Алексей Писемский - Мещане

• Название: Мещане
• Автор: Алексей Писемский
• Жанр: Русская классическая проза

---

Писемский Алексей Мещане

Алексей Феофилактович Писемский

Мещане

Роман в трех частях

{1} - Так обозначены ссылки на примечания соответствующей страницы.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава I

В Большом театре давали "Травиату". Примадонна была восхитительна. В переднем ряду, между все почти военными, сидел один статский. В его фигуре, начиная с курчавой, значительно поседевшей головы и весьма выразительного, подвижного лица до посадки всего тела, проглядывало что-то гордое и осанистое. Он сидел, опершись своими красивыми руками на дорогую палку. Костюм его весь состоял из одноцветной материи. По окончании первого акта, когда статский встал с своего места и обернулся лицом к публике, к нему обратился с разговором широкоплечий генерал с золотым аксельбантом и начал рассказывать, по мнению генерала, вероятно, что-нибудь очень смешное. Статский выслушал его весьма внимательно, но в ответ генералу ничего не сказал и даже на лице своем ничего не выразил. Тот, заметно этим несколько обидевшись, отвернулся от статского и, слегка поддувая под свои нафабренные усы, стал глядеть на ложи. В это время с другой половины кресел стремился к статскому другой военный, уж какой-то длинновязый, с жиденькими усами и бакенбардами, с лицом, усыпанным веснушками, с ученым знаком на груди и в полковничьих эполетах. Он давно со вниманием заглядывал на статского, и, когда тот повернул к нему лицо свое, военный, как-то радостно воскликнув: "Боже мой, это Бегушев!" - начал, шагая через ноги своих соседей, быстро пробираться к нему.

- Александр Иванович, вы ли это? - произнес он, останавливаясь, наконец, перед Бегушевым.

Что-то вроде приветливой улыбки промелькнуло на губах того.

- Ах, Янсутский, здравствуйте! - проговорил он, протягивая военному руку и как бы несколько обязательным тоном.

После того Янсутский некоторое время переминался перед Бегушевым, видимо, отыскивая подходящий предмет для разговора.

- Но каким же образом вы на опере Верди? - придумал он, наконец.

Бегушев усмехнулся.

- Что вас так удивляет это? Я очень люблю эту оперу, - отвечал он.

- Но знатоки, кажется, вообще не слишком высоко ставят Верди?.. больше спросил Янсутский.

- Я не особенный знаток... - протянул Бегушев.

- Ну, как вы не знаток!.. - возразил Янсутский и затем прибавил: - Как, однако, много времени прошло с тех пор, как я имел честь познакомиться с вами за границей... Лет пятнадцать, кажется?

- Да, - протянул и на это Бегушев.

Янсутский придал затем печальное выражение своему лицу.

- А Наталья Сергеевна, как я слышал, кончила жизнь?

Лицо Бегушева окончательно омрачилось.

- Она умерла, - проговорил он.

После этого оба собеседника опять на некоторое время замолчали.

- А вы тоже в Москве живете? - сказал Бегушев как бы затем, чтобы что-нибудь сказать.

- Я, собственно, больше живу в вагонах, на железной дороге. Я занимаюсь коммерцией: распорядитель в нескольких компаниях и сам тоже имею подряды. Нельзя, знаете: в год тысчонок шестьдесят-восемьдесят иногда зашибешь, приятно это и соблазнительно... - объяснил Янсутский.

- Но каким же образом вам позволяют носить ваш военный мундир? спросил Бегушев явно удивленным голосом.

- Да... ну, это что же!.. Я, собственно, схлопотал и сохранил себе эту форму больше для апломба. Весу она, знаете, как-то больше дает между разным этим мужичьем: подрядчиками... купцами!.. Россия-матушка еще страна варварская: боится и уважает палку и светленький позументик!

Бегушев на это молчал.

- Вы, если я не ошибаюсь, дом свой в Москве имеете? - допрашивал его Янсутский.

- Свой-с! - отвечал ему лаконически Бегушев.

- Надеюсь, что вы позволите мне быть у вас, - продолжал Янсутский, слегка кланяясь, - у меня тоже здесь свой дом, который и вы, может быть, знаете: на Тверской, против церкви; хатка этакая небольшая - на три улицы выходит... Сам я, впрочем, не живу в нем, так как бываю в Москве на время только...

Бегушев и на это совершенно промолчал.

