Петр Северов - Сочинения в двух томах. Том второй

• Название: Сочинения в двух томах. Том второй
• Автор: Петр Северов
• Издательство: Днiпро
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1980

Во второй том вошли рассказы и повести о скромных и мужественных людях, неразрывно связавших свою жизнь с морем.

---

Вот кого здесь не доставало — Егорки. Он только ступил через порог, весело вскрикнул, завидя мотылька, засмеялся, затопал ножонками, и тишина отступила, убралась, исчезла прочь, и небо за окошком стало яснее и глубже, а массивные корабельные часы — подарок норвежского капитана — ударили торжественно и звучно.

Прошло какое-то неприметное время, и Егорке не захотелось уезжать от дедушки, и Марийка оставила его на денек, потом на недельку, и еще на недельку. Все нравилось малышу в дедушкином доме: и эти старинные часы с густым и медленным звоном, и страшная картина «Девятый вал», и сама светлица в три окна, за которыми от близкого берега и до самых небес синело и сияло море.

Но Егорка видел море не только из дедовой светлицы: он спускался с дедушкой глинистой тропинкой прямо к прибою, сбрасывал рубашонку и штанишки и, визжа от блаженства, хохоча, пуская пузыри, барахтался в шумных соленых гребешках. А потом они шли вдоль берега и выходили на каменные плиты причала, где, громоздясь надстройками под самые тучи, высились то черные, то белоснежные, глазастые, будто живые, громадины корабли, и, словно давних приятелей, дедушка называл их поименно: «Аргунь», «Сахалин», «Чернигов», «Медногорск»…

Что удивляло и радовало Егорку; дедушка знал по именам все корабли, стоявшие у причалов порта, и те, что отдали якоря на рейде, и даже те, что лишь показывались над светлой дымкой моря. И его еще удивляло и веселило, что люди на причалах и кораблях — все знали его дедушку, знали и уважали, — это Егорка понимал без объяснений.

В порту он бывал с дедом почти ежедневно и постепенно стал различать суда: пассажирские и сухогрузы, танкеры и рудовозы, рефрижераторы и угольщики, сейнеры и буксиры, и среди множества судов, ошвартованных у причалов, у него уже появился и «любимчик», это был коренастый трудяга ледокол с добрым и внушительным именем — «Добрыня Никитич».

Как-то Егорка принялся перечислять деду все корабли, которые знал по именам, но Ефим Ильич, обычно строговатый к внуку, прервал его на полуслове:

— Ты, парень, один теплоход по имени запомни: «Майкоп». Этого с тебя достаточно. Почему? Вполне понятно. Потому, что на «Майкопе» служит твой отец.

И Егорке накрепко запомнился тот мимолетный разговор. Быть может, еще тогда у него появилось настойчивое желание непременно разыскать у причалов отцовский корабль. В шесть лет он научился читать названия судов, и когда крупные белые буквы слагались в сознании мальчика в имя, чуточку схожее с тем, желанным, сердце его взлетало и падало, как на качели. Слово «Майкоп», однако, полностью не получалось, а Егоркины постоянные расспросы деду порядочно надоели, и однажды он ответил, сердясь:

— Ну, настырный, затеял одно и то же, какой он, да какой «Майкоп»? Уж если твой батя на нем изволит плавать, значит, корабль не иначе — серебряный!

И мальчонка притих. Слово дедушки веско, и его следует обдумать. Егорке еще ни разу не доводилось видеть серебряный корабль. Соседний мальчишка уверял, что такого, мол, и нету. Но если дедушка сказал, что есть, значит, есть: куда ему, соседскому Кольке, до дедушки? Егорка стал вспоминать, где и что он видел когда-нибудь серебряное. Вспомнились ледяные сосульки под крышей, в свете весеннего солнца. Мама сказала: «Смотри, они совсем серебряные!» Потом еще вспомнился месяц-молодык, тоненький и почти прозрачный, как срез лимона. Кто-то и его назвал этим словом — серебряный. И припомнились «капитанские» часы: в тех больших часах, что стояли у дедушки в светлице, круг, по которому движутся стрелки, был сделан, как говорили, из серебра.

Проходили недели и месяцы, и у Егорки появлялись все новые интересы: он уже обзавелся удочкой с тонкой, самой настоящей лесой и крошечным лиловым крючком, и за тот блестящий крючок уже успела схватиться какая-то глупая рыбешка, но среди множества открытий, треволнений, желаний, заполнивших маленькую Егоркину жизнь, одно оставалось неотступным и все более беспокойным — желание отыскать отцовский серебряный корабль.

Ефим Ильич иногда примечал, что мальчонка не по летам задумчив, скрыто-встревожен, а подчас рассеян и молчалив. Из этого странного состояния глубокой задумчивости дедушка, впрочем, легко выводил Егорку с помощью сказки. Стоило Ефиму Ильичу только начать: «За горами, за долами, за широкими морями…» — и мальчонка тотчас оживлялся и, встрепенувшись, жадно ловил каждое слово деда. Но Ефим Ильич, наверное, не догадывался, что из-за тех волшебных гор, у вершин которых спят облака, орлы и сказки, навстречу мечте Егорки манящим и таинственным видением непременно выплывал серебряный корабль.

