Борис Ефимов - Десять десятилетий

• Название: Десять десятилетий
• Автор: Борис Ефимов
• Издательство: Вагриус
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2000
• ISBN: 5-264-00438-2

Наверное, далеко не все читатели узнают в лицо этого человека с мягкой улыбкой и мудрым, слегка ироничным взглядом из-под очков. Зато, увидев его рисунки, сразу скажут: это Борис Ефимов! Потому что с самого раннего детства, еще не умея читать, все узнавали этот уверенный, тонкий штрих и эту четкую линию. Годы шли, времена менялись… Только почерк Мастера, невзирая ни на что, остается неизменным. И совершенно в своем стиле написал художник эту книгу. Такими же тонкими, уверенными, лаконичными штрихами создает он выразительные портреты тех, кто встречался ему на жизненном пути. А список этот длинен и впечатляющ: Сталин и Троцкий, Маяковский и Луначарский, Кукрыниксы и Херлуф Бидструп… И самый близкий и дорогой автору человек — его брат, замечательный журналист Михаил Кольцов, сгинувший в сталинских застенках… В книге Бориса Ефимова переплетаются смешное и трагическое, светлое и мрачное, и разделить их невозможно, потому что все это вместе и есть жизнь.

Борис Ефимович Ефимов — ровесник века. Он родился в 1900 году и пережил вместе со своей страной все, что выпало ей на долю: войны и революции, нэп и военный коммунизм, страшные 30-е и грозные 40-е, «холодную войну» и «оттепель», «застой» и «перестройку» и, наконец, наши времена, которым еще предстоит подобрать название… И все это он не просто видел, слышал и запоминал, а еще и рисовал.

С 1922 года Борис Ефимов — один из ведущих карикатуристов «Правды», «Известий», «Крокодила». Его карикатуры на злободневные политические темы всегда имели широкий резонанс и за рубежом (изображенный на одной из них английский премьер сэр Остин Чемберлен даже прислал советскому правительству ноту). Но гораздо важнее другое: в годы Великой Отечественной войны газеты с рисунками Бориса Ефимова бойцы не пускали на самокрутки, а бережно хранили в вещмешках и полевых сумках…

Борис Ефимович по-прежнему бодр, энергичен и полон юмора. И смело глядит с нами в новый век!

---

Должно быть, у меня было соответствующее выражение лица, потому что, поглядев на меня, он прибавил:

— Дать вам коньяк?

Я только махнул рукой…

И снова я на операционном столе. На сей раз хирург орудует не скальпелем, а лазерным лучом. Иными словами, короткими вспышками лазера вокруг глазного яблока как бы «припаивает» сетчатку на положенное ей место. После операции он говорит:

— Ну, вы, однако… Другие во время этой операции орут на всю больницу.

— Михал Михалыч, — отвечаю я, — я просто не знал, что можно орать. Думал, что у вас тут не положено. А то бы задал ору.

Далее дело пошло таким образом: тяжело заболела и вскоре скончалась мать Краснова, и он отсутствовал дней двенадцать. Его ассистенты мною не занимались. Наконец он появился, меня вызвали к нему в кабинет, и он меня осмотрел. Затем подумал и сказал в своей манере:

— Вы знаете, что такое жизнь? Жизнь — это слоеный пирог: слой повидла, слой дерьма. Слой повидла, слой дерьма. Так вот, сегодня у вас — слой повидла. Я вас отпускаю из больницы.

— А как же глаз?

— С глазом ничего нельзя сделать, потому что ничего нельзя увидеть. Все закрыто кровоизлиянием.

— Кровоизлиянием? А откуда вдруг взялось кровоизлияние?

На этот наивный вопрос я получил четкий и строго научный ответ:

— А ч-черт его знает.

На этом, по сути дела, можно и закончить мою «Отслойкиаду» — которую я определил бы по жанру как драматически-фатально-юмористическую и, одновременно, клинически-офтальмологическую. А если серьезно, то я так и остался на всю жизнь и по сей день после четырех, великолепно сделанных операций без левого глаза на все сто процентов.

Итак, потеряв один глаз, я продолжал рисовать, писать статьи, книги и, естественно, участвовать в общественной жизни. Основная моя общественная работа была, разумеется, связана с Союзом художников и домами художника — Московским и Центральным. Не могу не вспомнить поистине трагикомическую эпопею с выборами председателя МОСХа. Я состоял в нем в качестве заместителя председателя. Это тоже произошло довольно комично. Вернувшись из клиники Краснова, я обнаружил дома повестку на перевыборы руководства МОСХа и на другой день туда отправился. Я немного опоздал и вошел в зал в момент, когда раздались дружные аплодисменты. Не зная, по какому поводу собрание аплодирует, я, шутя, на ходу, тоже присоединился. И тут оказалось, что этими аплодисментами одобрили предложение о переизбрании меня первым заместителем председателя.

— Дорогие друзья! — возопил я. — Подождите! Что вы делаете? Вы покупаете кота в мешке. Я только что из больницы, где потерял один глаз. Какой из меня первый заместитель?

Тут поднялся уже избранный председателем Дементий Шмаринов.

— Товарищи! — сказал он. — Я думаю, мы своего решения относительно Бориса Ефимовича менять не будем.

Снова дружные аплодисменты.

— Ну, что ж, — сказал я, — пожалуйста. Но предупреждаю, что быть заместителем при таком председателе, как Дементий Алексеевич, это значит — ни во что не вмешиваться и не мешать ему работать. Это я вам обещаю.

