Дмитрий Ломоносов - Записки рядового радиста. Фронт. Плен. Возвращение. 1941-1946

• Название: Записки рядового радиста. Фронт. Плен. Возвращение. 1941-1946
• Автор: Дмитрий Ломоносов
• Издательство: Центрполиграф
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-227-03409-0

Дмитрий Борисович Ломоносов в свои почтенные 87 лет известен интернет-сообществу как, пожалуй, самый пожилой российский пользователь Интернета и блогер. Несмотря на современный образ жизни, главным событием в ней для Д. Б. Ломоносова остается далекая война, от начала которой минуло уже 70 лет. Память о ней долгие годы не давала покоя ветерану, и он изложил свои воспоминания на страницах этой книги. Репрессированные родители, сын «врагов народа», короткая юность, прерванная войной, нелегкий солдатский труд в кавалерийской части, скитания в плену, едва не окончившиеся смертью от истощения в самые последние дни войны, и, наконец, послевоенное клеймо бывшего военнопленного. Личная судьба солдата и общая слава военного поколения представлены в этой замечательной в литературном отношении и исторически точной книге.

---

В первый же день пути почувствовал недостаток своей экипировки: отсутствие котелка. Ведь гречневая каша-концентрат — это окаменевший брикет, который, как сказано на упаковке, необходимо варить 10–15 минут. Ложкой я обзавелся еще в Казани, а вот о котелке не подумал. Первый день еще обходился «сухомяткой» (хлеб, сало, колбаса, селедка), а наутро сварил себе на костерке кашу в котелке, взятом напрокат у одного из спутников, и съел в один присест: отложить часть для последующего употребления было не во что. Это был первый урок приобщения к солдатскому быту: жизненно необходимо иметь при себе ложку, котелок и малую саперную лопатку. Вышел из положения, совершив неблаговидный поступок, авось простится он мне за истечением срока давности…

В зале ожидания какой-то небольшой станции увидел бак с питьевой водой, к которому на цепочке была прикреплена большая жестяная кружка. Удалось незаметно для окружающих разжать звено цепочки и этот сосуд похитить. До конца пути эта кружка мне служила и котелком, и по своему основному назначению.

В пути и на остановках коротали время, греясь у бочки-печки, в разговорах, темами которых были рассказы о недавнем мирном быте и последовавших военных испытаниях.

Большинство моих спутников были горожане — жители Казани и эвакуированные из разных городов, оккупированных германскими войсками. Обсуждалась и предстоящая нам учеба в военном училище, и последующая служба в качестве командиров — младших лейтенантов Красной армии. Меня особенно волновал вопрос о том, как будут складываться отношения между нами — безусыми мальчишками 18–19 лет и рядовыми и младшими командирами, большая часть которых намного нас старше.

Наблюдали за проходящими поездами, везущими на запад людское пополнение и военную технику. У останавливающихся составов пытались угадать, куда они направляются, но предусмотрительный старшина категорически запретил расспрашивать об этом: неуместное любопытство могли посчитать подозрительным.

Часто останавливались и санитарные поезда с ранеными: тяжелораненых везли в пассажирских вагонах, переоборудованных под госпитальные, легкораненые ехали в таких же, как наши, теплушках. Иногда из госпитальных вагонов выгружали носилки с умершими в пути.

К середине третьего дня пути показались знакомые подмосковные сосновые леса и дачные поселки.

И вот, наконец, Москва, Казанский вокзал. Здесь я был в последний раз в 1935 году, направляясь с мамой в Анапу. Так давно и так болезненно-памятно это было… Совсем близко, каких-нибудь 15 минут пути (в Лубянском проезде), живет близкая подруга моей мамы по царской ссылке Калерия, возможно уже вернувшаяся из эвакуации. Есть и другие хорошие знакомые по Обществу бывших политкаторжан, где, я был в этом уверен, меня бы встретили как родного. Но куда же без документов и из-под надзора бдительного старшины?

Разместились в одном из залов в ожидании распоряжений.

В столовой одного из зданий, примыкавших к вокзалу, нас накормили неплохим по военному времени обедом и на втором этаже стали показывать фильм «Тринадцать» о героических событиях времени борьбы с басмачеством.

Досмотреть фильм не пришлось: раздалась команда «На выход, строиться!». Погрузились в пассажирский вагон пригородного поезда и через пару часов выгрузились на станции Хлебниково.

Где-то поблизости от станции (несколько минут пешком) обнаружилась проходная на территорию училища, огражденная высоким забором. Пропустили внутрь и провели в отгороженную решетчатой оградой карантинную зону. Старшина, нас сопровождавший, с превеликим облегчением сдал наш неровный строй пожилому (так нам тогда казалось) лейтенанту — командиру карантина, отрапортовав по всей форме:

— Товарищ лейтенант! Маршевая рота (номер не помню) в составе… человек из Казани прибыла в ваше распоряжение. Старшина Капусто.

