнут от Германии и перешел под управление Лиги Наций. По прошествии пятнадцати лет вопрос о принадлежности Саара снова встал на повестку дня: то ли оставаться ему под Лигой Наций, то ли быть возвращенным Германии, иными словами, стать частью агрессивного гитлеровского рейха. Этот вопрос должен был решить предстоящий всенародный референдум. Незачем говорить, что исход референдума был вопросом жизни и смерти для саарских коммунистов, рабочих-антифашистов, других прогрессивно настроенных жителей.

Кольцов вместе с Марией Остен колесили на машине по области, над которой, как потом писал Кольцов в своем очерке, уже зловеще шелестели коричневые крылья — террористической предвыборной пропаганды гитлеровцев: голосовать за присоединение к рейху. Михаил и Мария заезжали в общественные организации, клубы, частные дома: всюду царили тревога, напряжение, неуверенность. На исходе последнего дня они заехали в крохотный городок Оберлинксвайлер на самой границе с рейхом и посетили семью шахтера-коммуниста Иоганна Лосте. Их внимание обратил на себя бойкий и смышленый паренек, десятилетний Губерт. Он очень толково и грустно рассказывал о тяжелых нравах в школе, куда он ходит, о классном наставнике, который называет его не иначе, как «проклятый коммунистенок», об одноклассниках, сынках местных богатеев, обещающих после референдума расправиться с его отцом-коммунистом и со всей его семьей.