Рустам Мамин - Память сердца

• Название: Память сердца
• Автор: Рустам Мамин
• Жанр: Биографии и Мемуары

Рустам Мамин – кинорежиссер-документалист, снявший более тридцати фильмов. Он прожил долгую и непростую жизнь: военное детство, завод, лагерь, куда его упекли «за анекдот», самодеятельность на «ЗИЛе» (вновь вызвавшая пристальный интерес «органов»), а потом, Центральная студия документальных фильмов, режиссерский факультет Щукинского училища, киностудия Министерства обороны… Судьба подарила ему невероятные знакомства и встречи – с Сергеем Сергеевичем Смирновым, с Майей Плисецкой и Романом Карменом, с Рихардом Зорге и Евгением Джугашвили… Рустам Мамин вспоминает о прожитом и пережитом, размышляет о дорогих ему человеческих ценностях, порой с грустью, порой с юмором, но всегда – очень искренне.

---

– Вот!.. Не тяжело? Ну, поспеши. Лучше до темна пройти овраг, а там – на горку и под гору километра два всего… – Он сунул мне в карман бутылку с конопляным маслом. – Поспеши, сынок. Путь добрый…

Я пошел. Через полчаса начало заметно темнеть. Я прибавил ходу. Но темнело быстрее. Тучи снежные набегают, подумал я. Когда подошел к оврагу, мостик был уже еле различим. С одной стороны угадывалось пять-шесть столбиков, с другой стороны – два. А по центру моста, вроде, собака сидит. Я подошел метров на двадцать. Сидит!.. Подал команду: «Ко мне»! Молчит – без реакции… «Что если это волк!» – мелькнуло в голове. Попробовал пугнуть: залаял на него!.. Опять никакой реакции. Я сделал шаг на него – он шагнул от меня. Я остановился, встал и он… Я направо – и он направо! Я налево – налево и он… Я назад – а он на меня!.. Что делать?! Отступать нельзя. Стою… Представил лицо матери: в окно смотрит, меня ждет; сестры плачут. Братьев уже нет, погибли. И отец на мельнице один – без меня…

Взяла меня тут досада. Думаю: «В руках палка! В кармане перочинный ножичек!» Открыл лезвие, сжал в левой руке – слабовато, не то!.. Перехватил в правую руку – вроде уверенней. Но палка-то в левой!.. Слабо, опять не то! Спрятал ножичек перочинный, вытащил бутылку с маслом, взял в левую руку, как гранату, – вроде тяжелее, годится! В правой – палка… Деваться некуда. Была не была, иду на волка!.. Сидит, сволочь, и ни с места! Было бы светло, увидел бы, наверное: глаза пялит! Вдруг как сиганет в сторону – и канул в темноту!..

Тут уж я испугался крепко. Что произошло?.. Никого нет. Когда был волк, хоть одна живая душа была. А сейчас? Что вспугнуло зверя? Опять нечистая?!

Пошел снег. Прислушался: скрипят полозья. Ага, кто-то едет! По звуку – тяжелый воз. Значит, человек! Я быстро пересек овражек, почти бегом миновал столбики и начал подниматься навстречу шуму…

Из снежной пелены показалась лошадь под дугой, возчик идет рядом. Дровни нагружены швырками дров. Я, как заведено в сельских местностях, поздоровался:

– Бог в помощь!

Он ответил как-то по-особому, видимо, не ожидал встречи:

– Спаси Бог и тебя, мил человек. Откуда и что так припозднился?..

Спросил, чей я. Оказалось, он моего отца хорошо знает:

– Слышал, слышал: Юсупыч с семьею приехал. Зайду обязательно. Вы ведь у шорника Зур Ати остановились? (Буквальный перевод – большой отец.) Мы ведь с ним лет двадцать не видались. Зайду обязательно. Так!.. А ты-то что так поздно?

– С мельницы…

Я рассказал ему про волка. Он немного успокоил меня:

– Волк, ежли он один, на человека не нападает. Тем боле, ежли в руках палка. Вот спотыкнешься – может броситься! Но ты не бойсь, он больше не появится. Для него два человеческих голоса – уже сверкай ноги! То бишь – лапы! Я немного постою, пожду, пока ты дальше уйдешь. Буду громко петь. И ты иди и тоже громко разговаривай. Да хоть считай, только шумнее! Тут метров триста подниматься, а там уж и огоньки Никольские видать. Не бойсь, все будет как надо. Не надо бояться, разум терять. Усек?.. Ну, давай! Прощевай, путник молодой. А звать-то тебя как?

– Володькой!

– Ну, будь здоров, Владимир! Отцу привет большой от шапошника сосновского, брата гармониста слепого. Он должен помнить! Друзьями были…

Я скорым шагом пошел по дороге, и громко, во всю глотку, считал: …сто двадцать один, сто двадцать два… Долго слышал, как шапочник пел:

Хаз Булат удалой, бедна сакля твоя…

Дам коня, дам кинжал, дам винтовку свою…

Когда я увидел сквозь снежную мглу слабые огоньки, повернул правее на наст… и рванул прямиком к нашей избе! Шел нормально, успокоившись. Но вдруг правая нога провалилась выше колена! Не могу вытащить!.. Наконец было вытащил – провалилась левая! Тут уж я трухнул: не дай бог волк видит! Трепеща, оглянулся – никого. Удивился, поймав себя на том, что повторяю песню про «Хаз Булата»…

Вокруг ни души. Слава богу! До избы – метров тридцать. Можно и крикнуть в случае чего.

Вошел в избу, обрадовал всех.

– Зачем нужно было на ночь глядя идти! – озабоченно запричитала мать. – Нам соседка хлеба принесла, она сегодня пекла, вернула долг…

Озорницы

Как-то зимой послал нас сельсовет на лесозаготовки в район Ломово по разнарядке райсовета на месяц. Меня, Касима и с нами сельского парня Акрама. Он поехал охотно: там обещали по окончании работ ситцем отоварить, сахаром и еще чем-то. Меня назначили старшим.

Выдали нам всем троим тулупы длинные, посадили в сани и повезли, как декабристов. Провожали всем селом. И с плачем. С нами откомандировали еще трех девчат – местных. Они не плакали, надеясь получить и ситец, и все, что еще дадут. Плакали их подружки, то ли от зависти, то ли еще отчего. Плакали матери. Продуктов с собой велели взять на три дня, там-де будут кормить. Обещали!

На станции Пачелма зарегистрировались в райисполкоме и, получив на руки направление, поехали за сорок километров в какое-то село в Ломовском районе. Названия не помню уже, недалеко от леса.

Прибыли затемно. В селе, расположенном в низине и окруженном вырубленным лесом, уже горели огоньки. Разыскали контору лесного хозяйства. А возчики, торопясь восвояси (им предстояло ехать более сорока километров до района и двадцать восемь до Никольского), тут же повернули коней и, забрав наши тулупы, уехали обратно. Конечно, задерживать их мы не стали; но через час об этом очень пожалели.

В конторе нас вписали в журнал прибытия и посоветовали пройтись по селу, подыскать себе пристанище на месяц. Мы, недолго думая, зашли в одну избу – занято, в другую, третью… Занято!..

В четвертой старушка древняя, увидав нас, обрадовалась:

– Ка-а-неш-на, канешна, поместимся у меня. И картошка есть, и молоко. Приходите! А лошадей во дворе под крышу ставьте.

– А у нас нет лошадей.

Мы думали, обрадуем старушку: хлопот меньше. Да не тут-то было.

– Э-э, нет, хлопцы! Так не пойдет, мне с лошадками надо! У меня дров нет, а на лошадках хоть по два чурбачка, а привезли бы! Вы на месяц, и дров хватило бы на месяц. Нету у меня для вас места, сыночки. Всё!..

Выпроводила нас и с какими-то невразумительными словами вслед захлопнула с шумом за нами дверь.

Мы вышли, мало сказать, дураками! Растерялись навовсе. Обалдели. Ночевать-то негде! На улице темень… Как нам быть? Что делать? Лошадей нет, – а раз так, то никто нас и не пустит! Куда деваться?.. Вдруг слышим где-то недалеко веселые голоса девичьи. Частушки поют, черти:

Семеновна сидит на лесенке,

Делать нечего, поет песенки…

С горки с песнями под гармонику спускаются на трех санях девчата! Остановились возле нас и почти хором:

– Мужики, а где здесь контора лесного хозяйства?

Я спрашиваю:

– Это вам зачем? В военное время за такие вопросы!..

– Мы по разнарядке: приехали вам помогать с лесом управиться! Вы, видать, не осилили! Нас и прислали!..

– Ну, это другое дело! А лошади ваши остаются до утра или?..

Девчата опять дружным хором:

– Навовсе. До конца! А что?..

– Трудно здесь, негде с лошадьми устроиться. Мы все село обошли, вот только у одной бабуси есть возможность, а остальные требуют деньги. И бо-оль-шие!

– А как же вы?

– Мы ошибочку дали, своих домой отправили. Пешочком приходится… Касим, может, нам к старушке, как думаешь? У нее, кажется, кроме коровы ничего нет, куры только. Попробуем?

Девчата опять звонко как одна:

– Давайте, давайте, мужики, попробуем! Уговорим старушку!.. Мы хорошие. Поможем ей по хозяйству, если что. А то куда деваться-то?..

– Ну как не помочь хорошим людям! Поехали девчонки, тут недалеко. Определитесь, а в конторе потом отметитесь. Главное – устроиться с ночлегом. Поехали, сейчас вам покажем…

К старушке все зашли гуртом. Я залпом:

– Вот, бабушка, у нас теперь три лошади! Надо нас всех разместить…

– Да-да! – обрадовано вскинулась она. – Ка-а-нешна, канешна, все поместитесь!.. – забыла старая, что выпроводила нас с проклятиями. – У меня и картошка есть, и молоко, – все поместимся.

Старушка на радостях засуетилась: то приседала на табуретку, то шарахалась к печке. Хваталась за ухват, за кочергу, смахивала со стола: «Ка-а-нешно, канешно, милаи, поместитесь! И картошка, и молоко у меня, – все есть…»

Мы все остались. Довольные!.. Я взял гармонь – небольшая с колокольчиками. Эх, как жаль, что не умею играть! Зина озорно, а может, кокетливо потянула гармонь на себя. Пальцы ее заскользили по ладам – бегло, умело. Спрашиваю у бабки:

– А постелить-то есть что?

– Есть, есть, ка-а-нешна!.. Канешна, есть! Настелю вам сена, тулупы. Е-е-есть!.. Только вы помогните мне сена натаскать со двора, пущай прогреется. В тесноте, да не в обиде!

Все дружно согласились.

Выставили на стол всё – у кого что есть. Старушка на радостях предложила припасенный самогон из свеклы, «сама гнала». И приступили к пиршеству. Самогон пили все, кроме Акрама и трех никольских девчат – татарок. По окончании трапезы девчонки, веселые, принялись укладываться на ночлег.