Т. Корагессан Бойл - После чумы

• Название: После чумы
• Автор: Т. Корагессан Бойл
• Издательство: ACT, ACT МОСКВА, Транзиткнига
• Жанр: Короткие истории
• Год: 2006
• ISBN: 5-17-036357-5

«После чумы».

Шестой и самый известный сборник «малой прозы» Т. Корагессана Бойла.

Шестнадцать рассказов, которые «New York Times» справедливо называет «уникальными творениями мастера, способного сделать оригинальным самый распространенный сюжет и увидеть под неожиданным углом самую обыденную ситуацию».

Шестнадцать остроумных, парадоксальных зарисовок, балансирующих на грани между сарказмом и истинным трагизмом, черным юмором, едкой сатирой – и, порою, неожиданной романтикой…

---

Т. Корагессан Бойл После чумы

После чумы – это разновидность вируса Ebola, который передавался через воздух или рукопожатие, как и обычная простуда, – после чумы жизнь стала другой. Более спокойной и непринужденной, более естественной. Суета прекратилась, автострады пустынны до самого Сакраменто, и наша многострадальная опустошенная планета вдруг снова предстала огромной и полной тайн. Поистине это было чудом, тем чудом, на которое так долго надеялись экологи; и хотя, разумеется, даже самые радикальные из них не подразумевали под этим собственной гибели, именно так все и произошло. Мне не хочется показаться бездушным, мои-то родители давно умерли, у меня не было ни жены, ни братьев; но я остался без друзей, сотрудников и соседей, как любой другой уцелевший. Выжили очень немногие, это уж точно. В Штатах, может быть, один на десять тысяч. Я уверен, что где-нибудь на Амазонке или в глубине Индонезии гибели избежали целые племена; в живых остались метеорологи, находившиеся на отдаленных станциях, пожарники, наблюдающие за лесами, пастухи и прочие. Но не стало президента и вице-президента, не стало правительства, Конгресса, глав администрации, не стало председателей правлений и исполнительных директоров, как не стало акционеров, служащих и заказчиков. Не стало телевидения. Не стало электричества и водопровода. И в обозримом будущем не предвиделось никаких обедов в ресторанчиках.

Честно говоря, я счастлив, что могу рассказывать вам обо всем, такое везение – чистая случайность, не более того. Видите ли, меня не было среди остальных, когда обрушилась беда – мне не пришлось сидеть в салоне самолета рядом с сочащимся гноем соседом, я не бродил по магазинам среди задыхающейся в кашле толпы, на мою долю не досталось ни концертов, ни спортивных вечеринок, ни переполненных ресторанов. Ближе всего я прикоснулся к людям, когда с бензоколонки в предгорьях Сьерры позвонил Даниель – моей подружке, с которой встречался порой. Мне хотелось послать ей поцелуй через расстояние; мои губы, наверное, коснулись пластмассовой телефонной трубки, покрытой грязью от дыхания десятков людей, прошедших здесь до меня. Однако это происходило за добрых две недели до того, как первая жертва занесла сюда вирус, возвращаясь из кратера Нгоронгоро с охоты с видеокамерой или из Малайи с конференции по экономическому развитию. Даниель, чей голос был наркотиком, от которого я пытался хотя бы на время отказаться, пообещала присоединиться ко мне на выходных, когда истекут шесть недель моего добровольного уединения в коттедже; но, к сожалению, она так и не сделала этого. Как не сделал и никто другой.

Я был совершенно изолирован в горах (в том-то все и дело), и впервые услышал дурные вести по радио. Стоял теплый, напоенный ароматами день в начале осени; солнце, как мячик, зацепилось за вершину пика Джеффри, виднеющуюся за окном. Я мыл посуду после обеда, когда приятный музыкальный голос прервал передачу «Полуденная классика», чтобы сообщить, что в пригородах Нью-Йорка у людей началась рвота желчью и кровотечение из глаз, а на улицах столицы множество упавших от слабости, Голос объявил, что власти полностью готовы справиться с этой, как они считают, незначительной вспышкой эпидемии свинки, так что людей просят не поддаваться панике. Но тут диктор как будто захлебнулся чем-то, а потом, прямо посередине следующей фразы, чихнул – оглушительный звук разнесся по радиоволнам, вырвавшись зловещим хлопком из десяти миллионов рупоров, – после чего радио смолкло. Кто-то поставил запись Ричарда Штрауса «Смерть и просветление»,[1] и весь день она крутилась снова и снова.

Я не мог позвонить по телефону – для этого мне пришлось бы пройти две с половиной мили до дороги, где я оставил машину, а затем проехать еще шесть миль до Приюта Рыбешек, чтобы только воспользоваться телефоном-автоматом в баре-ресторане-сувенирном магазине-универмаге-бензоколонке. Поэтому я крутил ручку радио то в одну, то в другую сторону, пытаясь поймать какие-нибудь новости. В горах радиоволны ловятся неравномерно, никогда не знаешь, попал на вещание Бейкерсфилда, Фресно, Сан Луи Обиспо или же Тихуаны; а в тот день я не мог поймать вообще ничего, кроме безликого шума и уже упомянутой музыкальной поэмы. Я был бессилен. Что должно было случиться – случилось, а омерзительные подробности я узнал лишь неделю спустя. В точности также я всегда узнавал обо всех несчастьях, скандалах, кризисах, государственных переворотах, тайфунах, войнах и перемириях, – о том, что держит в напряжении весь мир, пока я занят наблюдением за дятлами и сусликами. Это просто смешно. Здесь, в горах, великие события, казалось, значили не так уж много; жизнь была проще и непосредственнее, а самыми насущными заботами было накачать воды в бак и зажечь старую упрямую газовую плиту, не взорвав все вокруг. Так что я взялся за потрепанную книжку рассказов Джона Чивера, оставленную кем-то в коттедже, и совершенно забыл о новостях из Нью-Йорка и Вашингтона.

Позже, поняв, что не смогу вынести еще одну порцию Штрауса, не рискуя собственным здоровьем, я выключил радио, надел легкую куртку и пошел полюбоваться на осины, слегка тронутые дыханием ранней осени, что росли вдоль тропинки, ведущей к дороге. Солнце уже клонилось к западу, ночь притаилась в кустах и опавших листьях, за высокими деревьями тянулись длинные голубые тени. В воздухе чувствовался едва заметный холодок, предвестие зимы, и я думал, как хорошо было бы развести огонь в очаге, приготовить еду и сидеть весь вечер напролет с книжкой в одной руке и стаканом виски с ликером «Драмбуи» в другой. Лишь в девять или десять часов вечера я вспомнил о кровоточащих глазах и смертоносном покашливании, и хотя я был почти уверен, что это розыгрыш, или, может, одна из мимолетных террористических атак с использованием какого-нибудь OB без запаха и цвета (зарина или чего-то в этом роде) – все же я включил радио, с нетерпением ожидая новостей.

По радио не было ничего – ни Штрауса, ни блестящих и неизменно бодрых голосов корреспондентов Национального государственного радио, делящихся новостями о волнениях в Цинциннати и о надвигающемся крахе инфраструктуры, не было ни бесед, проводимых правыми, ни джаза, ни рока, ни хип-хопа. Я переключился на диапазон AM, и после долгого поиска набрел на слабый сигнал, который звучал так, будто шел со дна бухты Санта-Моника. «Это проверка, – механический голос звучал тускло, будто шептал, – в случае опасности, пожалуйста, оставайтесь настроенными на…» – и тут голос затих. Пока я безуспешно пытался нащупать волну снова, я случайно поймал голос, кричавший что-то на испанском. Просто одинокий голос, очень взволнованный, говоривший без устали, без перерыва, и я в изумлении и страхе слушал его, пока, сразу после полуночи, не исчез и этот сигнал.

Ночью я не спал. Я начинал постигать размах происходившего у меня за спиной – это был не розыгрыш, не случайное злодейство, не обычная вспышка эпидемии; это было начало конца, Апокалипсис, провал и безоговорочное крушение всего человечества. В сердце мне вкралась тоска. Поверженный в беспросветной и неизменной темноте пустыни, в своей твердыне – коттедже, я сжимался от страха. Я лежал ничком и слушал громовое биение собственного сердца; как приговоренный, я вслушивался в малейшие изменения ритма, ожидая первого мучительного чиханья.

В течение следующих нескольких дней радио порой оживало (я держал его включенным все время, днем и ночью, как будто шел ко дну на тонущем корабле и мог крикнуть в рупор радио «Помогите!» при первом звуке человеческого голоса). Я мерил шагами пол комнаты, мешал сахар в чашке с чаем, или сидел, уставившись на вставленный в древнюю пишущую машинку лист бумаги, свежий и неизменно чистый, когда помехи вдруг исчезали и из пустоты возникал торопливый голос диктора. Он сообщал все новые, странные и страшные, подробности: океанский лайнер врезался в мыс Хаттерас, от находившихся внутри не осталось ничего, кроме трех холеных игривых котов и нескольких комков плоти, одетых в клетчатые шорты, спортивные рубашки и солнечные очки; из Южной Флориды уже более тридцати шести часов не поступает ни звука, ни сигнала; группа борцов за выживание захватила личный реактивный самолет Билла Гейтса, намереваясь добраться до Антарктиды, куда, как полагают, инфекция еще не распространилась, но у всех, находившихся на борту, началась рвота черной желчью, и они умерли до того, как самолет смог приземлиться. Другой диктор разрыдался, не закончив выступления с непроверенным сообщением, что в Миннеаполисе все мужчины, женщины и дети мертвы; а еще один ворвался в эфир ранним утром, крича: «Она убивает! Она убивает! Она убивает за три дня!». После этого я отключил радио от сети.

Первым моим побуждением, разумеется, было попытаться помочь. Спасти Даниель, всех слабых и болящих, старых и молодых, спасти начальника отделения социальных исследований в школе, где я преподаю (или преподавал), и школьную учительницу с копной коротких рыжих волос, которая порой возбуждала во мне внезапное желание. Я даже добрался до дороги и поехал на машине в Приют Рыбешек, но бар-ресторан-сувенирный магазин-универмаг-бензоколонка был заперт на замок, а парковочная стоянка – пуста. Я трижды объехал вокруг парковки, размышляя, должен ли я отправиться дальше по дороге или нет, как вдруг тощая фигура украдкой метнулась из-под навеса на углу стоянки и бросилась в тень под высоким полом главного здания. Я сразу узнал в ней владельца заведения, мужичка с конским хвостом и кривыми ногами, который всегда заправлял бензин с ободряющей улыбкой, а платить увлекал вас в сувенирный магазин, надеясь, что камышовые индийские статуэтки ручной работы или пальчиковые батарейки покажутся вам неотразимо привлекательными. Я видел его ноги, торчащие из-под настила, они, казалось, дрожали или тряслись, как будто он отплясывал какой-то новый танец, начинавшийся с позиции лежа Некоторое время я сидел и смотрел на танцующие ноги, затем запер изнутри дверь машины, поднял окна и поехал обратно в коттедж.