Алексей Бондин - Лога

• Название: Лога
• Автор: Алексей Бондин
• Издательство: Свердловское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1955

Над романом «Лога» Бондин начал работать в 1930 году. Тогда же был им составлен подробный план романа под названием «Платина». Но материал подготовлялся значительно раньше, еще в 1928–1929 годах.

Сам автор писал о творческой истории романа: «Я поставил себе задачу изучить на месте жизнь приисков, добавить к тому, что я узнал во время скитаний по Уралу. «Лога» пережили многое: из маленькой повестушки разрослись в роман. Первое название было «Уходящее», второе «Золотая лихорадка», третье «Платина». Но, когда я исколесил весь золотопромышленный район, я убедился, что правдивей всего будет «Лога» — все происходит в логах, в кладнице металла».

Первая часть романа была напечатана в журнале «Штурм» в 1933 году. В 1933 году вышла отдельным изданием в Свердлгизе, в 1934 — в Гослитиздате. Вскоре была напечатана и вторая часть. Она также вышла отдельным изданием в 1925 году в Свердлгизе.

Впоследствии роман переиздавался несколько раз. Он вошел в трехтомное собрание сочинений Бондина, изданное в Свердловске в 1948 году, затем — в Молотове в 1950 году.

---

— Хотя и не нашей статьи люди, а время с ними провести приятно.

Он распоряжался насчет угощения. Слушая их развязные, подчас непонятные ему, речи, он таращил глаза, глуповато улыбаясь, и отходил осторожно на носках, точно боялся вспугнуть их веселье стуком своих приисковых сапог. Он старался напустить на себя важность, но это у него не выходило. Макар недовольно встречал «наезжан».

— Ты не сердись, — уговаривал его Яков, — с ними лучше… По нашему капиталу теперича нам и образованность нужна.

Но Макар его грозно обрывал:

— Знаю я, что делаю. Не время возиться с этой шушерой. Мешают они мне.

Но гости не обращали внимания на хозяев. Они брали у Макара лошадей, брали рабочих для облавы на зайцев. Толстый исправник Тугоухов бесцеремонно просил у Скоробогатова денег «до завтра». Макар, скрепя сердце, давал. Тут же вьюном вился тощенький, чахоточный письмоводитель с изношенным бритым лицом — Сычев. Он припугивал Якова:

— Вы его высокоблагородие уважайте, он всему голова, вся сила в нем.

Яков поил Сычева водкой и давал денег, говоря:

— Так уж, Ксенофонт Листархыч, похлопочи, в случае чего, словечко замолви.

Скоробогатов-младший Сычева не любил.

Однажды Сычев, пошатываясь на тощих ногах и назойливо глядя в глаза Макару светлосерыми, пустыми глазами, важно запустив руки в карманы, сказал:

— М-мы очень снисходительны к мужику… Ты не забывай, что ты мужик…

Макар, приподняв бровь и прищурив глаз, насторожился, а Сычев, раскуривая папироску, продолжал:

— Мы все можем устроить — и аренду и все!

— Ну, каждый сверчок знай свой шесток! — обрезал его Скоробогатов и отошел.

Как-то, выехав с прииска вместе с шумной компанией пьяных гостей, Макар молча слушал, как Маевский и главный бухгалтер Осокин — высокий, чернобородый гордый человек, сидя в коляске, беззаботно горланили незнакомые песни. Ему обидно стало, что эти люди, напившись у него, не замечают его присутствия! Рядом с Макаром сидел Семен Смолин. Прихмурив сросшиеся брови, забойщик угрюмо молчал… Вдруг у Макара зародилась озорная мысль — насмеяться над Маевским и бухгалтером.

«Пиявки», — думал Макар, — «Дармоеды».

Ночью шел проливной дождь, а с утра снова начало «парйть». В колеях дороги местами осталась вода. Дорога сделалась сырой, скользкой. Измученные кони, истекая потом, сбавляли ход, фыркали и бились, окруженные злым оводом. Хоть бы малейшее дуновение ветра, чтобы смягчить мучительную жару! Солнце нависло в ясном небе раскаленным кругом. Жгло немилосердно. Осокин вылез из коляски и заявил:

— Господа, я дальше ехать не могу.

Потом запел басом:

Стой, ямщик! жара несносная,
Дальше ехать не могу.

Он растянулся на траве.

Под горой бойко текла речка. Лошади тянулись к воде.

— Надо остановиться и переждать до вечера! — заявил Маевский.

Расположились у речки. Смолин распряг лошадей, разложил возле них «курево». Допив бутылки, Маевский и Осокин заснули, как убитые, окутанные тучей комаров. Макар снял с курка коляску Маевского, вывернул переднюю ось справа налево и, ослабив гайки, поставил снова коляску на прежнее место.

— Молчи, Семен, — сказал Макар Смолину, который улыбаясь смотрел на его проделку.

— А мне больно надо!

Жар спадал. Солнце садилось за сосновую гриву. Семен разбудил Маевского:

— Петр Максимыч — вставай, напейся водички!

Сонные, измятые похмельем, гости уселись в коляску.

Макар со Смолиным поехал вперед. Дорога вилась по склону крутого бора, она то круто заворачивала, то, стесненная колоннадой вековых деревьев, тянулась прямая, как лента.

— Погоняй, — тихо проговорил Макар.

Отдохнувшие кони весело побежали.

— Погоняй, — настойчиво повторил Макар Смолину.