Однако на деле вышло не совсем так. Мне иногда приходилось председательствовать вместо Шмаринова на заседаниях правления. Правда, мне в этом помогал ответственный секретарь МОСХа Эльбрус Гутнов, человек опытный и дотошный. И вот на одном из таких заседаний Гутнов показал мне послание от Шмаринова. Я прочел его с некоторым удивлением. В нем Дементий Алексеевич извещал, что у него в последнее время бывают спазмы головных сосудов и это не дает ему возможности исполнять обязанности председателя. Просьбы об освобождении его от этих обязанностей в послании не содержалось, и было не совсем понятно, что надо делать дальше. Брать на себя всю тяжелую обузу руководства такой сложной махиной, как Московский Союз художников, у меня не было ни малейшего желания, а объявлять выборы нового председателя не имелось, вроде, оснований. Но практически на меня свалились «руководящие» проблемы, в которых я, откровенно говоря, плохо разбирался. И ощутил это на ближайшем заседании правления. Когда мы уселись за председательский стол, Гутнов сказал мне вполголоса:

— Борис Ефимович, раньше всего надо принять решение об исключении из МОСХа художника Каневского.

Мне не понравился безапелляционный тон Гутнова, и я сухо заметил:

— Я не вижу этого вопроса в повестке дня, Эльбрус Александрович.

— Это не важно, — тем же безапелляционным тоном сказал Гутнов. — Вот заявления художников, давших ему рекомендации при вступлении в МОСХ. Они отказываются от своих рекомендаций.

— Ну и что? Мне кажется, что отказ от рекомендаций не влечет за собой автоматического исключения из членов Союза. Ведь его принимали по всем правилам — с показом работ и тайным голосованием. Не так ли?

— Все равно! Его надо гнать из МОСХа.

Повелительный тон Гутнова начал меня раздражать.

— А товарищ Каневский здесь? — спросил я. — Он отсутствует? Как же мы можем решать судьбу человека в его отсутствие, не поговорив с ним?

Гутнов был явно весьма недоволен. Его с места поддержал один из членов правления, крикнув:

— Это проходимец! Он разъезжает по Союзу, заключает какие-то договора на издание плакатов, гребет кучи денег.

— Позвольте вам заметить, — возразил я, — даже если бы этот Каневский, по вашим сведениям, к тому же зарезал семью из пяти человек, то, все равно, в его отсутствие я не считаю возможным решать вопрос о нем. Я предлагаю, чтобы председатель плакатной секции Соловьев вызвал Каневского, обстоятельно с ним поговорил и представил свои соображения на следующее правление. Нет возражений?

Возражений не было, на том и порешили, а я остался доволен, что показал Гутнову и некоторым другим — вертеть собою, как марионеткой, не дам.

А вот и еще один любопытный эпизод из моей «председательской» практики. Дело происходит на Всесоюзном съезде советских художников, собравшемся в Кремле, как это тогда было положено для творческих Союзов.

Надо, между прочим, заметить, что великолепные интерьеры старинного Кремлевского дворца, такие, как беломраморно-золотой Георгиевский, Владимирский, Екатерининский и другие залы, бывшие царские покои — создавали определенное настроение и как-то даже придавали делегатам Съезда некую значительность в их собственных глазах. После первых дней докладов и прений, принятия резолюций, наступил наиболее острый этап — выборы.

На должность председателя Союза художников практически претендовали двое — Николай Пономарев и Евгений Вучетич, известный скульптор, отличавшийся, помимо своих монументальных произведений, еще и крутым, сварливым нравом. Мои симпатии, как и многих других, были целиком на стороне Пономарева. Но тут и сказалась сложность моего положения — ведь формально я стоял во главе МОСХа. Приходилось считаться не только с личными симпатиями, но и с мнением «директивных инстанций», курировавших МОСХ. В день выборов, как это было положено в ту пору, партгруппы всех делегаций собрались в разных местах для выдвижения кандидатов.

Партгруппа МОСХа, как самая многочисленная, расселась в главном зале. Ко мне подошел секретарь Московского горкома партии по культуре Ягодкин, деятель энергичный и волевой.

— Борис Ефимович, я вас попрошу провести заседание партгруппы.

— Но я не член партии, Владимир Николаевич.

— Не имеет значения. Вы выполняете обязанности председателя МОСХа, вас знают и уважают.

— Но, Владимир Николаевич, получается очень странно…

Он решительно меня прервал:

— Борис Ефимович! Вопрос решенный. Мы будем сидеть рядом.

И вот такая картина: на делегатских местах — двести с лишним художников-коммунистов. Перед ними маленький столик, за которым сижу я, по правую и левую руки от меня — Ягодкин и парторг МОСХа Аввакумов.

Начинается процедура выдвижения кандидатов. Называется фамилия, потом высказываются: один — «за», другой — «против». Потом голосуют простым поднятием рук. Все идет довольно гладко и спокойно, пока я не называю фамилию Вучетича. В атмосфере возникает некоторое напряжение. Слова просит президент Академии художеств Николай Томский. Он дает Вучетичу высокую характеристику как художнику и общественному деятелю. После него скульптор Шаховской, дающий резко отрицательную оценку Вучетичу, который, по его словам, никогда не бывает в МОСХе, не интересуется его делами и непонятно, почему МОСХ должен выдвигать эту кандидатуру. Высказались «за» и «против». Но вдруг, не прося слова, поднимается председатель художественного фонда Каратеев с горячей тирадой в пользу Вучетича. И тут же стремительно выбегает художница Фаворская:

— Борис Ефимович! Это неправильно! «За» — высказались двое, а «против» — только один. Я — тоже против!