В Бирюк - Косьбище

• Название: Косьбище
• Автор: В Бирюк
• Жанр: Фэнтези

---

-- А тут Ольбег. Плетью меня -- хрясь, Звягу-то по спине -- хрясь. По Чарджи -- хрясь. Ага. А Чарджи плеть на левую руку принял, да, как она вокруг обернулась, - дёрг. Ольбега к нему чуть не нос к носу. А торк-то саблей - вжик. И обрубил плеть чуть не под самый корешок. Мало бояричу по пальцам не попал.

-- Ежели какая мелочь безродная будет на меня плетью махать, то я эту мелочь сделаю ещё меньше. Короче на голову.

Фраза о "мелочи безродной" могла относиться и ко мне. Спуску давать нельзя. Даже своим. Особенно своим.

-- Ольбег - мой племянник. Или тебе это тоже - "мелочь безродная"?

Мужики ещё ничего не поняли, но Сухан, сидевший в углу на корточках, оглянулся в поисках своей еловины.

-- И что?

-- И ничего. Я сказал, а ты запомни. Сейчас не дошло -- может, потом догадаешься. Дальше что было?

-- А чего было? А ничего не было. Ольбег на рукоять от плети оставшуюся глянул, под ноги бросил и убежал. А я-то на девке платьишко поправил, по щёчкам маленько похлопал. Гляжу -- живая. А тут, слышь-ка, Потаня заявился. То лежал не вставая, чуть ли помирать собрался, рука-де у него опухла да чернеет, а то прибежал. Бледный весь, стоять не может. Говорит тихо. Говорит так: Любаве на усадьбе не жить. Ольбег не даст. Аким вернётся -- за обиды, внуку учинённые, взыщет. Обязан. По боярству своему. Девку девать можно только к бояричу. К тебе, значит. И к Чарджи: отвези.

Потаня прав: Любаве оставаться в Рябиновке было нельзя. Чарджи молодец -- послушал мужа своей любовницы и отца ребёнка, увёз девочку.

-- Молодец, Чарджи. Долг платежом красен.

-- Ага. Я тебе нормально отдарился?

-- Мне? Я думал ты Потаню так отблагодарил. За то, что Светана...

-- Я отблагодарил холопа? За что?

-- Глава 87

Секунд пять мы молча смотрели друг другу в глаза. Мужики мгновенно притихли. Один Филька, дойдя до апофеоза своей вариации на Кудряшковой жёнке, внезапно разразился громкими всхлипами и взвизгиваниями. Наконец он оповестил присутствующих о том "как хорошо" и "уж и забыл как оно", и нервно начал крутить головой в поисках причины странной тишины. Чарджи ещё выше задрал свой орлиный нос и соблаговолил изложить своё виденье ситуации.

-- Как я, потомок великих вождей, наследник повелителей половины мира, могу быть должен какому-то рабу? Хоть что-то? Разве я должен что-то барану, которого я ем, или телёнку, из шкуры которого сделаны мои сапоги? Это он должен валяться у меня в ногах, и целовать след моей пятки. За то, что я пускаю рабыню, его жену, в свою постель. За то, что у него в доме, может быть, родиться ребёнок моей крови. Если я позволю и не выбью из этой подстилки мой семя.

Интересно, а к Марьяше он тоже так? "Мелочь безродная, подстилка..."?

-- Я отблагодарил - тебя. Когда мы расставались, ты дал мне четыре золотых монеты. Три были платой за мои дела. Четвёртая -- подарок. Конечно, на византийский солид таких девок можно полсотни купить. И не таких. Но эта чем-то интересна тебе. Не пойму чем. Но, раз я принял твой дар, я должен отдариться. Теперь долг оплачен?

Класс. Точное воспроизведение торговых операций Магеллана в описании Пифогетты. Португальцы торговали с туземцами, и обе стороны получали массу удовлетворения. Каждый считал, что взял тройную цену. Каждый был уверен, что обманул партнёра. И все радовались.

Чарджи уверен, что очень успешно избавился от повисшего на нём долга. Я уже говорил, что здесь принять подарок и не отдариться - нельзя. Такой долг отдаривания может стать не только весьма дорогой, но и неприятной, даже -- смертельно опасной обязанностью. А тут... Перевёз чужую холопку из одной деревни в другую -- и всё. Чарджи радуется освобождению от долга при минимальных затратах. А я понимаю, что за какую-то блестяшку спасена жизнь человека. Оба считаем сделку чрезвычайно выгодной.

Выслушивать радостные возгласы Хотена в ходе его "преступления к исполнению" мне не хотелось, и я вышел во двор. Ноготок по-прежнему периодически, с глубоко меланхолическим выражением на лице, издавал скрежет. У костра приплясывала Филькина жёнка, дожидаясь своего благоверного, только что издававшего характерные громкие крики на даме общего пользования. Чарджи вышел за мной следом.

-- Одно не пойму: что ты в ней нашёл. Ведь это же... лопух придорожный. В платочке и с дырочкой. Какой толк может с неё быть?

-- Лопух придорожный на Руси называется подорожник. Видел, наверно. Очень полезная вещь. Его ко всяким мелким потёртостям, к ранам прикладывают. На руках, там, на ногах. Вот я и думаю: ежели этот подорожник с косичками вырастет -- может, его тоже к ранам прикладывать можно будет? К ранам сердца, к потёртостям души?

