Алексей Мошин - Неразлучники

• Название: Неразлучники
• Автор: Алексей Мошин
• Жанр: Короткие истории

«Они гуляли каждый день, в один и тот же час, под руку, по главной Московской улице. Он вёл её любовно, осторожно, сияя улыбкой, полной достоинства, и сознания своего счастья и превосходства над гулявшими другими людьми, которые не умели быть счастливыми…»

---

В передней, уходя, встретился я с новыми визитёрами: доктором почтовой конторы Парфёновым, пожилым господином коротко остриженным, в очках на розовом носу и с добродушной улыбкой на губах и помощником почтмейстера Вилиным, высоким и плечистым брюнетом в мундире, с несколькими орденами. Мы тут же в передней, поздравили друг друга с новым годом, и они пошли в парадные комнаты Речновых, а я отправился домой.

Однажды, пригласив меня к себе в гости, Речновы поделились со мною большой радостью: им удалось пристроить сына своего на приличную должность с хорошим жалованьем. Он будет служить в этом же городе и жить у родителей, но он уехал в Москву представиться высшему начальству. Его ждали со дня на день.

Вскоре затем Речновы перестали показываться на Московской улице в тот час, когда они обыкновенно прогуливались. У знакомых, где сплетничали, как почти в каждом провинциальном доме, услышал я, что сын Речновых в Москве запил, потерял место, не успев начать службу, и его нигде не могут найти, что старший почтальон Филёв был отправлен в Москву отыскивать заблудшего сына Речновых, но вернулся ни с чем, что Дарья Ильинична заболела от горя и слегла, и Александр Сергеевич за ней ухаживает и не выходит даже на службу.

Целый месяц не появлялись Неразлучники на Московской улице. Потом их увидели опять. Александр Сергеевич несколько осунувшись, осторожно поддерживал жену, она крепче цеплялась за его руку и на её губах уже не было улыбки довольства и счастья.

Я уезжал из Ронска на полгода. По возвращении, я встретил Неразлучников на Московской улице. Они мне обрадовались и позвали к себе. Когда я снова попал к Речновым, Дарья Ильинична так же мило и грациозно, как и прежде, наливала кофе, так же энергично и дельно передавала старшему почтальону Филёву служебные распоряжения, которые так же охотно, с восхищением перед находчивостью жены, спешил подтвердить её муж, начальник конторы. И беседа, милая, пустая, вертевшаяся в узеньком кругу интересов Речновых, была по прежнему непринуждённа и оживлена. Только уже не было за столом заблудшего сына, – о нём не было никаких вестей. На том самом месте, где привык я видеть его за столом, теперь сидела пожилая вдова, худая с грубой желтоватой кожей, когда-то может быть красивого лица, – владетельница большой мастерской дамских платьев, Глафира Максимовна Чаева. Они были друзья с Дарьей Ильиничной, и Чаева очень гордилась дружбой с такой видной дамой в городе, как почтмейстерша. Меня представили Глафире Максимовне, которая любезно мне улыбнулась, показав дурные зубы, и сказала что-то приятное. В присутствии Глафиры Максимовны у Речновых несколько больше сплетничали и перемывали косточки ближним уже не так добродушно и незлобиво: Глафира Максимовна любила поязвить и позлословить. Только по прежнему приятно пели канарейки, и по прежнему красивы и чисты были цветы на окнах.

Потом разнёсся слух, что супруга Речнова, Дарья Ильинична заболела: она стала очень мало говорить и часто забывала слова, названия предметов… Это случилось, как говорили в городе, – потому, что Речновы наконец получили известие о сыне, которого считали умершим: молодой человек работал с партией маляров, упал с третьего этажа дома на улице и попал в больницу. Филёв был командирован в Москву с тайным поручением навестить в больнице Виктора Александровича, передать ему бельё, костюм и денег и сказать, что родители готовы помогать ему жить без нужды и приискать себе ещё раз службу, если он пожелает, но просят его не «срамить» их больше и не приезжать к ним в Ронск до тех пор, пока он устроит себя «прилично». Вскоре их сын выздоровел, вышел из больницы, пропил деньги и одежду, и опять пропал, так что о нём не было «ни слуху, ни духу».

Речновы в определённый час ежедневно стали появляться на Московской улице, он вёл её бережно и любовно, она опиралась на его руку, склонив головку к его плечу, но уже не казались Речновы счастливой четой: на их лицах можно было подметить отпечаток заботы и горя, а Дарья Ильинична казалась ещё не совсем-то здоровой. Она многим не отвечала на поклоны: не узнавала.

И вдруг, Неразлучники опять скрылись с Московской улицы. Болезнь Дарьи Ильиничны обострилась. Она даже совсем перестала говорить и могла только жестами объясняться. Она очень капризничала, – её муж, Александр Сергеевич, почти неотлучно за ней ухаживал и мало показывался на службе. Дарья Ильинична требовала, чтобы ни в чём не нарушали порядок их домашней жизни, она оживлялась, когда её навещали знакомые и только не терпела сожалений.