Лейтенант, откозыряв и приняв у старшины пакет с нашими документами, провел перекличку и обратился к нам с речью, из которой мы наконец узнали, что прибыли в минометно-пулеметное училище. Нам надлежит провести месяц в карантине, и после медицинской комиссии и принятия присяги мы будем зачислены в курсанты.

После команды «По порядку номеров рассчитайсь!» нас разбили на два взвода по четыре отделения в каждом и повзводно и поотделенно, после обычной санобработки, разместили в одноэтажном бараке в относительном комфорте — с кроватями, застеленными одеялами и простынями. Команда «Отбой», и мы улеглись спать в ожидании открытия со следующего дня нового этапа нашей жизни.

После войны в период моей службы в институте, находившемся на Дмитровском шоссе, мне часто приходилось отбывать обычную в те годы повинность: работать на овощной базе. Находилась она на станции Хлебниково. Приезжая туда на пригородной электричке или по шоссе на машине, я осматривался, пытаясь угадать, где находилось минометно-пулеметное училище, но обнаружить не удалось. От двухэтажных брусчатых домов-казарм, военного городка, огражденного высоким забором, ничего не осталось. Возможно, за прошедшие годы я потерял ориентировку и в разросшемся во много раз поселке не нашел этих объектов. Или я напрочь забыл место его размещения, или же оно было ликвидировано, а здания и объекты, находившиеся на его немалой территории, впоследствии были снесены.

Следующий день — первый в карантине — начался с завтрака в зале-столовой. Не помню, чем нас накормили, но в условиях военного тыла мне понравилось и качество и количество еды.

Затем построение и поверка, знакомство с командованием карантина и порядком пребывания в нем. Кроме занятий строевой подготовкой, других военно-учебных мероприятий здесь предусмотрено не было, однако воинский порядок мы соблюдать были обязаны: ходить по территории только строем, у дверей казармы выставлять на круглосуточное дежурство дневальных, ответственных за порядок в помещении, и выполнять беспрекословно все приказы и распоряжения своих командиров: отделений — назначенных из нашей среды, взвода — младшего лейтенанта из персонала училища и командира роты, он же командир карантина, — лейтенанта, принявшего нас у ворот-проходной.

Еще в Ростове мне пришлось пройти сточасовой курс всевобуча — всеобщее военное обучение, — которым предусматривалась обязательная строевая подготовка, изучение винтовки (разбирать и собирать затвор с завязанными глазами считалось особым шиком), знакомство с новыми видами вооружения рядового стрелка — лопатой-минометом и ружейным гранатометом. Правда, никогда более я с этими предметами не встречался: вероятно, они были сняты с вооружения еще до того, как поступили в войска.

Поэтому участие в занятиях по строевой подготовке мне были не внове. Большинство же моих соратников не были ранее знакомы со строем и строевыми командами. В результате «экзерциции» нашего взвода на площадке перед казармой со стороны выглядели уморительно: одетые во что попало (при мобилизации обычно одевались в самые изношенные предметы одежды и обуви), «рядовые-необученные» по команде «Ша-а-гом марш!» начинали движение кто с левой, кто с правой ноги, команда «Правое плечо вперед!» вызывала толкотню и недоумение. При движении кто-нибудь обязательно наступал мне на пятки. Некоторые никак не могли увязать синхронное движение ног и рук.

Первые дни младший лейтенант, командир взвода, теряя терпение и самообладание, срывался на матерщину, а командир роты, наблюдая за занятиями со стороны, надрывался от хохота.

Остальное время, свободное от строевых занятий, нас использовали на различных хозяйственных работах: очистка от кустарника площади полигона, разгрузка каких-то ящиков из вагонов на станции и доставка их на подводах на склад. Работали без всякого напряжения сил, а наши командиры наблюдали за этим вполне снисходительно, подразумевая, очевидно, что у нас все еще впереди.

Повседневную жизнь курсантов можно было наблюдать через решетчатую ограду, отделявшую карантин. На большой площади весь день проходили строевые занятия. Взбивая сапогами пыль, группы в одно-два отделения под командой сержантов маршировали, выполняя переход от походного к строевому шагу, повороты и остановки, отрабатывали приветствия: приближаясь к стоявшему командиру, переходили на строевой шаг и в ответ на «Здравствуйте, товарищи!» орали хором, надрывая глотки: «Здра!!!» Если рев «Здра!!» звучал нестройно, раздавалась команда «По-о-вторить!». Строй разворачивался по команде кругом, и действие повторялось.

Строевые занятия сопровождались песнями. По команде «За-а-певай!» кто-то из курсантов, назначенный запевалой, выводил куплет строевой песни, а затем строй подхватывал припев. И здесь командиры добивались слитности звучания и соответствия его ритму строевого шага, многократно повторяя эту процедуру. Так как этим одновременно занимались несколько подразделений, над площадью все время звучала песенная какофония.