Тадеуш Ружевич - Грех

• Название: Грех
• Автор: Тадеуш Ружевич
• Издательство: Текст
• Жанр: Современная проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-7516-0563-2

Тадеуш Ружевич — особое явление в современно» польской литературе, ее гордость и слава. Едва ли не в каждом его произведении, независимо от жанра, сочетаются вещи, казалось бы, плохо сочетаемые: нарочитая обыденность стиля и экспериментаторство, эмоциональность и философичность, боль за человека и неприкрытая ирония в описании человеческих поступков.

В России Ружевича знают куда меньше, чем он того заслуживает, в последний раз его проза выходила по-русски более четверти века назад. Настоящее издание частично восполняет этот пробел. Все произведения, вошедшие в книгу, публикуются впервые.

---

— А ты плюешь на кровь мучеников, да? Сама небось гестаповская подстилка.

Женщина подошла ко мне, раскинула руки, обняла за шею. Прижималась все крепче.

Проводник осветил фонариком купе. На скамейке лежал пассажир, укрытый с головой пальто, под ногами подстелена аккуратно сложенная газета. Проводник деликатно тронул спящего за плечо:

— Попрошу билетик…

— Добрый вечер… что… а… билетик. — Пассажир сел. Потер рукою лицо.

— Ну и спите вы, — сказал проводник. — Поезд только тронулся, а вы уже заснули как новорожденный.

— Да, да, — рассмеялся мужчина, — как новорожденный… далеко еще?

— Всего пятнадцать минут, как отъехали, — засмеялся проводник. — Крепкий у вас сон. — Он присел на скамейку напротив. — У меня сигареты кончились. — Он стал рыться в карманах, вытащил пустую пачку, заглянул в нее. — Кончились, — подтвердил.

— Я не курю, — сказал пассажир.

— И правильно делаете!

Они посидели молча, глядя друг на друга. Потом пассажир протер ладонью оконное стекло и стал всматриваться в темноту.

В городе царило предпраздничное оживление. На обратном пути с работы я зашел на площадь, где продавали елки. Елочки и пихты стояли у ограждения или лежали прямо на земле. В воздухе висел дым, летала сажа. По улице беспрерывно проезжали грузовики, торопливо шагали прохожие. А здесь, на площади, словно зазеленела роща. Разве что деревца срублены и свалены в кучу. Со сломанными ветками. Между ними сновали люди. Останавливались, брали елочки в руки, вертели так и сяк и снова кидали на землю. Какая-то дама в меховой шляпе хватала деревце, встряхивала, потом бросала. Стоящая рядом с ней женщина подняла одну из брошенных елок.

— Я уже отобрала это дерево, — сказала дама в меховой шляпе.

— Как бы не так! Вы же его бросили, вот я и возьму.

— Ничего вы не возьмете, елка моя.

— Это еще почему? Сами бросили, а теперь говорите «моя».

— Потому что! А ну-ка, отдавайте!

Но та уже идет с деревцем к воротам.

— Немедленно отдайте мою елку. Видишь, Войтусь, — обращается первая к мальчику в очках и лыжной шапочке, — тетя хочет украсть у тебя елочку! Прямо психованная!

— Это я психованная? А ты-то кто?!

— Только не «ты», только не «ты», не смей мне тыкать!

— А ты не командуй — кончилось ваше время!

Женщины с двух сторон хватаются за елку, тянут каждая к себе. Мальчик говорит тихонько:

— Бабушка, здесь столько елок… — На его лице испуг.

Люди бросают свои деревца, обступают орущих женщин. Мужчина рядом со мной рассмеялся и махнул рукой.

— Не тратьте зря время, — обратился он ко мне. — Будьте любезны, подержите мою елочку, я на нее погляжу, а потом подержу вашу. — Он всучил мне большую разлапистую елку, я ее держал, а мужчина ходил вокруг. Приближался, отступал, трогал веточки. — Это ж надо, — сказал, — ну что за бабы. Погодите-ка, повернитесь боком… — Я послушно поворачивался с елкой в руках, а женщины между тем стали вырывать деревце друг у дружки. Обзываясь при этом — чем дальше, тем обиднее.

Продавец уговаривал их, разводя руками:

— Люди, бабоньки мои милые, поглядите, какой богатый ассортимент, выбирай любую, ну чего вы сцепились, что за народ пошел!

Мальчик заплакал:

— Бабушка, — повторял он жалобным голосом, — бабушка!

Женщина в меховой шляпе бросилась к мальчику.

— Ах ты хамка, мальчонку мне насмерть перепугала! Постыдилась бы ребенка, он весь синий, еще, не дай Бог, расхворается!

Голоса женщин слились в дикий вой: «Где милиция, забирай свою елку, засунь себе в задницу, хамство какое, милиция! У ребенка судороги! он только что перенес воспаление легких! посинел весь!»

Деревце они бросили на землю. Какая-то тетка начала причитать:

— Покарай их Господь и Пресвятая Дева, мало было одной войны, мало бомбов и лагерей этих! Видать, для новой время пришло, зажрались и с ума сходют!

Одна из женщин, не переставая вопить, направилась к воротам:

— Чтоб ты себе, стерва, руки-ноги переломала, чтоб ты подавилась облаткой.

Продавец, воздев руки к небу, закричал:

— Тихо, бабы! Стыда у вас нет! Держите свою елку. Самая красивая, самая густая, не видите, даже внучок над вами смеется! Ну все, все, хватит! Конец войне!

