Петр Пороховщихов - Искусство речи на суде

• Название: Искусство речи на суде
• Автор: Петр Пороховщихов
• Издательство: "Автограф"
• Жанр: Психология
• Год: 2000

П. Сергеич — псевдоним известного русского юриста Петра Сергеевича Пороховщихова. О чистоте и точности слога, простоте речи, о «цветах красноречия», риторических оборотах, поисках истины размышляет автор этой книги — содержательной, богатой наблюдениями и примерами. Впервые она была издана в 1910 году; переиздание в 1960 году имело большой успех. Многие рекомендации автора по методике построения судебной речи полезны и в наши дни.

---

Свидетель показывает, что видел, как подсудимые брали вещи из его повозки, но побоялся остановить их. Защите надо быть тише воды, ниже травы. Увы! защитник спрашивает:

– Почему же вы боялись?

– А потому, думаю: лучше пусть вещи возьмут, чем ножа получу.

Следующее правило звучит, может быть, несколько странно, но я не могу умолчать о нем.

6. Не следует предлагать… детских вопросов.

Свидетельница показывает: Александр ухаживал за Антоновой; гражданский истец спрашивает:

– Скажите, пожалуйста, что вы разумеете под словом: ухаживал?

Остается недоумение: понимаем ли мы русские слова или нет.

Свидетель заявляет, что, когда подсудимого вели в участок, он извинялся перед потерпевшим. Защитник спрашивает: скажите, свидетель, в чем извинялся подсудимый? – Я полагаю, что в совершенном грабеже.– Вы так полагаете. Что же, он так и говорил ограбленному: простите, что я вас ограбил? – Нет, он этого не говорил.– Что же он говорил: простите, что я вас обокрал? – Нет.– Что же, собственно, он говорил? Припомните его точные выражения.– Да он извинялся.– Я вас спрашиваю, в чем? – Не знаю.Вы не знаете; вы знаете только, что он извинялся; может быть, он извинялся в том, что нечаянно толкнул потерпевшего? – Может быть.Защитник чувствует себя победителем, но присяжные отлично понимают, что извинение подсудимого было признанием.

Свидетельница удостоверяет, что узнала некоторые важные обстоятельства в разговоре с мужчиной, которого не называет. Защитник спрашивает:

– А кто был этот человек?

– Не знаю.

– Ну, как его имя, фамилия?

– Не знаю.

– Как же вы, свидетельница, сейчас удостоверили под присягой, что более получаса говорили с этим человеком, а теперь оказывается, вы даже не знаете его имени. Как это объяснить? Мне это представляется непонятным.

– Что же тут непонятного? Вот я с вами целый час говорю, да не знаю, как вас зовут.

Короткое молчание, во время которого все присутствовавшие, за исключением одного, испытывают легкое нравственное удовлетворение. Защитник заявляет, что более вопросов не имеет.

Другое дело. Разгром квартиры во время отлучки хозяев. Допрашивается дворник; его спрашивают:

– Отчего вы так заботились об этой квартире в отсутствие хозяев?

– Да как же не заботиться? Если дворник не будет заботиться, кто же будет смотреть?

Непродолжительное молчание, причем все присутствующие, за исключением одного, испытывают некоторое удовольствие. Защитник заявляет, что более вопросов не имеет.

Дело о разбое. Нападавших было пять человек; допрашивается потерпевший; он упоминает, что один из виновников имел маленькие усики и что дверь запиралась на крючок. Защита спрашивает:

– Отчего у вас дверь запиралась на крючок? Что вы называете маленькими усиками?

Свидетель "глупо молчит".

– Отчего вы толкнули злоумышленника, когда открылась дверь?

– Оттого, что увидал, что их трое.

– Но ведь это могли быть гости или люди, пришедшие по делу; почему же вы подумали, что это злоумышленники?

Свидетель продолжает "глупо молчать", но защитник и без ответов успел повредить себе.

Дело об убийстве.

Оглашен протокол вскрытия задушенной женщины; там сказано: "в полости матки вполне доношенный плод", и затем следует описание этого плода. К допросу приглашается эксперт, врач, производивший вскрытие; товарищ прокурора спрашивает его:

– Скажите, пожалуйста, покойная была беременна?

Другое убийство. Обвинитель спрашивает:

– Отчего вы подняли труп? Что, живой еще был человек?

– Никак нет.

– Мертвый?

– Мертвый.

– Совсем мертвый?

– Совсем мертвый.

Подобные вопросы сторон заражают и других участников судебного заседания. В недавнем громком процессе нам пришлось наблюдать крайне тяжелую сцену этого рода.

Тринадцатилетняя девочка показывала, что подсудимый подвергал ее циническим ласкам. Допрос ее продолжался около трех часов. Девочка говорила правдиво, но нерешительно, стыдилась, робела, несколько раз принималась плакать; словом, видимо страдала. Ее допрашивали, каждый в свою очередь, председатель, прокурор, гражданский истец, пятеро защитников; после этого она поступает в распоряжение эксперта. Профессор академии обратился к ней со следующими вопросами:

– Сколько времени занимался он вами?

– Не было ли у него в это время красное лицо? А глаза блестели? Было ли вам страшно? Объясните точнее, насколько вам было больно.

На все это девочка сквозь слезы шепчет: не знаю, не знаю, не знаю. Но эксперт как будто ничего не слышит или не понимает этих слов. Считаю долгом удостоверить, что благоприятная для подсудимого экспертиза этого ученого была разорвана в клочья блестящей речью обвинителя.

Все сказанное выше представляет элементарные требования, необходимые, чтобы удовлетворить основному правилу Цицерона: prima virtus est vitio carere *(105) . Но мало воздерживаться от ошибок; чтобы быть не только безвредным, но и полезным, надо выработать в себе и некоторую долю уменья. Р. Гаррис приводит в другой своей книге "Illustrations in Advocacy" некоторые остроумные указания в этом отношении.

Предположим такой случай, говорит он. Подсудимый обвиняется в том, что несколько лет тому назад на деревенской ярмарке купил лошадь и заплатил за нее подложным чеком. Защита отрицает тождество подсудимого с настоящим виновником. Обвинитель, считаясь с крайней шаткостью обвинения, был очень осторожен в своей вступительной речи, и показания выставленных им свидетелей заключают в себе ровно столько улик, сколько требуется для обвинительного вердикта, если защитник не опровергнет их. Но в действительности он сделал больше этого: он любезно предоставил вам на выбор спасти или погубить подсудимого. Волей-неволей вам приходится приступить к перекрестному допросу, иначе подсудимый будет осужден. Предлагаю вам семь вопросов, изложенных в известном порядке; эти семь вопросов должны решить судьбу человека.

– Первый вопрос: Были вы раньше знакомы с тем человеком, который купил у вас лошадь?

Ответ: Нет.

2. Долго ли вы были с ним в день покупки?

– Несколько часов.

3. При этом были и другие люди?

– Да, было много народу.

4. Когда вам после того пришлось в первый раз увидеть этого человека?

– Когда он был задержан; я видел его в полицейском участке.

5. Вы сразу узнали его среди всех арестованных при участке или нет?

– Я сейчас же признал его.

6. Как вы узнали его?

– По лицу, по росту, по сложению…

7. И вы готовы здесь, на суде, утверждать под присягой, что это был подсудимый?

– Без всякого сомнения.

Не узнаете ли вы, читатель, те самые вопросы, которые ежедневно повторяются у нас по всей России в уездных и мировых съездах, перед единоличными судьями, перед особым присутствием судебной палаты, в окружных судах с присяжными и без присяжных?

По таким вопросам, продолжает Гаррис, подсудимый неизбежно должен быть осужден и вот почему.

Первый вопрос был правильный. Вы знали по дознанию, какой будет ответ, но надо было, чтобы это узнали присяжные. Это важный пункт для защиты.

Второй вопрос был неправильный: во-первых, потому, что вы не могли знать, что ответит свидетель, а во-вторых, потому, что вы не могли не знать, что потерпевший постарается показать, что имел возможность хорошо приглядеться к покупателю лошади, и отлично поймет цель вашего вопроса. Потому он и сказал: несколько часов, то есть так долго, что можно потом опознать не только каждого рядового в целом эскадроне, но и каждую лошадь. Я не хочу сказать, что потерпевший должен был непременно солгать; но вы должны исходить из предположения, что перед вами может оказаться не только вполне добросовестный, но и совсем ненадежный свидетель.

Но подумайте на минуту о том, как нетрудно было при некоторой находчивости достигнуть цели вопроса, избежав вместе с тем самого вопроса. Пять-шесть незначащих и по виду не относящихся к существу дела вопросов могли бы посредством ряда отдельных подробностей выяснить, что продавец и покупатель провели вместе не несколько часов, а всего несколько минут. Это обстоятельство имело для защиты огромное значение; оно было сметено из дела одним неловким вопросом. Ошибка заключалась в самой форме его. Вы хотели получить ответ благоприятный для подсудимого, а на самом деле подвели его под убийственный удар.

И третий вопрос был неправилен по форме; он сразу давал свидетелю ключ к своему скрытому смыслу и тем самым лишал вас права рассчитывать на благоприятный ответ. Цель вопроса заключалась в том, чтобы показать, что потерпевший не мог узнать человека, которого видел среди множества других людей. Вы могли бы доказать это, если бы действовали иначе. Свидетель сказал то, что сказал, для того, чтобы дать прямой и решительный ответ и вместе с тем показать, что у него никаких сомнений в личности виновного нет, сколько бы народу на ярмарке ни было.