Жан-Пьер Шаброль - Миллионы, миллионы японцев…

• Название: Миллионы, миллионы японцев…
• Автор: Жан-Пьер Шаброль
• Издательство: Главная редакция восточной литературы издательства «Наука»
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 1970

Предлагаемая книга, итог пребывания французского писателя Жан-Пьера Шаброля в Японии, поражает тонкостью наблюдений жизни японского народа, меткостью характеристик и обилием интереснейших сведений; написана она с большим юмором.

---

«Аригато, домо аригато…» — шофер не без гордости заверил, что доставил нас наконец именно туда, куда мы желали. С угла тротуара, где он затормозил, я заметил метрах в ста остановку, на которой мы садились на автобус. Второе такси повезло нас еще куда-то. Таксист не без настойчивости показал не меньше двенадцати из пяти тысяч семисот тридцати четырех мостов Токио и даже ухитрился, не знаю уж как, трижды кряду проехать по одному и тому же, в том же направлении, не разворачиваясь и не давая заднего хода.

Третьего такси не было, и остаток пути мы прошли пешком. Должно быть, из западного атавизма я с первых же часов пребывания в японской столице приметил несколько надежных отправных точек. Самой замечательной была Токийская башня — гордость японцев, воспроизведенная на путеводителях и почтовых открытках, а также в виде миниатюрных барометров и ножей для бумаги, продающихся повсюду. Я по сей день считаю Токийскую башню самым типичным проявлением японского духа, быть может, единственным памятником, так верно передающим стиль этого народа. Башня скопирована с нашей Эйфелевой башни. Вот, по моему непросвещенному мнению, типично японские черты этого колоссального факсимиле: японцы воздвигли башню в Токио примерно тогда, когда парижане, устав от Эйфелевой башни, серьезно подумывали о том, чтобы обречь ее на слом. Кто знает, быть может, металлический монумент Марсова поля спасло тогда предложение японского правительства купить его. Затем важно отметить, что, во-первых, Токийская башня на тридцать три метра выше Эйфелевой; во-вторых, ее балки тоньше, каркас дешевле и она соответственно выполнена хуже; в-третьих, подняться можно только до ее половины; в-четвертых, она, кажется, возвышается до трассы самолетов, а это создает неудобства для дальних рейсовых полетов.

Итак, оказавшись перед мастерской «моего» портного, я отыскал глазами остроконечную Токийскую башню и таким образом безошибочно определил, что мы находимся менее чем в шестистах метрах от отправной точки, точнее, в районе, где живет мадемуазель Ринго и где я провел первую ночь. Я не преувеличиваю. Вовсе не из самолюбования я задержался на этой первой поездке по Токио, хотя, хотите верьте, хотите пет, описал ее в самых общих чертах. Я к ней больше не вернусь, но мне хотелось рассказать о ней, потому что так бывало всякий раз, когда мне приходилось в этом невероятном городе перебираться с одного места на другое. Чтобы обнаружить правду в неправдоподобном клубке путаниц и неразберих, каким было мое японское приключение, надо помнить, что малейшему моему шагу сопутствовала путаница и неразбериха. В этом читателя могут убедить дополнительные подробности.

Токио насчитывает намного больше десяти миллионов жителей (десять миллионов сто семьдесят две тысячи триста пятьдесят человек на первое августа 1962 г., но его население увеличивается чуть ли не на полмиллиона в год). Не считая универмагов и нескольких муниципальных домов с дешевыми квартирами, столица застроена одноэтажными или двухэтажными домиками (похожими один на другой как две капли воды) с обязательным садиком. Легко себе представить, как далеко раскинулся город. При этом улицы Токио не имеют названий. Гиндза, Сибуя, Асакуса — это все названия районов. Нумерация домов только сбивает с толку. 392, 2, 56, 7, 23, 728 и так далее, ибо указывает на хронологический порядок застройки: например, «2» означает, что дом был построен на этой улице вторым по счету. Порядок нарушается вследствие пожаров — их бывает не меньше двадцати в день, — которые охватывают пламенем сразу четыре-пять домов из сухого дерева и бумаги. Свою лепту вносят и подземные толчки. Но даже без учета стихийных бедствий японский дом рассчитан не больше чем на двадцать лет, следовательно, каждые двадцать лет Токио целиком обновляется.

Таксисты как сумасшедшие носятся по гигантскому городу, которого они совершенно не знают. В большинстве случаев это деревенские парни, завербованные фирмами. Чертовски умелые водители, но они быстро «изнашиваются», и их заменяют другими. Я видел водителя, который не мог найти Центральный вокзал.