И в самом деле, стало тихо. Люди вдруг будто опомнились. Мужчины в меховых ушанках снова принялись выбирать елки. Некоторые с понимающей улыбкой переглядывались.

На площади лежало забытое женщинами небольшое, с редкой хвоей деревце. Я взял его под мышку, заплатил восемнадцать злотых и вышел на улицу. Витрины были ярко освещены. За стеклом высились пирамиды яблок, лежали лимоны, апельсины, связки бананов. Шеренгами выстроились бутылки вин и ликеров. Везде еловые ветки, елочки, украшенные снегом из ваты, звезды, Деды Морозы, серебристая канитель, разноцветные лампочки. В магазине с предметами религиозного культа на витрине стоял вертеп. Рядком лежали гипсовые фигурки младенца Иисуса. Прелестное розовое дитя протягивало к людям пухлые гипсовые ручки. Младенцы были уложены в соответствии с размером и ценой, начиная с маленького, как палец, и кончая большим, чуть ли не в локоть. Вокруг ангелочки, пастыри, святые Иосифы, волхвы. Я загляделся на младенца Иисуса: лежит себе в городе на витрине, рядом громоздятся горы колбас, бананов, вороха канители, расставлены гномики, свечи, а мимо бегут озабоченные прохожие, шагают смеясь молодые девушки.

Я смотрел на красивые, аккуратные елки, сверкающие в искусственном свете яркой зеленью мертвых веток из синтетического материала. Все эти деревца были безупречны и похожи одно на другое как две капли воды. «Такая елочка простоит несколько лет, — подумал я, — а то и до конца жизни. Только смахнуть пыль — и опять как живая».

Идет снег. Днем и ночью в свете неоновых реклам и уличных фонарей. По всей стране. В горах и на морском побережье. Тихий, лежит на полях. Укутывает деревья в лесу. Идет и идет. Едут автомобили и поезда, телеги, сани. Дети смотрят из окон. Снег идет не переставая. Утром, вечером. Покачивается на ветках, осыпается. На снегу следы, много следов. Людей, животных, машин.

В поле за городом мужчина тащит саночки, на которых сидит малыш. Они так далеко, что лиц не разглядеть. Саночки переворачиваются. Слышны восклицания и смех. Потом мужчина с ребенком начинают кидаться снежками. Фигуры уменьшаются, голоса стихают. Идет снег. Тишина.

Оборванца я увидел вчера возле газетного киоска. Он меня, впрочем, не заметил. При нем не было ни стульчика, ни чемоданчика с товаром, он просто стоял на улице и приставал к прохожим. Я задержался у киоска, рассматривая обложки иллюстрированных еженедельников и одновременно наблюдая за странным поведением Оборванца. В одной руке он держал цветные открытки, другую в рваной перчатке протягивал к прохожим. Какая-то женщина посмотрела открытки, дала Оборванцу денег, но ничего не взяла и пошла дальше. Оборванец самым наглым образом попрошайничал: открытки у него были для виду. Я прошел мимо, но он меня не узнал. На нем было истрепанное, все в пятнах пальто в елочку. На голове тот же самый беретик, из кармана торчала бутылка. Брюки заправлены в носки. Я глядел на Оборванца с бесстрастным любопытством, как на экспонат в музее.

«Ну, приятель, — подумал я, — скатываешься на дно. Надо дать ему пару злотых, — подумал, — нет, не пару, целых двадцать».

Собственно, зла за тот случай с яблоком я на него не держал. Да и не мог. Ведь он проигрался. Вчистую. Подождем еще. Деньги, приятель, получишь позже, они наверняка тебе пригодятся! Кстати, интересно, как происходят перемены в таком человеке. Конечно, он алкоголик, запойный пьяница. Вроде бы торгует открытками… Да, надо еще подождать. Любопытно, что он думает, чем живет, как относится к Создателю или к Тысячелетию Отечества, впрочем, тут все понятно, был человек и постепенно превратился в отребье, да и кем еще он мог стать?.. Мне вдруг пришло в голову: надо вернуться и поговорить с Оборванцем о Шекспире. Почему о Шекспире? Бог весть. Такая вот несусветная мысль мелькнула. Зайду-ка я в книжный и куплю ему «Гамлета»… нет... «Пана Тадеуша»… не то помрет, не прочитав «Пана Тадеуша», а ведь он… ну и идея! И все же интересно… нет… я не ксендз и не социолог… но иногда такие мысли меня посещают… подарю ему на Рождество «Пана Тадеуша»… «Литва, Отчизна моя».

С такими дурацкими мыслями я открыл дверь швейного ателье «Мужская мода». Спросил «мэтра» Пимпусяйко. Мне была назначена последняя примерка нового костюма. Ателье находилось наверху. Оно занимало два помещения: собственно мастерскую и небольшую комнату, отделенную занавеской. Там были вешалка, столик, на котором лежали иллюстрированные еженедельники и журналы мод. Поджидая мэтра, я листал журналы… Красивые молодые мужчины, изумительно стройные женщины в каких-то странных позах, юные девушки… «вечернее платье из золотой парчи, платья из шифона, из бархата, с кружевами, перламутровые пуговки… черный шерстяной галстук, рубашка цвета хаки с белым воротничком и манжетами… брюки с пришивным поясом, довольно широкие. Внимание, нижняя из трех пуговиц пиджака на уровне пояса, слегка заниженного». Девушки эти так широко расставляют ноги… а может, так лучше смотрится наряд… раньше все стояли нормально.