Чарджи изумлённо уставился в мою задумчиво-ухмыляющуюся морду. Что-то в этом есть. А что -- не понятно. И возникает у него очень обидное подозрение: то ли сам дурак и не догоняет, то ли его надурили, а он и не понял где. Думай-думай, принц торкский. Это ж коренной вопрос "для детей и юношества": "Бить или не бить? Зет из квесчен". А будешь выёживаться, я тебе в следующий раз чего-нибудь из Канта уелбантурю. Или - из Гегеля. С вершины, так сказать, европейской философской мысли. Сам-то я этого не сильно понимаю, но загрузить подходящей по звучанию цитатой - смогу. Вот и посмотрим - вдруг у торков с Роси какой-то врождённый талант к немецкой философии?

Одна из русских народных премудростей гласит: "Быть тебе богатым". Примета такая есть: если про человека говорят, и он тут же внезапно появляется, то такому объекту сплетничания и перемывания косточек следует немедленно одеть мотоциклетный шлем. Поскольку ему на голову в ближайшее время свалиться мешок с золотом. Хотя возможен и эквивалент в безналичном варианте.

Это я к тому, что в воротах заимки нарисовалась Любава. Подорожник обсуждаемый. Правда, платочек в руке, лицо красное, волосы растрепались, мусор какой-то древесный в голове, дышит как запалённая лошадь. Второй, после платочка, характерный для Чарджи признак -- не наблюдается. Из-за остатков подола. А традиционный визг -- не слышится, ввиду попытки восстановить дыхание.

"Мы бежали, мы бежали.

Наши лёгкие устали.

Вот мы дух переведём

И опять бежать начнём".

Насколько я был прав насчёт "бежать начнём" стала ясно через полминуты. Когда Любава малость продышалась и выдала тираду. Несколько неожиданно для меня в почти Долбонлавском стиле:

-- Тама... эта... болялин... убили!

И тут же снова зашлась в кашле. Я же говорил -- жить спокойно не дадут. Кого убили -- непонятно. Где, как -- непонятно. Что делать -- непонятно. Последуем английской не-народной мудрости имени Оливера, правильно подсказывают, Кромвеля: "Надеяться на бога, но порох держать сухим". У меня - ни бога, ни пороха, поэтому адаптируем к исконно-посконному, святорусскому:

-- Рота! Мать и бабку вашу! С дедкой и прадедкой! Все на выход! Бегом! Коней седлать, штаны подтянуть, брони вздеть! Сопли и слюни прибрать, вопросы отложить.

Не. Не командирский у меня голос. Недостаточно громкий. Но зато какой противный! Сам вздрагиваю. Народ выскочил из дверного проёма сарая и тут же улёгся веером. Прикормленное место. То у меня тут "птицы", заглядевшиеся на женский половой "пламенный горн", валяются, то "слуги верные", моих команда понаслушавши, в штабель складываются. Чем хорош Исаак Ньютон -- демократ он до мозга костей. Судя по закону его имени. Закону точно плевать -- есть у тебя сапоги, как у Ивашки, или только лапти, как у Фильки. Всех мордой в землю укладывает. Как ОМОН на прогулке.

-- Мда... Что-то у меня люди... совсем в двери проходить не обучены.

-- Ха! Какие люди? Где ты видишь людей? Это же бараны. Скотина тягловая.

Тревога меня просто переполняла, к горлу подходила. Кого убили? Акима? Кто? Половцы сюда добрались? Война? Опять, как на Черниговщине, в болота уходить? А тут эти... вояки... вповалку и матерясь. А на заднем плане из проёма на цыпочках, осторожненько, не дай бог -- наступить на кого, но с издевательской ухмылочкой, выдвигается Николай. А из-за его спины слышен знакомый рефрен Хотена: "Во-во. Во счас. Во чуток ещё. Чуток подожди и всё". А передо мной Любава отхаркивается и никак остановиться не может, уже и на колени сползла. А Ноготок ещё не проснулся и ещё раз по лезвию своим точилом... Как же он это... ещё противнее меня. А тут, над ухом, этот... кусок голубого конского навоза. В смысле -- голубых кровей.

Ну я и сорвался. Мы с Чарджи рядом стояли. У меня, как обычно, дрючок в левой. А у него на левом боку сабля. Длинная такая, кавалерийская. Вот я своей правой - эфес его сабли прижал, а левой, с разворота, с зажатой в кулаке за середину своей палкой берёзовой, торцом в его нос.

Как говаривал один мастер штыкового боя Красной Армии своим бойцам в июле 41:

-- Вы, ребята, только отстреливайте дальних. Которые в меня целятся. А ближних я и сам положу.

Смысл очень простой: когда что-то летит в лицо -- человек всегда отдёргивает голову. Уклоняется от удара. Более-менее неловко. Чарджи уклонился. И достаточно ловко, и достаточно быстро. Школа, знаете ли-с. Но... когда нижний конец сабельных ножен зафиксирован в земле, а земля ещё и неровная. И под пяткой оказывается часть недоделанного местного "Лобного места"... А падать на спинку торка не учили. Но он лежит, а я уже сижу у него на груди, ухватив за отвороты кафтана, нос к носу, буквально глаза в глаза. И ору ему шёпотом со зверским оскалом на детском лице: