Иннокентий Соколов - Бог из глины

• Название: Бог из глины
• Автор: Иннокентий Соколов
• Жанр: Ужасы и Мистика

Аннотация:

Ты слышишь это каждую ночь, когда ложишься спать. Ты слышишь это каждую ночь, когда спишь. Ты слышишь это каждую ночь, когда вскакиваешь в своей постели, прижимая одеяло к груди, пытаясь хоть как-нибудь защитить себя от этого кошмара. Это ночной ветер поет призрачную колыбельную, и луна подпевает ему серебряным голосом. Это существа, замурованные в толстых стенах дома, пытаются разговаривать с тобой. Это неведомый бог, живущий в подвале, зовет каждую ночь к себе. Вскакиваешь с постели, и некоторое время смотришь в темноту, пытаясь судорожно глотнуть, пытаясь пустить воздух в легкие, ослабевшие от крика. Молча стоишь в темноте, вслушиваясь в голоса, которые шепчут тебе о том, что они хотели бы сделать с твоим телом, твоей кровью и плотью. Ты стоишь в темноте и пытаешься услышать знакомые, привычные звуки — тиканье будильника, потрескивание обоев, печальную песню сверчка за окном. Ты почти убеждаешь себя, что слышишь эти звуки, и больше ничего. Это происходит каждую ночь, и это беспокоит тебя. Ты не знаешь, что происходит сейчас с тобой и твоей семьей. Ты ничего не делаешь — просто плывешь по течению, не предпринимая никаких попыток вырваться из этого дома. Ты пока не знаешь, что ожидает тебя — но если бы ты знал, если бы только знал…

---

Она возвращалась домой. В их новое жилище.

Раз за разом в голове всплывали кусочки прошедшего дня. Это воскресенье она провела у родителей. Помогала мыть посуду матери. Пила чай с вареньем (каждый год ее мать упорно варила килограммы абсолютно безвкусного, пресного варенья, которым потом насильно потчевала всех, кто имел несчастье оказаться у нее в гостях), вели неторопливую (или почти неторопливую, совсем без эмоций) беседу.

Вот мать шумно дует на горячий чай, круглое некрасивое лицо сосредоточено на этой нехитрой процедуре. Отец скромно притаился с краю (он всего лишь маленькая незаметная мышка-норушка, придаток властной, агрессивной супруги), не решаясь мешать беседе, изредка вставляя ничего не значащие междометия.

— Ну и как, ваш новый, так сказать, дом?

Толика ехидности, прозрачный намек на какие-то одной ей известные мелочи, которые встают во всей красе перед искушенным взглядом мамаши.

— Мама… (робкие попытки балансировать на тонкой грани между ехидной затаившейся злобой и бурными потоками ярости, плюющей кипящими брызгами обжигающего яда)

— Что мама?

На лице матери проявляется такое знакомое выражение — железобетонное упрямство пополам с желчью — опасная смесь!

— Мама, тот дом лучше и гораздо больше, нашего, старого…

Боже, разве можно пробить стену из кирпича стеклянным молотком?

(Упрямые складки на лице собираются в картину ненависти)

— Надя, тебе не нравится жить в одном городе с нами? Ну, извини, если что не так. Может вам, и машина не нравится — конечно, не иномарка, куда уж нам!

— Мама, перестань, пожалуйста…

Умоляющие нотки еле слышны — бушующий прибой чувств заглушает слабые всплески просительных интонаций…

Потом они пили чай молча, каждый, думая о своем. Мать — насупившись, возведя в сознании толстую стену отчуждения. Все что за этой стеной — проходит мимо, остается чужим и ненужным. Дети, неблагодарные дети вырастут и ни за что не оценят стараний родителей. Бессонные ночи, грязные пеленки, проклятая работа иссушающая душу, давно опостылевший супруг, — всех его стараний хватает только на дежурную газету, которую можно в сотый раз перелистывать, лежа на стареньком, но удобном диване, отгородившись от грозной жены маленькой ширмочкой из равнодушия, пропитанной потом боязни перемен.

И неважно, что дети обзаведутся своими семьями, и возможно так же будут не спать ночами, перестирывая тонны пеленок, и постараются сделать все возможное, чтобы избавится от надоевших родителей, от неуемных стараний вмешиваться в их жизнь, привносить в нее устаревшие законы, неважно! Родительский долг, святая обязанность матери следить, чтобы дите не наделало глупостей, не совершило непоправимых ошибок, способных испортить жизнь. Вот в этом, Мария Сергеевна как раз и не преуспела. Не уследила за своей кровиночкой. Позволила этому пьянчуге ворваться в ее накатанную, упорядоченную жизнь, разнеся в клочья все надежды и чаяния, разбив мечты о богатом и понимающем зяте. Что и говорить — отдала единственную дочь неудачнику, который только и может, что беспробудно пьянствовать, чередуя периоды запоя со слезливыми обещаниями бросить пить, да лазить ночами черт знает где, и ломать кости по дурости, чтобы потом все полгода носились с ним как с писаной торбой — ах Сереженька то, ах Сереженька это. А Сереженька лежит себе и в ус не дует. А глупая теща знай ползай себе на карачках, чтобы зятек мог кушать бульончик, восстанавливая никчемное здоровье. Казалось бы, здоровый детина — иди, работай, содержи семью, уж, коль взялся ниоткуда; прилагай усилия, так нет — таким, как он работать противопоказано. Ну ничего, закончатся деньги, от продажи дома, завершится затянувшийся праздник, совсем по-другому запоете. Вот тогда и посмотрим, хорошая теща, или нет.