Смолин погнал. Скоро Маевский и Осокин далеко отстали.

— Чу, слышь, орут! — прислушиваясь, сообщил забойщик.

— И пусть орут!

— Колесо спало у них.

Издали неслось протяжное и жалобное:

— Э-эй!.. Подо-ожди-те-е!

— Погоняй! — говорил Скоробогатов.

— Идите сюда-а-а! — неслось из бора.

— Счастливого пути!.. Приятной беседы с комарами! — отозвался Макар и, взяв вожжи у Смолина, погнал крупной рысью.

XVIII

Макару Скоробогатову казалось, что он уже много сделал на своем прииске. Утрами он выходил уже не из низенькой дымной казармы с единственным тусклым окном, а из крепкой, чисто выструганной избы…

С высокого крыльца конторы он любовался на разросшийся прииск.

Прижавшись к подножию крутого увала, стоял большой корпус с круглой верхушкой. Он вздрагивал бревенчатым телом от внутренних толчков машины, грохотал бутарой и выплевывал крупную гальку. Рядом, в другом корпусе, выкидывая белые клубы пара, устало пыхтела паровая машина. Вдоль котловины расширялся разрез, в нем пестрели люди, лязгали лопаты, ходили кони, запряженные в таратайки, лихо размахивая вожжами, кричали и резко свистали коногоны. Когда таратайка, подпрыгивая по обточенным каменьям, стремительно спускалась по крутой дорожке на дно разреза, юбки работниц — «гонщиц» раздувались, как разноцветные пузыри.

Рабочие при встрече с Макаром почтительно снимали шапки. Машинист Суслов, — черноусый молодой слесарь, — при входе Макара в машинное отделение, вскакивал, без надобности хватал масленку, похожую на гуся, и лил масло на блестящие машинные части.

Все Скоробогатову казалось созданным для него: машины, люди, кони, — все, что движется с утра до позднего вечера.

Но временами приходила какая-то, мало понятная ему, тоска: чего-то не хватало. Чувство удовлетворения было неполным. Особенно остро он испытывал это дома. Его тянуло к Марии Петровне. Он уходил к ней и был недоволен, если заставал Маевского дома. Мария Петровна весело и просто рассказывала о своей жизни. Ему хотелось тихонько подойти к ней и осторожно приласкать. Когда же внезапно пробуждалось желание схватить Маевскую, он безжалостно глушил его и чувствовал себя виноватым.

Дома, лежа в постели, он любил думать о Маевской.

Вот она у него дома, ласково смотрит на него большими густосиними глазами! Этот взгляд его обогревает, как утреннее солнце. Потом она подходит к нему, он протягивает руки и нежно тянет ее к себе. Он даже слышит ее горячее дыхание.

Или так: упала на землю большая комета, такая, про которую рассказывают, что в хвосте ядовитый газ. Все люди погибли, остался только он да Мария Петровна, и они счастливы, — им никто не мешает.

Он тихо поворачивался на постели, ложился вниз лицом и, сжимая голову руками, глухо стонал.

Больше всего ему нравилось, что когда бы он ни пришел к Марии Петровне, она всегда была занята каким-нибудь делом: или писала, или рылась в своей огромной библиотеке, вытаскивая толстые книги с непонятными Скоробогатову названиями. Он молча, сидя в углу, наблюдал за ней, думая:

«Вот бы жену такую — помощница бы в деле была».

Мария Петровна, точно угадав мысли Скоробогатова, спросила:

— Вы, должно быть, о чем-то тоскуете?

— Один я, как перст, оттого и скучно. Мне бы жениться на такой же, как вы!

Мария Петровна, усмехнувшись, спросила:

— А что вам во мне нравится?..

— Все… Мне бы такую, которая в деле моем была бы правой рукой. Среди наших баб такую не отыщешь — они с горшками да с пеленками только умеют возиться.

Мария Петровна помолчала, потом, отыскав книгу, проговорила:

— Ну, такая, как я, плохая вам будет помощница. А чтобы жена вам была помощница, нужно научиться уважать женщину.

Эти слова больно ущипнули Скоробогатова. Он опять вспомнил случай в покосной избушке.

У Маевских Макар встречал незнакомых людей. Когда Маевский был дома, они находились на половине Марии Петровны, и, удивительно, Петр Максимович не обращал на них внимания.

— Что это за люди к вам ходят? — спросил его раз Скоробогатов.

— А ну их! — небрежно ответил Маевский.

— При тебе — и у жены! А ты — как в поле обсевок!

Маевский как-то странно расхохотался:

— Ты не знаешь их?.. Ну, потом узнаешь!..

Нередко приходил лесничий Русинов — тихий, вежливый, немного присутуленный, плотный человек, в очках с золотой оправой. Он мало говорил со Скоробогатовым. Часто Мария Петровна садилась за рояль, и под тихий, но грозно звучащий аккомпанемент Русинов пел слабым, дрожащим тенором:

Мы ткем, мы ткем,
Мы старой Германии саван соткем.

Песня Скоробогатову нравилась, но была непонятна.

Русинов приходил и в отсутствии хозяев. Запершись в комнате Марии Петровны, он сидел за маленьким письменным столом, что-то писал, рылся в книгах, как у себя дома, просил у Насти чаю.

Появился высокий белый прогонистый штейгер с медного рудника — Губков, — тихий, задумчивый и тоже в очках. Приходя, он снимал со стены гитару, садился в угол и, тихо позванивая струнами, трогательно пел: