Георгий Соловьев - Отец

• Название: Отец
• Автор: Георгий Соловьев
• Издательство: Саратовское книжное издательство
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1962

Другу в труде, жене Евдокии Анатольевне, посвящаю.

---

— Лечу даже.

— Это правильно. В родной семье побываешь. А нет ли думки у тебя насовсем в Ленинград вернуться?

Женя промолчала.

— Вижу, сомневаешься. Поэтому и совет хочу дать. Если ты вину перед родителями чувствуешь и к ним хочешь вернуться, — это еще не причина. Дети вырастают и уходят из дома. Так и должно быть. А вот если тебя столичная жизнь манить начала, тогда послушай старика.

— Александр Николаевич! — Женя, чувствуя, что она не может быть так откровенна со стариком, как с Мариной, и чувствуя, что откровенность с ним ей нужна больше, нежели с кем-то другим, заставила себя сказать правду. — Жизнь моя какая-то неустроенная. Вдруг почувствую себя такой одинокой. Пустоцветом.

— Понимаю. Женская природа, она такой и должна быть. Ты извини меня, прямо буду говорить.

— Александр Николаевич! Это вы меня извините, что я, взбалмошная, вас о себе думать заставляю. Но вы… Вы самый близкий мне человек. Как настоящий отец.

— Ну и хорошо. Так слушай. Любят тебя люди на заводе. За красоту твою и за душевность, за гармоничное, как говорят, сочетание. Вот что пойми: красота, она сразу в глаза бросается, а душевность — ее разглядеть время надо. А уж как люди ее разглядят, так они тебя сразу к себе накрепко привяжут. Умей только почувствовать это. И если ты этой привязанностью на ветер бросаешься, тогда-то и окажешься пустоцветом. Красота бывает добрая, бывает и злая. Середины у красоты не бывает. Понимаешь?

— Говорите, говорите! — попросила Женя взволнованно.

— Злая красота людям не нужна. Бросишь завод — значит, красота твоя злая и для тебя самой никчемная.

— Но я же не виновата в том…

— Нет, не виновата. Ты природой осчастливлена. Беречь красоту должна. И не в том смысле, чтобы всякие финтифлюшки на себя навешивать. Жизнь у тебя должна быть восхищающая людей. Это трудно, дочка. А надо. Примером надо быть для всех людей. Ты понимаешь меня?

— Понимаю, понимаю. — Женя в нетерпении схватила и сжала руку старика.

— Когда мы революцию делали, мы тоже мечтали, чтобы все трудовые люди были красивыми. Для этого и власть завоевывали, чтобы медицину на должную высоту поднять, чтобы зимние плавательные бассейны были у народа, чтобы в труде человек не горбатился, чтобы справедливость природы в здоровье и красоте его торжествовала. Не все еще сделали, а будем делать и делать. В том числе и войны, уродующие людей, изничтожим. Это я тебе насчет красоты… А насчет того, что ты пустоцвет… Женская твоя судьба у нас на заводе. Ходит он тут, поблизости, не побоится он твоей красоты, возьмет ее и будет добрым ей хозяином. Уж ты поверь мне. А теперь отдохнуть мне надо. Партийное собрание сегодня. Принеси-ка мне подушку из спаленки. На диванчике привалюсь, тут прохладней вроде. А потом поторапливайся за приданым тезке своему, а то универмаг закроется.

XXVI

На партийном цеховом собрании надо было обсудить меры по улучшению работы с изобретателями и рационализаторами. Доклад делал сам Гудилин. От Егора Кустова Александр Николаевич узнал, что несколько дней назад Гудилин вдруг сделался просто неузнаваемым. Как ветром сдуло с него чванливость и барские замашки. Этой метаморфозы никто не мог объяснить. Даже критика на партактиве заметно не повлияла на этого начальника, а тут вдруг ни с того ни с сего преобразился человек. Егор Кустов рассказывал о Гудилине:

— Я после того как дядя Саша кое-чего мне растолковал, с пристальным вниманием к нему относился. Нагрубит он, накричит на кого, я уж не оставлю этого. Приду к нему и прямо говорю: видишь, ты человеку сделал неприятное, тебя судить за это начинают — тебе неприятное дело. Что ж, мы так-то и будем сосуществовать? Злишься ты на меня, да и на себя, что теперь уж со мной ничего сделать не можешь. И про его сына ему я прямо сказал. Примером своего высокомерия и сыну характер испортил. Имей, говорю, в виду: какой ты на народе, такой и в семье. Стиль в жизни нехороший от тебя идет. Прямо так и назвал я этот стиль его наплевательством на людей. Послушает он меня, а сам, как бык, голову нагнет, усмехнется и скажет: «Эх, секретарь, тебя бы в мою шкуру». И все. И чувствую, что все мои слова впустую. И вот смотри-ка!