Время оно если не лечит, то, во всяком случае, помогает сообразить что к чему…

Надежда смотрела на мать, читая мысли с лица. Да собственно-то и читать не было необходимости — все свои соображения, насчет зятя, Мария Сергеевна выкладывала сразу, ни в коей мере не задумываясь о последствиях.

Первые полгода-год, Надежда ревела, как школьница, пряча лицо в подушку, а на глупые вопросы Сергея, предпочитала отвечать короткими и резкими междометиями, не решаясь противостоять своей матери. Потом все упреки и уколы матери стали чем-то привычным, обыденным. Что-то вроде дольки лимона к традиционному чаю.

Это воскресное чаепитие ничем не отличалось от остальных, и теперь Надежда ехала домой, в прокуренном, шумном вагоне, и царапала ногтем грязное стекло, стараясь не думать о родительских упреках, умом понимая, что родителей не выбирают, и если довелось родиться единственным ребенком — терпи. Сожми зубы покрепче, и старайся удерживать равновесие в растрескавшейся, давно уже сидящей на мели шлюпке семейной жизни, которую, тем не менее, старательно раскачивают взбесившаяся стихия окружающей действительности, неразумный муж, и любящие родители в придачу.

Погода за окном, словно сдурела. Ливень усилился, грозя смыть к черту электричку вместе с пассажирами. Надежда слышала, как тугие, тяжелые капли разбиваются о вагон. Шум дождя старался заглушить перестук колес, чтобы доказать свое природное преимущество перед делом слабых человеческих рук.

Можно было конечно съездить на машине, но в последнее время Надежда стала испытывать страх, садясь за руль Москвича. Было ли тому виной происшествие на дороге, когда они с Сережей переезжали в новый дом, Надежда не знала, но каждый раз, приближаясь к автомобилю, она неизбежно представляла, как дорога переворачивается в лобовом стекле, и сила удара сплющивает металл об асфальт, чтобы смять, исковеркать слабое человеческое тело, надежно завернуть в железный саван.

Поэтому приходилось терпеть шум и грязь электрички, сидя на жесткой, расписанной похабщиной скамейке, не обращая внимания на толчею и отворачиваться каждый раз, когда рядом возникал очередной предприимчивый торгаш, тыча в лицо своей непотребный товар.

Электричка остановилась, и Надежда машинально, не думая ни о чем, вышла на перрон.

Пока она добиралась домой, окончательно стемнело, и с трудом можно было разобрать очертания вокзала. Почему-то вокруг как назло не было ни души, хотя Надя готова была поклясться, что кроме нее, на станции сошло как минимум три-четыре десятка человек.

На секунду ей показалось, что она оказалась в том самом городе, из которого пыталась уехать. Надежда ошалело крутила головой, пытаясь сообразить, что происходит. Казалось, мир сошел с ума, перевернулся с ног на голову, и поезда, которые ходят по кругу, возвращая маленьких доверчивых пассажирок в то самое место, из которого они так настойчиво стараются убраться, лишнее тому подтверждение.

— Это сон — прошептала Надя.

Это сон, и она сейчас спит, опустив голову, покачиваясь в такт вагону, наполненному людьми, которые точно так же, как и она, едут по своим делам, важным и не очень.

(Хотелось бы в это верить милая, но все дело в том, что иногда реальность бывает страшнее самого-самого ужасного кошмара, и счастье проснуться, с трудом восстанавливая сбившееся дыхание, остается недостижимой мечтой).

Она вошла в здание вокзала, прошлась мимо пустых сидений в зале ожидания, и вышла на привокзальную площадь — пара-тройка киосков, да автобусная остановка, на которой никого не было.

Наде совершенно не хотелось идти на темную остановку, но другого выхода не было — сейчас она готова была на все — ехать автобусом, остановить такси, — все что угодно, чтобы только не идти пешком, тем более, отсюда до дома больше часа ходьбы.

Осенняя прохлада и сумерки — это достаточная причина, чтобы не брести одной, ломая ноги на неровностях и выбоинах дороги. Даже если это и сон (хотелось бы, чтобы это было именно так…), то всегда можно будет проснуться в шумном вагоне, или где-нибудь еще.

Словно в ответ на ее мысли, подъехало такси. Зеленый огонек вспыхнул ненадолго, словно пытаясь рассеять наступившие сумерки холодного осеннего вечера, и потух.

Надя взмахнула рукой, и такси остановилось. Она открыла дверь и закричала. Из салона автомобиля, словно из пасти огромного металлического монстра, дохнуло гнилью, и существо, сидящее за рулем потянуло к ней свои отвратительные лапы.

Ожил ночной кошмар, и мерзкая тварь, что пыталась схватить ее, заверещала так, что казалось, лопнут барабанные перепонки.

Это существо, что живет в каждом из нас, и время от времени заставляет совершать поступки, за которые потом бывает мучительно больно и стыдно. Это обратная сторона сознания, темная сторона, увидеть которую можно только тогда, когда ярость и боль распирают мозг, и умирающая душа разворачивается на изнанку, обнажая свою суть.

Это существо, что живет в шкафу, это ночной кошмар, это предсмертные судороги остывающего тела, это страх боль и ужас в одном флаконе, успевшие настояться, перезреть, перебродить в одну адскую смесь, чтобы родить самого отвратительного монстра, которого только можно себе представить…