Иосиф Пилюшин - У стен Ленинграда

• Название: У стен Ленинграда
• Автор: Иосиф Пилюшин
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

Дядя Вася мгновенно вдавил голову фашиста в снег и, не отводя кинжала от его горла, другой рукой снял автомат с его шеи и показал им в нашу сторону. Гитлеровец повиновался, зная, что малейшая попытка к сопротивлению - это смерть. Так на спине немца и въехал в нашу траншею Василий Ершов. Я полз вслед за ними.

В траншее немец поднялся, вытер вспотевшее лицо рукавом. Это был высокий детина, обросший волосами. Он угрюмо озирался. А на дне траншеи валялся труп изменника Родины Николаева. Рядом с ним стояла Зина Строева. Это она увидела убегающего к немцам предателя и пристрелила его.

Дома

Суровые зимние дни блокады... Над Ленинградом не угасало зарево пожаров. Бойцы и командиры с лютой злобой глядели на траншеи врага.

После гибели Леши Ульянова я стал работать в паре с Зиной. Однажды рано утром мы наблюдали за передней траншеей противника; над его блиндажами клубился дым, где-то слышался стук топора. Вдруг один немец выбежал из укрытия в траншею по надобности. Строева, увидя фашиста, выстрелила и, отвернувшись, плюнула.

Когда мы вернулись в свой блиндаж, сержант Андреев, шутя, встретил нас словами:

- Эх вы, снайперы, человека не пожалели, в таком виде на тот свет откомандировали.

Сержант достал из кармана полушубка голубой конверт и повертел им у меня перед носом:

- За убитого фашиста спасибо. А вот и награда.

Это было письмо от жены: "Здравствуй, мой родной!

Вчера получила от тебя письмо. Ты не можешь представить, как обрадовались мы, что ты жив, здоров и бодр духом. О нас не волнуйся, мы все живы и здоровы. Но тяжко мне в разлуке. В жизни есть, родной наш, такие вопросы, которые нельзя решать в письмах. Если бы ты знал, как мне нужно с тобой встретиться! Хотя бы на час. Надо о важном деле поговорить!"

Я терялся в догадках: что могло случиться? Прилег на нары и не помню, то ли вздремнул, то ли мне почудилось, но ясно увидел лицо жены. Она стояла, склонясь над кроваткой Володи. Русые волосы рассыпались на белой шее. Жена что-то говорила сыну. Ее большие, широко поставленные темно-голубые глаза смеялись. Володя, протягивая обе ручонки, что-то лепетал.

Я лежал затаив дыхание, боясь пошевельнуться. Что, что могло у них случиться?

Ко мне подошел старший лейтенант Круглов. Внимательно взглянув на меня, спросил:

- Какие новости из Ленинграда?

Я протянул командиру письмо. Оно, конечно, напомнило ему о семье, тоже оставшейся в Ленинграде. Но он ничем не выдал своих чувств. Возвращая мне конверт, тихо сказал:

- Да. Трудно им без нас.

Потом лег на дощатый топчан, положил руки под голову. Его густые брови дергались, крутой лоб то морщился, то разглаживался. Я замечал не раз - это было признаком глубокого волнения.

Связной подал старшему лейтенанту Круглову письмо на имя Ульянова. Командир вскрыл его и прочел вслух:

- "Здравствуй, мой родной сынок Алешенька. Вчера получила от тебя долгожданную весточку. Не могу передать словами мою радость. Сынок, пиши почаще мне и Наденьку не забывай. Она, бедняжка, ждет тебя и очень волнуется. Алешенька, милый ты мой, я каждый день молюсь за тебя и верю, что ты вернешься. За меня ты не волнуйся, у меня все для жизни есть, только тебя нет со мною рядом. Пиши, сынок, как скоро выгоните с нашей земли этих фашистских мерзавцев. Кланяйся, сынок, своим товарищам, я и за них помолюсь... Чтобы вражья пуля миновала их. Большой поклон от дяди Прохора и тети Анастасии. Наденька сама тебе пропишет обо всем. До свиданья, родной мой.

Крепко обнимаю тебя.

Мама.

3 ноября 1941 года".

Круглов опустил голову. Молчали и мы.

Дядя Вася, ворочаясь с боку на бок, глухо кашлял на втором ярусе нар. Андреев быстро подошел к пирамиде, взял свой пулемет, вышел в траншею. Зина сидела возле пылающей жаром печки, крепко закусив губы. То и дело она прикладывала ладонь к глазам.

Ротный молча закурил, аккуратно сложил письмо, спрятал его в нагрудный карман гимнастерки.

- Виктор Владимирович, - сказала Зина, - не пишите сейчас матери Леши, повремените малость.

- Придется повременить. Да ведь... - И, не договорив, он вышел из блиндажа.

Вскоре я получил отпуск в Ленинград на три дня.

Радости моей не было границ. Пробыть вместе со своими три дня! Три дня, три года, три века!

