Жан-Пьер Шаброль - Миллионы, миллионы японцев…

• Название: Миллионы, миллионы японцев…
• Автор: Жан-Пьер Шаброль
• Издательство: Главная редакция восточной литературы издательства «Наука»
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 1970

Предлагаемая книга, итог пребывания французского писателя Жан-Пьера Шаброля в Японии, поражает тонкостью наблюдений жизни японского народа, меткостью характеристик и обилием интереснейших сведений; написана она с большим юмором.

---

10 часов 50 минут

В самолете

Уф! Только что расстался с ними — с мадам Мото, мадемуазель Ринго и Абе, настоявшим на том, чтобы я взял «сувенир», купленный в киоске на аэродроме. Я приготовил ему юмористическое письмо, бланк доверенности, которая выставит его в смешном виде, если он захочет ею воспользоваться… Я оставил своих дам из Токио на попечение Дюбона и Руссо. Мне грустно их покидать…

Пристегиваю ремень, наслаждаясь четкими и определенными указаниями на табло.

12 часов 30 минут

Летим над морем в барашках — я испытываю такое умиротворение, что меня клонит ко сну…

13 часов 30 минут

Только что подали знаменитую утку с гарниром «Эр-Франс». Здравствуй, старая подошва (всегда одна и та же, я ее окольцевал, а потому сразу узнал).

8. Постскриптум

Я на несколько дней задержался в Гонконге и, приехав домой, уже застал письмо от Руссо. Оно гласило:

«Токио, понедельник 6 мая

Жан-Пьер,

Думаю, что по приезде домой ты застанешь мое письмо.

Звонила Ринго: ей надо было со мной встретиться, и немедленно. Вчера в полдень мы с ней поболтали. По ее просьбе посылаю тебе резюме нашего разговора.

На аэродроме Абе предложил подбросить ее и мадам Мото в машине до Токио. На самом деле он привез их в свою контору. Там, окруженный своим генштабом, он устроил ужасную сцену, перемежая угрозы увещеваниями. Он хотел оказать давление на мадам Мото и добиться от нее передачи ему полномочий, точнее, бланка доверенности, чтобы самому вести переговоры о фильме. Она притворилась, что теряет сознание, и убежала.

Она не намерена выдать Абе доверенность, которую он мог бы употребить во зло, и просит не отвечать на его письма, если он напишет.

Я почти ничего не знал об Абе и судил о нем только по твоим записям. Помнишь, ты прочел мне описание вечера „У викингов“?

Было забавно сравнивать лицо, до этого чисто воображаемое, с живым „дублером“. Занятная подробность: чтобы оказать давление на мадам Мото, он точно подсчитал сумму, которую ты ему задолжал: три вечера по пятнадцать тысяч иен каждый и подарок на аэродроме три тысячи иен!

Все это заставляет меня думать, что его вмешательство навредит не только мадам Мото, но и фильму.

Предчувствие подсказывает мне, что, возьмись он издавать в Японии твои книги, это кончится катастрофой…

На этом заканчиваю письмо, которое написал в спешке. Каждый день я поздравляю себя с нашей встречей, так как совершенно ясно, что, пока ты жил в Сен-Сире, а я — в Париже, жизнь не могла нас столкнуть.

В моей памяти еще живы отзвуки споров у тебя в номере в ночь накануне твоего отъезда. Она была трудной, но плодотворной. По крайней мере, я хотел бы, чтобы она была плодотворной, или пусть бы ее не было вообще.

С дружеским чувством

Р.»

Записка из Токио, датированная средой, 7 мая, извещала меня, что после очередного разговора с деятелями «Агентства космических услуг» мадам Мото пришлось лечь в больницу.

И тогда я наконец понял, кого мне все больше напоминала моя дама из Токио, — козочку господина Сегена.[37]

В. Балашов. Выход из заколдованного круга

Первые страницы японского дневника Шаброля огорошивают. Автор, даже возвратившись на родину, так и не разобрался, зачем он ездил в Японию, понял ли страну, которой посвятил книгу. Страна эта так и осталась для него загадочной. Становится очевидным, чего не надо ждать от этой книги: связного исторического очерка о Японии, объективного рассказа о том, что за люди японцы и как они живут. Книга Шаброля субъективна по своей природе; это заметки француза, растерявшегося среди «странных иностранцев». Но в этих заметках — истории растерявшегося художника в чужой стране, при всей нарочитой парадоксальности авторского замысла, немало интересного.

В Японию Шаброль отправился с определенной творческой задачей. Его пригласили написать сценарий. Простодушно доверился он хлопотливой О Мото-сан, но в Токио убедился, что тут ни в ее услугах, ни в его сценариях никто не нуждается. Даже на телестудии, куда он пришел рассказать о французской литературе, его голос понадобился лишь для урока фонетики французского языка. Удивительно ли, что Шаброль не увидел Японию Нацуме Сосэки и Хокусая, что его хватило лишь на то, чтобы подтрунивать над своими злоключениями, отстаивать свое достоинство и не поддаваться гнетущей атмосфере туманных обещаний и мышиной возне на бирже «искусств»? Этот поединок художника с невидимой и чуждой искусству силой образует «загадочный» драматический сюжет повествования. Растерянность, смятение, вероятно, охватили Шаброля потому, что он оказался внезапно в самом «центре» извечного конфликта мира искусств и мира денег. То, чего он не замечал у себя на родине, в привычной обстановке, остро обнажилось перед ним в незнакомой стране. В обществе, где все продажно, искусство — товар, художник — пария, зависящий от капризов мецената вроде Короля Покрышек и спроса на ярмарке искусств.

И в прежние века стяжатель был полон ненасытной жажды приобретать и владеть; жажда эта, убеждается Шаброль, не иссякла и поныне у таких, как «его Пневматическое величество». Но раньше, если верить Лабрюйеру, стяжатель не просто торговал искусством и наукой, он тщился соперничать с художником, по-сальериевски превзойти его, взяв на «откуп даже гармонию». Современные стяжатели, понял Шаброль, и не помышляют о личном соперничестве с художником. Духовно ничтожные, они довольствуются тем, что низводят науку и искусство до своего уровня, обезличивают художника, подчиняют его слово и мысль интересам своего дела. Последствия процесса умерщвления идей и оглупления масс Шаброль зорко подмечал на каждом шагу.

Опошление науки, проституирование мысли — черта не чисто японская, она характерна для интеллектуальной атмосферы всего «свободного мира». Не случайно на карандаш Шаброля попалось неутомимое дитя Америки — дочь американской богачки. Она увлечена диссертацией о влиянии на творчество Микеланджело удара кулаком, полученного в детстве. Конечно, Шаброль видел в Японии немало честных интеллигентов, но сама система обрекает их на безысходное положение: низкая оплата труда порождает умственную спешку, ведет к утрате способности мыслить глубоко и оригинально. Получается заколдованный круг. Кому же выгодно держать творческую мысль в мышеловке? «А может, интеллигенция специально поставлена здесь в трудное положение, — размышляет автор, — и именно благодаря таким заколдованным кругам в японском обществе удерживаются феодальные порядки». Стоит добавить, что эти заколдованные круги, из которых едва выбрался автор, — примета современного буржуазного, а не феодального контроля над мыслью и творчеством. Различие лишь в том, что на Западе этот контроль осуществляется более тонко, чем на Востоке.

«Заколдованный круг» — итоговый образ в книге Шаброля. О многих тягостных впечатлениях столичного бытия поведал Шаброль. Тут и липкие фигуры зазывал, и скорбные лица жриц оплаченной любви, и стриптиз в баре, и ночная оргия разнузданных инстинктов. Но самое разительное среди них — история о том, как обычно развлекается рядовой японец. Стальной бильярд автомат — патинко. На патинко наживаются отъявленные спекулянты, японцы понимают, что их обирают, и все же продолжают играть… «Мне говорили, что автоматы из никеля и стали обладают непреодолимой притягательной силой, что это — наркотик, медленное коллективное самоубийство, обряд уничтожения…» Но патинко — лишь следствие, а причины пустого и безрадостного времяпрепровождения следует искать в явлениях социальных. Низкая заработная плата, дороговизна жилья, интенсификация труда, производство вооружений, огневая мощь которых «в четыре раза превосходит» силу японских армий в минувшую войну…

Шаброль смотрит на свои злоключения как бы со стороны. Его «загадочные» мытарства входят органично в сюжет «заколдованных обстоятельств» и по мере их уяснения получают свою разгадку. Одновременно и окружающая жизнь, заключенная в «заколдованное кольцо», отчетливей воспринимается в процессе «раскручивания» истории создания сценария и бегства его автора.

Бегство из Японии имеет в книге двоякую мотивировку: внешнюю, событийную, порожденную стечением обстоятельств, которые сложились неудачно для автора, и внутреннюю, отражающую реакцию художника на парадоксальность его положения.

Анализ двух мотивировок одного поступка позволяет поразмышлять и о личности рассказчика, которая оказывается гораздо сложнее, чем это кажется на первый взгляд, и о жанре непритязательных заметок, которым порой доступны и драматизм, и психологическая глубина. В калейдоскопе разнородных впечатлений, зарисовках на ходу, сделанных в нарочито небрежной иронической манере, события и обстоятельства, от которых спасся бегством «растерявшийся» человек, выведены крупным планом и «выстроены» в определенной последовательности, к финалу обретающей четкие контуры детектива.