- Буду иметь честь явиться к вам! - заключил Янсутский и, расшаркавшись, отошел от Бегушева; но, проходя мимо широкоплечего с аксельбантом генерала, почти в полспины поклонился ему. Генерал протянул ему два пальца. Янсутский пожал их и, заметно оставшись очень доволен этим, вышел с некоторою гордостью на средний проход, где, приостановившись, взглянул на одну из бельэтажных лож, в которой сидела одна-одинехонька совершенно бабочке подобная дама, очень богато разодетая, с целым ворохом волос на голове, с лицом бледным и матовым, с светлыми, веселыми глазками и с маленьким, вздернутым носиком. В продолжение всего акта она совершенно не слушала оперы, сидела даже отвернувшись от сцены, очень часто зевала и прислонялась головкой к спинке кресел, как бы затем, чтобы заснуть. Единственным развлечением ее была стоявшая на перилах ложи бонбоньерка, из которой она беспрестанно таскала конфекты, нехотя сосала, жевала их и некоторые даже выкидывала из своего хорошенького рта. Увидав Янсутского, дама сделала ему пригласительный знак рукою. Тот кивнул ей, в свою очередь, головой и через несколько минут вошел к ней в ложу.

- На, съешь конфетку! - начала она, как только что он уселся рядом с ней.

- Подите, не хочу! - отвечал Янсутский.

- Съешь!.. Съешь непременно! - повторила настойчиво дама и почти насильно сунула ему в руку огромную конфекту.

Янсутский улыбнулся, пожал плечами; но делать нечего: начал есть конфекту.

- С кем ты с последним мужчиной говорил? - спросила дама.

- С Бегушевым.

- А ты разве знаком с ним?

- Давным-давно, - отвечал Янсутский.

Дама после того, прищурив свои хорошенькие глазки, начала внимательно смотреть на Бегушева.

- А он в самом деле очень хорош собой! - проговорила она, с живостью повертывая свою головку к Янсутскому.

Бегушев в это время все еще стоял лицом к публике и действительно, по благородству своей фигуры, был как отменный соболь между всеми.

- Чем же особенно хорош? Наконец, он не молод очень, - старик почти! возразил Янсутский.

- А он богат? - продолжала расспрашивать дама.

- Богат!

- Говорят, он очень умный и ученый, что ли?

- А черт его знает, умный ли он и ученый! - произнес уж с некоторою досадливостью Янсутский. - Но кто ж тебе говорил все это про него?

- Домна Осиповна, разумеется!.. Кто ж больше!..

Янсутский при этом усмехнулся.

- Значит, это правда, что она с ним сошлась?

- Еще бы не правда!.. - воскликнула дама. - Вчера была ее горничная Маша у нас. Она сестра моей Кати и все рассказывала, что господин этот каждый вечер бывает у Домны Осиповны, и только та очень удивляется: "Что это, говорит, Маша, гость этот так часто бывает у меня, а никогда тебе ничего не подарит?"

Янсутский снова на это усмехнулся.

- Как же это так случилось? Домна Осиповна всегда себя за такую смиренницу выдавала! - сказал он.

- Пожалуйста, смиренницу какую нашел! - произнесла насмешливо его собеседница. - Она когда и с мужем еще жила, так я не знаю со сколькими кокетничала!..

- Но тогда она это делала, как сама мне говорила, для того, чтобы ревность в муже возбудить и чтобы хоть этим удержать его около себя.

- Ну да, так!.. Для этого только!.. - горячилась дама. - Кокетничала, потому что самой это приятно было; но главное, досадно, - зачем притворничать? Я как-то посмеялась ей насчет этого Бегушева, она вдруг надулась! "Я вовсе, говорит, не так скоро и ветрено дарю мои привязанности!.." Знаешь, мне хотела этим маленькую шпильку сказать!

- И за дело!.. Зачем же вызывать на такие разговоры, когда кто их сам не начинает...

- Я их теперь и не начну больше никогда с ней!.. - сказала дама и при этом от досады сделала движение рукою, от которого лежавшая на перилах афиша полетела вниз. - Ах! - воскликнула при этом дама совершенно детским голосом и очень громко, так что Янсутский вздрогнул даже немного.

- Что такое? - спросил он.

- Посмотри, я афишу уронила, - продолжала дама, загибая голову вниз, вон она летит и прямо-прямо одному старичку на голову; а он и не чувствует ничего, ха-ха-ха!

И дама, откинувшись на задок кресла, начала хохотать.

- Перестань, Лиза; разве можно так держать себя в театре! - унимал ее Янсутский.

- Не могу, не могу удержаться!.. - говорила дама.

Янсутский покачал только с неудовольствием головой и, встав со стула, начал поправлять ремень у своей сабли.

- А ты разве не поедешь ко мне ужинать? У меня папа будет и привезет устриц! - проговорила дама.

- Бог с ним, с твоим папа, и с его устрицами... Мне еще нужно в одном месте быть.

- Так вот что... - начала дама, и голос ее как бы изменил своей обычной веселости. - Каретник опять этот являлся: ему восемьсот рублей надобно заплатить.

Что-то вроде кислой гримасы пробежало по лицу Янсутского.

- Заплатил уж я ему, - отвечал он с явной досадой.

- И потом... - продолжала дама, голос ее все еще оставался каким-то нетвердым, - из магазина от Леон тоже приходили, и ты, пожалуйста, скажи им, чтобы они и не ходили ко мне... я об этих противных деньгах терпеть не могу и разговаривать.