Свободин А.П. - В мире актеров

• Название: В мире актеров
• Автор: Свободин А.П.
• Жанр: Прочая старинная литература

---

Он

ведет себя как на привычном форуме. Его бронированная самоуверенность давит на собеседников.

О н с о з д а е т

вокруг себя поле унижения. Они виноваты уже потому, что их высший начальник из заоблачной столичной дали сейчас здесь. И потому, что здесь у него нет привычных атрибутов – черной "Волги", кабинета, селектора, секретарей, помощников. Они виноваты потому, что

Е м у

неудобно.

Сюжет и замысел этюда требуют новых красок и Ульянов вводит их. Мощное мужское начало обволакивает атмосферу кадра.[8]

Медведь, мужик. Напорист, умен. Какая походка – земля под ним пружинит! Идет вразвалочку, руки из брюк не вынимает, ноги чуть искривлены. Устойчивость пугающая. Не начальник и подчиненный – на площадке мужчина и женщина. И намек на возможные в будущем "проходные" отношения. Других не признает. Некогда.

Стены и девы нам покорятся!

Интеллигент в первом поколении. По-английски, надо думать – говорит свободно, но с мужиками матерится. Даже справедливые укоры, например, по поводу рабьей нетребовательности своего подчиненного, произносит тоном господина обращающегося к рабу.

Однако это лишь прелюдия главной темы, подмалевок, если говорить на языке живописи.

Происходит скачок. "Свита" уменьшается до

о д н о г о

человека. Возникает новая женщина. Но он все еще в шорах привычного образа действия. Его первая реакция стандартна. Они проходят городом. Он, скучая, оглядывает "объекты" – "Гастроном”. "Дом культуры" и тайно – ее. Она для него еще "объект", живая деталь поездки. И только оказавшись у нее дома (применив стандартны "прием" – "чаем бы угостили"...) он с удивлением замечает, что в его интересе появилось что-то нестандартное.

Эту главную тему Михаил Ульянов и Марина Неелова разыгрывают столь же жизненно точно, как и возвышенно музыкально. Пластика и паузы вытесняют текст. Диалоги репликами уступают место обмену словами, слова – междометиями, последние – молчанию. Шекспировы дети из Вероны Ромео и Джульетта провели первую и последнюю свою ночь во все увеличивающихся монологах. Автор низвергал в них на зрителя ренессансную концепцию свободного человека. Пожилые Ромео и Джульетта наших дней первую и последнюю ночь проводят

в о с в о б о ж д е н и и

от слов. Им, умудренным временем и своей жизнью, многое понятно без слов. Да и зрителю тоже.

Так, не скупясь на детали, с увлеченностью мастера и знанием социолога Ульянов отделывает сюжет торжествующей любви. Он приводит свое "номенклатурное лицо" к первому ощущению несостоявшейся

д р у г о й

жизни, столь же реальной и не менее ценной чем та, что прожита им.

И оставляет в смятении.

3.

...Прервем на некоторый срок экскурсию по ульяновской галерее. Дело в том, что за прошедшие со времен "Битвы в пути" годы изменился не только облик портретируемых, изменилось и мастерство художника, его арсенал, подход.

Спросим себя – что такое

в а х т а н г о в с к о е

начало в стиле театра, где он играет? Существуют ли на свете таинственные вахтанговские гены?[9]

– Укажите мне их, – пожаловался однажды Ульянов, – говорят: это наше, а это не наше...

Так что же?

Элегантное бездумье – изящная поверхностность, каскад мизансцен-анекдотов? Несерьезность, возведенная в принцип и позволяющая мимолетному ветерку воздушно колебать сцену? Изюминка пошлости, способная иной раз подсластить... Нет, уж увольте! Вахтанговское ушло, растаяло, обратилось в легенду. Да и как могло быть иначе, коли родоначальник театра добыл свой философский камень сценического искусства перед самой своей смертью в1921-м году в бессмертной "Турандот". Его дух еще жил какое-то время в талантах первого поколения его актеров, как живут веселые дети в душах стариков, но потом...

Вижу, как молодые люди и джентльмены, выходя на поклоны после спектакля, начиная и заканчивая юбилейные вечера, продуманным строем обрамляют седого, победительного, моложавого в смокинге. Потом просто леди и джентльмены. Потом стареющие леди и джентльмены. Потом…

Легенда дряхлеет под натиском лет.

Так думал я, присоединяясь к большинству театральной публики, составляющей, как известно, меньшинство зрительного зала. Теперь я думаю иначе. Все-таки

в а х т а н г о в с к о е есть!