Вот что мне сказали: «Сесть в такси и тут же назвать адрес считается невежливым… После деликатных изъявлений благодарности и обычных замечаний о погоде — а такси тем временем катится вперед — вы как бы невзначай решаетесь намекнуть, что в конце улицы было бы неплохо свернуть налево и проехать мимо императорского дворца. Затем, высказав свои соображения о первых цветах, с подчеркнутой вежливостью упоминаете название квартала, куда желаете попасть…»

Вот что я видел сам: на обратной стороне карточек гостиниц, проспектов магазинов, фирменных спичечных коробков баров и ресторанов имеется план Токио с обозначениями по-японски. Друзья, позвавшие вас ужинать, прилагают к пригласительной открытке такой план с дополнительными объяснениями специально для вас, где помечено название района в фонетической транскрипции. Вы вручаете план таксисту, который, прежде чем тронуться в путь, долго его изучает и берет с собой всякий раз, когда выходит из машины, чтобы навести справку. В конце концов он обязательно сравнивает его с планом, вывешенным в полицейских будках поблизости от нужного места.

Не подумайте, что традиционные формулы пресловутой японской вежливости имеют своей целью облегчить европейцу жизнь. Вовсе нет! Поэтому самый любезный джентльмен вскоре чувствует, как в нем пробуждаются дремавшие солдафон и свинья. Я должен признаться, что к концу недели пребывания в японском городе, оставшись один в своей комнате, с губами, механически раздвинутыми в обязательную светскую улыбку, и со сведенными скулами, я добрый час изрыгал ругательства, лупил стены, как боксерскую грушу, и бил ногами по ножкам мебели.

* * *

«Мой» портной ждал меня, но «такого» он все же не ожидал. Он смерил меня профессиональным взглядом — рост, объем груди — и был явно потрясен. Это сказалось на поклонах — я почувствовал себя под стать Людовику XIV. Сначала здесь невольно протягиваешь руку для рукопожатия, но тут же убираешь ее с улыбкой раскаяния, словно совершил неприличный поступок. На втором этапе бессознательно, как обезьяна, отвечаешь на поклоны поклонами, потом, спохватившись, одергиваешь себя, понимая, что выглядишь смешно, и злишься на свою неповоротливость, о чем и не подозревает тот, кто без конца изящно раскланивается с тобой. Большинство европейцев останавливаются на наклонах «ни то ни се», в стиле ответа герцога Эдинбургского на реверанс Джины Лоллобриджиды (только в Японии не носят платья с декольте). Я под конец выпрямлялся во весь рост и вытягивал подбородок… Но тут мы к этому еще не подошли.

Пока я разувался, мадам Мото, ее племянница и «мой» портной здоровались:

— Судзусю годзаймас, — сказали они между прочим, что можно перевести (очень невыразительно): «На улице изволит быть прохладно».

После этих слов мастерскую, прилавок, людей затопили красивейшие ткани, разворачиваемые одним взмахом, как пожарный рукав. Мадам Мото советовала мне, что выбрать, но без особой настойчивости, не питая иллюзий. Должно быть, мой друг Монпарно предупредил ее, что я не франт: вельветовые брюки зимой, джинсы летом… Поэтому тетя, принимая и передавая отрезы, обсуждала по-японски вопрос с племянницей. Когда выбор был сделан, портной поздравил меня несколькими поклонами, должно быть, с тем, что я проявил хороший вкус, потом принес скамеечку и, взобравшись на нее, стал измерять мою шею.

В соседней комнате вокруг низкого стола исступленно шили две девчушки и двое парней. В этой обстановке обычная швейная машина казалась голенастой цаплей. Портной диктовал мои размеры все громче и громче. Те, кто шил, приостановили работу. Очень скоро в щелку раздвижной перегородки, выходившей на улочку, просунулись головы любопытных. Когда я наконец вышел из мастерской, на пороге дверей, у окон домов народу стало больше; кое-кто невольно кланялся, когда я проходил мимо. Горсточка мордочек под кепками, поднявшихся над стеной, натолкнула меня на мысль, что учитель прервал занятия в классе.

У меня возникли и другие опасения:

— Красивая материя! Такой костюм… Наверное, потянет?..

— О-о! Японские портные работают очень хорошо и очень быстро, — запротестовала мадам Мото, — два дня — и готово!

— Да я вам вполне доверяю… Дело не в этом… Видите ли, у меня с собой маловато денег, и я опасаюсь, что их не хватит…

— Спрячьте меня! — шепнула мадам Мото, юркнув за мою спину.

Племянница, по-видимому, была в курсе дела: она прижалась к моему боку, чтобы лучше замаскировать тетю. Я расправил плечи и на всякий случай принял непринужденный вид.

Мы находились метрах в ста от портного, в одной из улочек с домиками и садиками, провинциально-пригородный вид которых заставлял меня думать, что мы уже за пределами Токио. Тетя и племянница произвели совершенно согласованные маневры — первая прошла вперед, а вторая «прикрыла» ее, перейдя к моему другому боку. Эти передвижения наверняка привлекли бы внимание прохожих, если бы они еще раньше — нелепое предположение! — не заметили нашего трио.