Яков Вохменцев - Южный Урал, № 11

• Название: Южный Урал, № 11
• Автор: Яков Вохменцев
• Издательство: Челябинское книжное издательство
• Жанр: Прочая документальная литература
• Год: 1954

---

— Ни-ни. Так лучше — привык. У меня для этого дома подушечка есть. Под локти. Всегда так отдыхаю.

После поездки на «Мрамор», в Косой Брод разговор, естественно, вертится около камней, золота и прочего.

— Аптекарские весы у тебя. Золото, видно, принимаешь! — шутит Павел Петрович, кивая на лабораторные весы, стоящие за стеклом в книжном шкафу. — А все-таки недоволен я, — говорит он, вспоминая посещение мраморного завода, — что ни одной станции метро из змеевика нет. Не умеем еще свои богатства показывать.

Он долго критически рассматривает на столе письменный прибор довольно неуклюжей работы и, наконец, выносит суровый приговор:

— Мрамора не жалеют… Искусство тоже.

— Ученики делали, — вступился Николай Дмитриевич. — В юбилей мне подарили.

— Ну, тогда ничего. Мне раз также вот один дед подарок приподнес. Целую плиту вырубил да письменный прибор и сгрохал. Полпуда весом. Подарок от чистого сердца!

Он заразительно смеется, забрасывая голову назад и выставляя бороду, смеется, как ребенок, которому очень понравилось что-то; затем закашлялся, на глазах выступили слезы, — бронхит все-таки напоминает о себе. Потом, прокашлявшись, продолжает:

— Большой мастер был на выдумки старик! Баню из горнового камня задумал сделать. Гладенькая банька вышла. А как водой дадут, так стены и потекли. А он хвалится: «Ничего не заведется в таком жару!» В другой раз опять сапоги изобрел с подошвой, которая не износится. Стелька железная. Ходил только в церковь. Ясно, износу не было! А он гордился…

Наш хозяин — отчаянный фотолюбитель. Ящики письменного стола доверху забиты фотографиями. Тут и гора Азов, и другие окрестности Полевского, сам поселок, собственные ребятишки во всех видах. Многие фотографии будят в Павле Петровиче воспоминания.

— Совершенно забыл Глубочинский пруд, — говорит он, поднеся близко к глазам снимок какого-то лесного озера и долго рассматривая его. — А ведь вот какой-то кусок жизни.

— Можно закрутить? — спрашивает Николай Дмитриевич, показывая на шкаф с патефонными пластинками. Там их без малого семьсот штук.

— Давай, — соглашается Павел Петрович.

На полчаса слово предоставляется патефону. Все молчат, слушают. Под конец разгорается спор: кто лучше поет арию из «Продавца птиц» — Брайнин или Демьянов? В коллекции Николая Дмитриевича есть оба. Чтобы разрешить спор, ставят сначала одного, потом другого.

Патефон выпевает: «Мой любимый старый дед прожил сто семнадцать лет…» — Павел Петрович шутливо восклицает:

— Эге, значит, мне еще пятьдесят семь осталось. Прекрасно!

Поет Демьянов ту же арию: «…прожил семьдесят пять лет…» — Павел Петрович недовольно хмурится:

— Что же это? Надувают!.. Хуже этот поет!

Время далеко за полночь. Николай Дмитриевич включает радиоприемник. В эфире сильные атмосферные разряды. Репродуктор трещит, грохочет, отдельные разряды порой сливаются в один сплошной гул. «Как пятитонка», — замечает Павел Петрович.

Несмотря на эти помехи, два друга долго вечеруют около приемника. Выслушав последние московские известия, настроились на какую-то далекую станцию, передающую музыку, покуривают и неторопливо перебрасываются словами, вспоминая о тех временах, когда оба были в одной школе: один — учителем, другой — учеником.

Павел Петрович охотно вспоминал о своей прошлой работе в качестве народного учителя и вообще обо всем, что было связано с этим.

— Встречаю как-то на плотинке в Свердловске двух женщин. Одна — дама, располневшая, другая — моложе. Пожилая идет, на меня заглядывает, молодая ей говорит: «Что ты, мама!» А та подходит и спрашивает: «Павел Петрович?» — «Я», — говорю. — «Вы меня узнаете?» — «Нет». — «Я — Перова». — «А, узнал!» — Сделал вид, что узнал… Раз «Павел Петрович» — значит, бывший ученик или ученица.

У него — неиссякаемый источник воспоминаний, наблюдений всякого рода, совершенно неожиданных подчас высказываний и выводов. Он все время раздумывает над мастерством писателя и тут же, словно бы невзначай, роняет критическое замечание в адрес инженеров от радиотехники, которые никак не придумают, как избавиться от помех: «Пора бы». А через минуту: «Ну да, когда не знаешь, всегда кажется легко». И спустя еще какое-то время, в той манере, которая была так характерна для него (не поймешь сразу: порицает или соглашается, шутит или говорит серьезно): «Вот и про нас говорят тоже: плохо пишем… А попробуй-ко, напиши!»

Необычно широк круг его интересов, нескончаем перечень лиц, с которыми встречался он только в этой поездке: от секретаря партийного комитета до уборщицы, от пионера до старика-старателя. Многим молодым литераторам (да и не только молодым) следовало бы поучиться у него неутомимости в сборе материала, жизненных наблюдений, той жажде познания мира, которая не оставляла его до последнего дня. В самом деле: кажется, не осталось такого места на Урале, где бы не побывал Бажов!

Любит музыку. Джаз, на который было настроился Николай Дмитриевич, нравится ему меньше, даже совсем не нравится, зато симфоническую, особенно оперную музыку и пение слушает охотно… И тут же начинается интереснейший разговор — чем плох джаз («Говорят, у негров такая музыка — я думаю, врут») и в чем сила воздействия настоящей музыки.

Искусство было близко ему во всех формах. Он аккуратно смотрел все новые спектакли в театрах Свердловска, часто бывал в опере. Нередко, придешь на какой-нибудь спектакль, идущий на сцене уже давно и, казалось бы, не представлявший особого интереса, и вдруг видишь в первом ряду знакомую фигуру, слышишь знакомое покашливание. Павел Петрович любил театр, и с неизменным спутником своим, женой Валентиной Александровной, часто посещал его.

В беседах с литературной молодежью Павел Петрович всегда подчеркивал важность, необходимость для писателя много ездить, смотреть, впитывать в себя, вдумываться в увиденное, советовал больше читать. Сам он читал необыкновенно много (несмотря на скверное зрение, ухудшавшееся год от году) и нередко то, о чем, казалось бы, в голову не могло придти. Как-то встретились на улице, в руках у Павла Петровича томик — только что из магазина. На вопрос — что или, вернее, кто это? — ответил: «Чосер. Стихи»! — И добавил, как бы оправдываясь: «Надо». Это «надо» прозвучало как: писатель обязан все знать.

Ночь, а он и не помышляет о сне, голова ясна, мысли глубоки и оригинальны. Интересно следить за ходом его рассуждений. Как не будешь сидеть с таким собеседником хоть до утра, — когда каждая минута общения с ним обогащает тебя новыми званиями, раздвигает рамки понимания жизни, учит правильно разбираться во многих явлениях.

Беседовать с таким человеком — наслаждение.

Наша последняя поездка — на Марков камень.

Долго думали, на чем ехать: на лошади или на автомобиле. На лошади — долго, на машине, говорят, не проехать. Набрались храбрости и поехали на автомобиле.

С каждым километром верный «газик» уносит нас все дальше в глубь леса. Глушь невообразимая. Вот уже с полчаса как расстались с лесобазой, и не повстречали ни одной живой души. Дорога идет, как в коридоре, между двух стен леса. Сначала шел березняк. Машина свернула вправо. Неожиданно пошел сосняк. Местность слегка всхолмленная. Лес как бы стремится сгладить неровности земли: в низинах он выше, тянется вверх, на вершине холмов принижен, не так густ.

Напрямик проехать из Полевского к Маркову камню невозможно — болото. Приходится делать объезд, что в два с лишним раза длиннее.

Сегодня мы забираемся уже за пределы района: Марков камень стоит ближе к Сысерти, чем к Полевскому. Но все это — территория бывшего Сысертского горного округа. А ваше путешествие можно было бы смело назвать путешествием в прошлое — так много старины встречаешь здесь на каждом шагу.

Дорога разветвляется. Куда ехать? Взяли наугад влево. Едем-едем и даже спросить не у кого — правильно ли едем. Шофер неожиданно заявляет:

— Правильно.

— Почему?

— Трактор шел.

Верно, на земле видны следы гусениц. В какую глухомань только не идут нынче следы трактора!

Выехали на открытое место. Над давней вырубкой подымается молодая березовая поросль. Сзади стена леса. Далеко впереди — тоже. А вправо и влево далекая перспектива — холмы и холмы, с пушистыми от молодой поросли склонами и плоскими вершинами, на которых белеют округлые камни, словно кости давно-давно живших здесь каких-то неизвестных человеку гигантских животных.

Стоп! Дорогу пересекла полоса воды. К счастью, неглубоко. Шофер «дал газу» и машина, подняв каскады брызг, вынеслась на пригорок. Дорога резко свернула в сторону, и… из-за поворота на третьей скорости вылетела встречная трехтонка. Мы уцепились за борта, шофер закусил губу, резко затормозил, переключил молниеносно скорости, крутнул «баранку», отчего «газик» резво прыгнул в сторону, чуть не задев радиатором кусты. Водитель встречной машины рванул свой автомобиль в другую сторону, и мы пронеслись мимо друг друга на расстоянии каких-нибудь десяти-пятнадцати сантиметров.