И бог с ним, с большинством театральной публики!

Личность Евгений Вахтангова, его почерк растворены в театральном эфире и проявляются в неожиданное время и в неожиданных местах. Появление это непредсказуемо.

Е г о

нельзя "вызвать", как вызывают духов на новоявленном спиритическом сеансе. Стучите по дереву, садитесь на роль,[10]

сплевывайте три раза через левое плечо – ничто не поможет. Но надо перестать думать, что театр может быть познан до конца до донышка и в нем нет уже места тайне

О е г о

существовании догадываешься по имитациям и шаржам.

О н о

открывается вдруг в грустной иронии "Филумены Мартурано", в "Варшавской мелодии" или в еще более давних "Соломенной шляпке" и "Мадемуазель Нитуш", в мягком внутреннем жесте Яковлева, угловатом темпераменте Юлии Борисовой или в спектакле выпускника вахтанговской школы Валерия Фокина – сегодня главного режиссера театра имени Ермоловой. Оно проходит как облачко, как звук отзвучавшей мелодии.

Много лет Ульянов ходит вокруг э т о г о . Оно прорастает в нем как трава сквозь асфальт.

Это – игра.

Однако тут следует объясниться. Театральные критики слишком часто употребляют это понятие. Оно превращается в банальность.

Речь об игре, что берет свое начало в озорстве и переживает свой пик в клоунаде. Озорство не "эстетическое", а нормальное, ребячье, то есть мудрое. Ульянов к нему тяготеет, пробивается. С годами все меньше его стесняется. Радуясь, без страха переводит такую игру на язык драматического актера. Со сцены переносит на экран.

Посмотрим как это делается, обратимся к спектаклям, проследим места, где это особенно наглядно.

Вот "Фронт" Корнейчука, знаменитая пьеса, сыгравшая огромную роль в начале войны, когда ее напечатала газета "Правда". Ее вновь поставили на вахтанговской сцене к 40-летию победы.

Ульянов-Горлов, командующий. В гражданскую войну храбро

воевал. В начале Отечественной перед нами заматеревший, недалекий, чиновный полководец, Что ж, объяснять зрителям через тридцать пять лет после войны, что из-за таких вот неучей и консерваторов в первый период мы терпели поражения, отступили до Москвы. Война окончилась нашей победой, теперь в зале большинство родившихся после нее. Да и не вина эти Горловы, а беда наша! И всю силу своего гражданского сарказма, всю свою ненависть к барам от бедняцких анкет Ульянов вкладывает в... трюк.

Горлов нагнулся над картой, разложенной на столе. Думает. Повернулся к нам тылом. Перед нами могучий туго обтянутый сукном галифе нижний начальственный бюст во всей своей символической краса. Поза совершенна. Она убивает наповал. Больше о Горлове можно ничего не говорить.

Еще трюк. Командующий "гуляет". Подчиненные ставят два стула, спинками внутрь и он, оказываясь между ними и опираясь на них руками, пускается вприсядку, молодцом выкидывая из-под себя ноги. Ухарь-развалина. Волшебная картина. Большей издевки не вообразишь!

Кинжальные эскапады выбивают Ульянова из стиля спектакля. Но только они почему-то и помнятся. Остальное туманное облако театральной патетики...

Снова трюк. Не помню где. Новичок городских развлечений танцует с дамой. От удовольствия, доброты, от полного счастья делает ножкой маленький залихватский пируэтик. Ножкой ножку бьет. В пируэтике – все. Происхождение, характер, культура, отношение к партнерше. Все!

Ульянов ищет и находит

с в о ю

"игру", все свободнее озорничает в разных элементах роли. Бывает, маскирует озорством недостаточно выписанный автором характер. В спектакле "День-деньской" в образе директора завода Друянова решающим мазком оказывается голос, своеобразные фонетические котурны, заострение образа. Певучий фальцет друяновских рулад чем-то напоминает песенку Юродивого из оперы "Борис Годунов", его протяжное "богоородииица не велииит..."

Друянов из той же ульяновской плеяды, что и Бахирев и Михеев. Многоопытный, хитрый, битый он представляется простачком, в просторечии "чокнутым". Однако репутация чудака помогает ему в непростых ситуациях, в которых неизбежно оказывается директор завода.

И не раз еще прозвучит эта ульяновская озорная "фонограмма" внезапно оглушая, переводя наше зрительское внимание в другой регистр, своеобразно вскрывая суть характера.