Никто, даже Егор Кустов, не знал о том конфузе, который пережил Гудилин. Новый директор завода побывал в цехе шариковых подшипников. Никому еще не знакомый, он обошел цех, присмотрелся, побеседовал с людьми, а потом вызвал Гудилина в свой директорский кабинет. Не предложив даже сесть, он, не стесняясь в выражениях, раскатал его на все корки за все непорядки и с угрозами выгнал, не дав сказать ни слова. Невозмутимо выслушав разнос, Гудилин пошел к двери. Все было нормально: новый директор совсем по-старому, по-привычному для Гудилина начинал руководить заводом, а уж как ему самому работать с такими-то, Гудилин тоже знал: жестокий разнос не встревожил его, а своей привычностью даже успокоил. Но тут директор вернул начальника цеха и спокойно спросил: «Ну, как вам нравится?» — «Что нравится?» — не понял Гудилин. — «Ваш стиль работы, — с улыбкой объяснил директор. Он пригласил Гудилина сесть в кресло и уже просто, душевно говорил с ним больше часа о делах цеха и всего завода. — Вот так мы и будем работать с вами. Уважая друг друга. Иначе невозможно», — сказал Гудилину директор, вежливо провожая его до двери. Вот этот поворот и ошеломил Гудилина, и он почувствовал, что появилась на заводе сила, против которой ему уже не пойти.

Цеховое партийное собрание проходило в заводском агитпункте. Председателем собрания выбрали Александра Николаевича. Выдвигая его кандидатуру, Мотя Корчагина сказала шутя, что нечего ему без дела состоять на учете в цеху, пусть хоть на собрании поработает, поруководит. Но и сама Мотя попала в секретари.

В зале на своем любимом месте, у окна, старый Поройков увидел Отнякина. Рядом с лохматым редактором сидел сам, как шепнула старику Мотя, директор завода. Александру Николаевичу новый директор с виду понравился. Одет он был в светло-серый костюм с накладными карманами, какие любят носить инженеры. Был он светловолос, и в лице его сквозила живинка умного, во все вникающего пожилого мужчины.

Гудилин делал обстоятельный доклад. И в его докладе ощущалось несвойственное ему до сей поры стремление к тому, чтобы его поняли и помогли в трудном деле непрерывного обновления цеха. Говоря о том, что не в силах был сделать в цехе сам, Гудилин доверительно смотрел на директора, и тот ему понимающе кивал головой. Но не только новые интонации были в докладе Гудилина. Весь вид его был новый. Словно грубиян-начальник, в такой борьбе с самим собой сломив свой характер, теперь на виду у людей застыдился себя, и, по прежней привычке характера, не хотел выказать перед людьми своего стыда, и не мог его не выказать. Весь он, даже на трибуне, был какой-то виноватый. Казалось, что его доклад ему самому не нравится и он сам ждет не дождется, когда возьмет в руки последний листок своих тезисов. И вдруг Гудилин собрал весь свой доклад, кое-как поровнял листы и бросил на стол президиума.

— А теперь я, товарищи, вот что скажу. — Он распрямился. — Дальше у меня тут набросаны предлагаемые мероприятия. Да расхотелось мне о них говорить. Много раз мы уж эдак-то толковали и в резолюции записывали. А потом… Что выполняли, а за что и совсем не брались, как нарочно, оставляли для разговора и критики на следующем собрании. Дальше так не годится. Пока я докладывал вам, родилась у меня такая новая, не написанная в моем докладе мысль: надо нам составить план, чтобы работалось спорей и легче, чтобы самое малейшее предложение в этот план вошло. Каждому что-нибудь да мешает в работе, на что-нибудь да зло берет. Иной раз пустяк какой, к примеру решетки повыше сделать, чтобы Мотя Корчагина ног не мочила. А все как будто руки не доходят. С таким казенным отношением к живому делу надо покончить. Составим мы обширный план: и по мелочи что надо делать, и большие вопросы. Я, как начальник цеха, даю слово, что такой план будет для меня первым делом и, с кого положено, тоже стребую. Это я говорю об инженерно-техническом коллективе цеха. — Тут Гудилин сказал самое для него трудное: — Мне самому прежде всех вас тоже работать по-старому уже нельзя. Но, конечно, и весь коллектив цеха должен свои усилия приложить. Этот план будет нашим общим кровным делом. И заметьте себе: мы его никогда не выполним, потому что одно сделаем — другое встанет на очередь. На этом я пока закончу.

Гудилин тяжелой поступью сошел в первый ряд и сел на свободный стул.

— Доклад окончен, — сказал Александр Николаевич, оглядывая собрание. — Кто желает взять слово?

Никто не захотел выступать сразу. Правдивый доклад Гудилина, его трудное признание собственной плохой работы и неожиданное предложение, наверное, требовали и обсуждать-то как-то по-новому.

— Подумать необходимо? — спросил Александр Николаевич.