Увидев меня в конторе получающим корреспонденцию, Речнов стал просить зайти к нему на чашку кофе.

– Только пожалуйста, не показывайте вида моей Дарье Ильиничне, что она жалка.

И на глазах у почтмейстера были слёзы.

Дарья Ильинична улыбнулась мне приветливо и несколько дрожавшими руками стала наливать мне кофе. Стол по прежнему был великолепно сервирован, зато на окнах уже не было канареек: их пения не могла выносить Дарья Ильинична с тех пор, как заболела тяжело; жёлтых птичек вместе с клетками раздарили знакомым. Цветы уже не казались такими яркими и жизнерадостными: за ними плохо теперь ухаживали. На Дарью Ильиничну произвело приятное впечатление, что я вёл разговор, который не требовал её прямых ответов, и она могла проявлять своё участие в разговоре просто улыбкою. Пришёл с докладом Филёв. Александр Сергеевич беспокойно задвигался на стуле. Дарья Ильинична строго взглянула на мужа.

– Так что: продававший марки чиновник Гусев просчитался, – начал Филёв, – тридцать копеек не хватило, – свои деньги вложил…

Это сообщение не требовало никакой резолюции, и потому Александр Сергеевич с облегчением кряхнул и вопросительно взглянул на жену. Она улыбнулась.

– Новые почтальоны Иванов и Моложев вроде как бунтовать стали: так что, говорят, не станем, в начальниковой квартире полов натирать… Это, говорят, не наша обязанность… Пущай полотёров нанимают…

Александр Сергеевич беспомощно развёл руками, Дарья Ильинична нахмурилась и сначала взглянула на Филёва, потом на мужа.

– Н-нда… уж эти мне новые… – вздохнул Александр Сергеевич. – Ну, хорошо… Я с ними сам… поговорю.

Филёв ушёл.

Разговор после этого как-то не клеился, и я простился с Речновыми, причём Дарья Ильинична хотела улыбнуться на прощанье, но у ней вышла только печальная, горькая усмешка.

Через несколько дней встретился я с доктором Парфёновым. Добродушно улыбаясь, он рассказал мне, что у Дарьи Ильиничны развивается быстро прогрессивный паралич, она уже плохо сознаёт окружающее и скоро умрёт. Ещё через несколько дней получил я траурный билет, в котором Александр Сергеевич Речнов с душевным прискорбием извещал о кончине любезнейшей супруги своей Дарьи Ильиничны и приглашал пожаловать на вынос тела и на отпевание в церкви св. Илии пророка, а после погребения – в квартиру свою на поминальный обед.

В день похорон почтмейстерши с трудом пробрался я в квартиру Речнова. На улице, у почтовой конторы, ждала большая толпа народа; провинциалы очень любят глазеть на всякого рода процессии, не исключая и похорон. И эта ожидавшая выноса гроба оживлённая толпа производила довольно весёлое впечатление под яркими, тёплыми лучами майского солнца. Через каменный забор соседнего дома радостно смотрела молодая зелень дерев. Голуби ютились и ворковали на карнизе, под самой крышей почтовой конторы.

На лестнице и в передней, и в самой квартире у гроба, также была толпа. У входа в квартиру стояла у стены обитая серебряной парчой крышка гроба. В квартире были почти всё только приглашённые или родственники.

Покойница лежала в самой большой комнате в зале, где теперь были затянуты белым коленкором зеркало и две большие олеографии. Окна были открыты.

Великолепный капитан Пышкин с грудью колесом и при орденах стоял впереди всех с серьёзным лицом. У стены на стуле сидел Александр Сергеевич, осунувшийся, согбенный. Около него стояли сестра милосердия с пузырьком нашатырного спирта и вдова Чаева с жёлтым лицом, в глубоком трауре. Помощник почтмейстера стоял тут же вместе с приятелем доктором Парфёновым, который добродушно улыбался, искоса посматривая на покойницу сквозь пенсне на розовом носу. Изящный чиновник Розов скромно стоял в уголке. Митяев в стареньком и нечистоплотном мундире старался держать себя с достоинством и стоял в важной позе, заложив большой палец правой руки за пуговицу. Несколько других чиновников толпились у входа. Все ждали панихиды с особенно серьёзными лицами. Только один доктор Парфёнов не терял своей вечной добродушной усмешки. В соседней комнате уже облачалось духовенство. Там же сидела в трауре плачущая Анна Александровна; её муж, капельмейстер, уговаривал её, чтобы не плакала. Старший почтальон Филёв раздувал кадило.

Осанистый диакон Игнатий Филиппович облачился первый, взял кадило и с важным и грустным видом вступил в комнату, где лежала покойница. За ним вышел в ризе отец Иона спокойный и равнодушный. Старший диакон Иван Евлампиевич суетливо шёл за отцом Ионом и стал поспешно раздавать всем присутствовавшим восковые свечи. Явились певчие и протеснились к самому гробу.