Было четыре часа ночи. Я вышел на развилку дорог Ленинград - Стрельна Лигово. Осмотрелся. Позади, над передним краем, взлетали ракеты. Впереди лежала прямая асфальтированная дорога, покрытая тонкой коркой льда. По ней извивалась поземка. "Выхожу один я на дорогу..." - почему-то припомнились знакомые с детства строки.

Восемь километров отмахал за один час. На проспекте Стачек остановился, чтобы передохнуть. Война все изменила вокруг. Фасады домов были иссечены осколками снарядов и бомб, вместо окон глубокие черные впадины мрачно глядели на занесенные снегом улицы. На Нарвском проспекте вдоль стены тянулась очередь плотно прижавшихся друг к другу людей. Увидя меня, разрумянившегося от быстрой ходьбы и мороза, люди на секунду повернули бледные лица в мою сторону. Но именно на секунду, потом их головы рванулись назад в исходное положение и взгляды голодных глаз устремились на дверь магазина. Многие сидели на земле; скорчившиеся, с зажатыми между колен руками, они казались мертвыми. Во время обстрела никто не уходил в укрытие. Люди терпеливо ждали открытия булочной, чтобы получить блокадный паек хлеба.

Усталость и сон одолевали людей. Некоторые из них садились на мерзлую землю у стенки передохнуть и тут же умирали.

На углу Разъезжей и Лиговки горел огромный пятиэтажный дом. Никто не спасал домашних вещей. Люди стояли возле дома, протягивали к огню руки, подставляли спины и бока.

По проспекту Нахимсона две женщины с трудом тащили на саночках труп, плотно завернутый в простыню. Группа красноармейцев шла в сторону фронта. Все время слышались разрывы снарядов.

Я подходил ближе и ближе к улице, где жила моя семья.

Сердце усиленно билось. Вот улица Михайлова, мой дом.

Я взбежал на третий этаж и остановился перед дверью своей квартиры, не смея постучать. "Дети, верно, спят", - подумал я.

Все же осторожно постучал и стал прислушиваться. Было тихо... Вторично постучал, уже сильнее, но к двери никто не подходил. Я сел на лестничную ступеньку и закурил. Руки дрожали. По спине пополз страх: "Где они? Почему никто не открывает? Что могло случиться за эти четыре дня, с тех пор как я получил последнее письмо Веры?"

Вдруг я услышал на лестнице шаги. Бросился вниз.

Это была Катя Пашкова, дворник нашего дома. Ее трудно было узнать, так она изменилась.

- Тетя Катя, где Жена и дети?

Она не ответила, а молча обняла меня и, не глядя мне в глаза, сказала:

- Вера Михайловна ушла из дому позавчера и не возвращалась.

- Куда ушла? Их эвакуировали?

- Нет, она ушла без вещей, со старшим сынком, а куда - не знаю.

Еле передвигая ноги, тетя Катя стала спускаться вниз по лестнице, не отвечая на мои вопросы, Я остановился среди двора. Куда идти, где искать? Или ждать на месте?.. Был ранний утренний час. Я пошел бродить по пустынным улицам города; меня останавливали патрули, проверяли документы, и я опять шел дальше без всякой цели. Дошел до Кондратьевского проспекта. Началась воздушная тревога. Пронзительно завыла сирена, к ней присоединились тревожные заводские и паровозные гудки. В воздухе послышался надрывный гул моторов вражеских самолетов. Наша зенитная артиллерия открыла огонь. На ночном небе появились вспышки разрывов.

Почему-то только сейчас мне пришла в голову мысль: нужно спросить жильцов нашего дома, не знают ли они чего-нибудь о жене.

Возвратившись в свой дом, я стал расспрашивать соседей по квартире, куда ушла жена. Никто ничего не знал.

"Возможно, они попали под обстрел и ранены", - подумал я. Обошел больницы. Нет. Нигде нет...

Недалеко от нашего дома, на Нижегородской улице, я увидел людей, стоявших возле разрушенного здания. Люди следили за дружинницами, откапывавшими погибших. Одна пожилая женщина узнала среди убитых свою дочь. Обезумевшую от горя мать куда-то увели. Вот здесь и мне суждено было пережить сильнейшее в моей жизни горе. Прошло несколько часов ожидания на Нижегородской... Со двора дома две девушки вынесли на носилках изуродованное тело ребенка. Я сразу узнал своего семилетнего сына Витю. Я взял сына на руки и прижался ухом к его груди, но напрасно: он был мертв.

Не выпуская из рук мертвого сына, я присел ни край панели и просидел так, не помню, час, или два, или сутки.

Вокруг меня толпились прохожие, что-то говорили, женщины плакали, спорили с милиционером. Я не обращал на них внимания, сидел, опустив голову, крепко держа в объятиях своего мальчика, и боялся поднять глаза, зная, что могу увидеть мертвую жену.

Кто-то тронул меня за плечо. Это был милиционер - он попросил меня отнести тело сына к машине. Здесь, у машины, я увидел лежащую на носилках мать моих детей Веру Михайловну. Она тоже была мертва. Я опустился перед ней на колени, положил рядом с ней Витю. Затем то жену, то сына брал на руки, прижимал к груди, целовал их мертвые лица и опять клал рядом, не понимая, зачем это делаю.