Фэй Уэлдон - Жизнь и любовь дьяволицы

• Название: Жизнь и любовь дьяволицы
• Автор: Фэй Уэлдон
• Издательство: Полина
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 1995
• ISBN: 5-86773-048-4

В центре романа — судьба женщины, не просто обычной, а гипертрофированно заурядной. Крупная, неловкая, некрасивая, безропотно смирившаяся с участью домашней рабыни Руфь. Ее муж Боббо — красавчик и бонвиван — принимает ее собачью преданность как должное и живет в свое удовольствие. Но вот в тихом семейном болоте взрывается бомба — Боббо влюбляется в очаровательную писательницу Мэри Фишер и решает оставить семью. Загнанная в угол жена вырывает из сердца все, что составляло суть ее жизни. Отныне она не жена, не мать — она воплощение сатаны в юбке, ее цель — месть. В ее голове рождается грандиозный, поистине дьявольский замысел, и для его осуществления ей понадобится семь лет.

---

Фэй Уэлдон Жизнь и любовь дьяволицы

1

Мэри Фишер живет в Высокой Башне у самого моря — она пишет о любви, книгу за книгой. И все врет.

Мэри Фишер исполнилось сорок три, и любовь к себе она воспринимает как должное. Всегда находились охотники быть с ней рядом, любить ее — случалось, даже страстно и самозабвенно; порой и она отвечала взаимностью, хотя влюбляться до самозабвения, думаю, ей не доводилось. Она сочиняет любовные романы. Врет себе и всему миру.

Мэри Фишер хранит свои деньги в банке на Кипре — чтобы платить поменьше налогов. Денег у нее 754 300 американских долларов, что равно 502 867 фунтам стерлингов, или 1 931 009 немецким маркам, или 1 599 117 швейцарским франкам, или 185 055 050 йенам, и так далее, но, впрочем, денежная единица тут не главное. Во всем огромном мире женская доля, в сущности, одинакова. И куда ни кинь взгляд, всюду видишь одно и то же: тому, кто имеет, как Мэри Фишер, дано будет и приумножится, а Кто не имеет, как я, у того отнимется и то, что имеет.

Мэри Фишер все свои деньги заработала сама. Ее первый муж, Иона, внушал ей, что капитализм — явление постыдное, и она верила ему, поскольку от природы была кротка и нестроптива. Если бы не это, Мэри Фишер давно вложила бы деньги в акции и уже сколотила бы солидный капитал. А так все ее имущество — это четыре дома общей стоимостью от полумиллиона до миллиона долларов, в зависимости от колебания цен на рынке недвижимости. Понятно, что любой дом, с финансовой точки зрения, может представлять интерес, только если есть желающие купить его и если, с другой стороны, вы как хозяин готовы с ним расстаться. В иных обстоятельствах дом просто место, где живете вы сами или кто-то из ваших близких. В лучшем случае обладание недвижимостью обеспечивает душевный покой; в худшем — это лишняя головная боль и бесконечные хлопоты. Мэри Фишер я желаю худшего.

Мэри Фишер миниатюрная, смазливенькая и хрупкая; ей ничего не стоит хлопнуться в обморок, разрыдаться или переспать с одним-другим мужчиной, хотя она усиленно делает вид, что не из таких.

Мэри Фишер — любовница моего мужа, которого она наняла вести ее бухгалтерию.

Я люблю своего мужа и ненавижу Мэри Фишер.

2

Планета вертится, жизнь идет: морские волны бьются о скалы у подножия башни, где живет Мэри Фишер, — то прилив, то отлив. В Австралии могучие эвкалипты тянутся вверх, сбрасывая лоскуты старой, отсохшей коры; в Калькутте мириады разрозненных, мерцающих искр, которые создают энергию толпы, вдруг сливаются воедино, возгораются и снова затухают; в Калифорнии чайки, слившись на миг с волнами, брызгами и пеной, вновь взмывают ввысь, в бесконечность, в вечность; в крупных городах по всему миру, связанные незримыми узами недовольства и протеста, возникают кучки одержимых диссидентов, от которых в черноземе нашего земного бытия расходятся корни грядущих перемен. Но я связана по рукам и ногам, и мне не вырваться из пут, имя которым — здесь и сейчас; не вырваться из собственного тела, не вырваться из этой жизни, в которой мне остается только одно — ненавидеть Мэри Фишер. Больше мне жить нечем. Ненависть поглощает меня целиком и преображает все мое существо: я сама теперь ходячее воплощение ненависти. И я только недавно это поняла.

Лучше ненавидеть, чем горевать. Да здравствует ненависть, живительная ненависть, дающая энергию и силы! И пусть умрет любовь.

Если, стартовав у башни Мэри Фишер, вы будете двигаться в глубь суши, все время удаляясь от моря, то сначала вы проедете по гравиевой подъездной дорожке между рядами чахлых тополей (садовнику платят жалование 110 долларов в неделю — ничтожно мало в пересчете на любую валюту, и, возможно, он просто мстит хозяйке за скупость), потом выедете за пределы ее частных владений — на шоссе, которое бежит вверх и вниз по западным холмам, а затем спускается в долину, к бескрайним пшеничным полям; но вы едете дальше, еще километров сто, пока не въедете в наше предместье — и там вы увидите мой дом: небольшой зеленый садик, где играют наши с Боббо дети. Тут, наверно, тысячи таких домов — один похож на другой — к востоку, северу, западу и югу. А мы как раз посередине, в самом центре района с названием Райские Кущи. Ни город, ни деревня — что-то среднее. Все утопает в зелени, во всем чувствуется достаток, и многие даже считают, что тут красиво. Спорить не буду — лучше жить здесь, чем, скажем, на улице в центре Бомбея.

Я точно знаю, что мой дом стоит в центре предместья (хотя центр этот никак и ничем не выделяется), потому что я не один час провела над картами. Я должна выяснить, какая взаимосвязь существует между неудачей и географическим местоположением. Расстояние от моего дома до башни Мэри Фишер — сто восемь километров, или шестьдесят семь миль.

От моего дома до станции сто двадцать пять километров, а до магазинов шестьсот шестьдесят метров. В отличие от большинства моих соседок я не езжу на машине. У меня плохая координация. Четыре раза я сдавала экзамены по вождению и все провалила. Люблю пройтись пешочком, говорю я, много ли у меня дел? Из углов вымела, пыль вытерла — отчего не пройтись по нашему местному раю. Вообще в этом что-то есть, говорю я, и мне верят, — воображать, что гуляешь в раю.

Мы с Боббо живем в доме 19 по Совиному проезду. Это самая престижная улица в самой престижной части Райских Кущ. Дом совсем новый — мы первые, кто в нем живет. Так что никаких отзвуков прошлого, все чисто. У нас с Боббо две ванные, большие окна с видом на сад, со временем и деревья подрастут, закроют нас от соседей. Чего еще желать?

В Райских Кущах люди живут дружно. Мы с соседями ходим друг к другу в гости. Обсуждаем всякую всячину, а не идеи; обмениваемся информацией, а не теориями; и вообще стремимся сохранить душевное здоровье, не позволяя себе думать ни о чем, кроме разных мелких частностей. Все, что выходит за рамки частного, порождает страх. Стоит углубиться в прошлое — и увидишь позади себя пустоту, заглянешь в будущее — и впереди то же. Да и в настоящем все должно быть тщательно продумано и взвешено. В последнее время хозяйки взяли моду угощать гостей свиными ребрышками на китайский манер — с бумажными салфетками и полоскательницами для рук. Одним словом, повеяло переменами. Мужчины только кивают да посмеиваются, а женщины нервно улыбаются и роняют тарелки.

Мы живем хорошо. Так говорит Боббо. Теперь он все реже появляется дома, и я слышу это реже, чем раньше.

Любит Мэри Фишер моего мужа или нет? Заглядывает ли она ему в глаза, ведет ли с ним безмолвный разговор?

Однажды меня повезли к ней знакомиться, и на пороге гостиной я зацепилась за ковер — настоящий кашмирский ковер стоимостью 2540 долларов. Росту во мне метр восемьдесят восемь — прекрасный рост для мужчины, но не для женщины. Волосы у меня черные, как сажа (у Мэри Фишер светлые, как лен), и еще у меня типичный для высоких брюнеток длинный, чуть выступающий вперед подбородок и нос крючком. Плечи у меня широкие и костлявые, бедра тоже широкие — и мясистые, а ноги сильные, как у атлета. Зато руки — ей-Богу не вру — непропорционально коротки. Моя внешность никак не соответствует моему характеру. Что ж, бывает, скажете вы, не повезло: вытащила несчастливый билет в лотерее под названием женская доля.

Когда я зацепилась за ковер, Мэри Фишер презрительно усмехнулась, и они с Боббо обменялись быстрыми взглядами, словно заранее знали, что так и будет.

— Расскажи мне о твоей жене, — наверно, шептала она ему в истоме, едва отдышавшись после страстных объятий.

— Большая — слон в посудной лавке, — должно быть, отвечал он. И, если мне в тот момент вдруг выпала удача, мог добавить:

— В общем, не красавица, но сердце у нее доброе. Да, я почти уверена, что он говорил ей именно это, хотя бы ради того, чтобы оправдать себя и принизить меня. Нельзя требовать от мужчины невозможного — хранить верность жене, которая только и умеет, что быть безупречной матерью и добродетельной супругой: такой образ страдает существенным изъяном — отсутствием эротичности.

И потом, решив, — эх, была не была, — с виноватым хохотком говорил ей: «У нее на подбородке аж четыре родинки, и из трех торчат волоски». Говорил? Думаю, да. Трудно устоять против такого соблазна, когда, немного отдышавшись, затеваешь в постели невинную дурашливую возню — со щекоткой, смешочками, повизгиванием, — словом, веселишься и радуешься жизни.

И еще мне кажется, что рано или поздно Боббо должен был обязательно изречь сакраментальную тираду всех неверных мужей: «Вот ведь что интересно: я по-своему люблю ее. Люблю — но не влюблен. А в тебя я влюблен. Понимаешь?» И Мэри Фишер с умным видом кивает — она-то понимает, еще как понимает!

Я знаю, как устроена жизнь, и знаю, как устроен человек. Каждый занимается самообманом, принимает желаемое за действительное. Это, если хотите, правило без исключений, а неверные супруги вообще классический пример. У меня теперь есть время обо всем этом подумать — особенно днем, когда посуда перемыта, и дом наконец затихает, и гулко тикают часы моей жизни, и мне больше нечем заняться, только гадать, что там сейчас поделывают Боббо и Мэри Фишер, и представлять их вдвоем, сейчас, вот в эту самую минуту! Непостижимая вещь время. Я все думаю и думаю, и попеременно играю обе роли — то за него, то за нее. И мало-помалу мне начинает казаться, что я полноправный участник этого спектакля для двух актеров. Я, для которой здесь уже роли нет. А потом звонит Боббо и говорит, что не придет домой, а тут как раз и дети возвращаются из школы, и в доме воцаряется какая-то особая, уже привычная тишина — пушистое, мягкое, белое одеяло, которое накрывает нас с головой. И даже когда кошка поймает мышь, то визг и писк, кажется, доносятся откуда-то издалека, из другого мира.