Клавдия и Соня приехали к отцу двумя машинами — «Волгой» и «Победой». Управляли машинами их мужья — оба самоуверенные, деловитые, солидные инженеры. В машинах было полно детворы, праздничных пакетов, коробок и свертков и даже горшков с цветами.

Встреча была шумная, суетливая: пятеро деток, чистеньких и надушенных, сразу же затеяли ссору из-за бамбуковой удочки деда. Клаша мечтательно вздыхала: «Ах, этот чудный домик!» Соня тихонько, но настойчиво корила мужа — он забыл вилки и ножи, а Ефим Ильич, не находя, чем заняться, взял на колени Егорку, и они притихли в уголке.

Скромная, приветливая Марийка была значительно моложе и красивее своих сестер. Они это, как видно, понимали и тем более откровенно сочувствовали ей, одинокой сельской учительнице, чья судьба — бесконечное ожидание, а милая внешность, будто в песне — «красота мне эта ни к чему».

Слушая их рассудительный, однообразный и чуточку манерный щебет, Ефим Ильич сказал:

— А наш Егорка, похоже, будет моряком. Значит, по дедовской и отцовской линии. И что ему ваши кафельные кухни, да лоджии, да мусоропроводы — верно, Егорка? — если сердце морского простора требует?..

В ту же минуту Ефим Ильич понял, что лучше бы ему и не произносить таких слов. Вон как накинулись на него с мягкими укорами дочки! И разве, мол, не видит он Марийкиной печали? Сам всю свою жизнь на тревожных вахтах извел — штормовал, тонул, в ледяных заторах томился, а кто сосчитает бессонные ночи, что выстоял он на мостиках кораблей, и как же ему не совестно — любимого внучка на этот суровый путь подталкивать?

— А что я вам отвечу, девоньки? — заметил Ефим Ильич, перебирая в пальцах шелковые кудряшки внука. — От моих несчитанных, тревожных вахт нынче три дочки на своих деток радуются. Значит, штормуя да мытарясь, все же вырастил детвору. Давайте-ка лучше не печалить Марийку: вернется ее Костя, земля кругла.

Клаша и Соня, оставив отца в покое, дружно переключились на Егорку. Ну, конечно же, ребенок совсем одичал, неделями не видит матери. Вот и ноготки у него не обрезаны, и в парикмахерскую давно пора, и сандалии стоптаны. Смотрите, как он хочет сладкого! Бедный мальчик, ты видел когда-нибудь шоколад?..

Марийка покусывала губы. Внешне она оставалась спокойной. Только внешне… Она умела держать себя в руках. Отодвинув пирог с клубничным вареньем, а заодно и тарелочку с шоколадками, Егорка, сияя глазенками, сказал:

— А у моего папки серебряный корабль!.. Весь, как льдинка, серебряный! Правда, дедушка?..

Ефим Ильич одобрительно кивнул головой.

— Верно, морячина!

Клаша вздохнула. Соня удивленно вскинула брови и развела руками, а Марийка мечтательно улыбнулась.

Зимний день короток, праздничный — тем более, и вот уже подкрался вечер, и, слушая монотонное журчание речи теток, усталый от их настойчивых угощений и неинтересных расспросов, Егорка теснее прижался к дедушке да так и утих за столом, провожаемый в сон ясной улыбкой матери.

Быть может, спилось ему исполнение желаний, и муж Сони, пожилой, седеющий Никифор Семеныч, взглянув на Егорку, удивился:

— Какое у мальчика гордое выражение лица!

— Наблюдал бы за своими, — шепнула ему Соня, но Никифор Семеныч, казалось, не расслышал и повторил:

— Гордое и, знаешь, даже волевое.

Вскоре вся детвора отправилась вслед за Егоркой в соседнюю комнату на отдых, а взрослые продолжали беседу. Муж Клаши, Федор, главный инженер завода, склонный к полноте «кабинетный человек», потянувшись до хруста в суставах и зевнув, сказал, что завидует морякам и что сам не прочь отправиться куда-нибудь в тропики или еще дальше. Клаша испуганно засуетилась: «Не пущу! Ни за что не пущу!» А Марийка, смеясь, сказала:

— Ты его, Клаша, к буфету привяжи. Кажется, он у тебя под красное дерево? Ну, конечно, я имею в виду буфет…

Самоуверенная Соня усмехнулась и молвила с расстановкой:

— Мой от меня ни в какие плавания не пустится. Не посмеет. Знает, что, по дальним краям скитаючись, можно, пожалуй, многое дома потерять.

Марийка не поняла и переспросила:

— Потерять?.. Что потерять?

Соня подбоченилась и бросила вызывающе:

— А хотя бы жену.