Павел Буркин - Кровавый рассвет (=Ветер, несущий стрелы)

• Название: Кровавый рассвет (=Ветер, несущий стрелы)
• Автор: Павел Буркин
• Жанр: Фэнтези

В смертельной схватке схлестнулись два народа. Побежденные и победители, порабощенные и поработители, захватчики нынешние и захватчики вчерашние. Даже у вождей нет выбора - никто не властен убежать от судьбы, остановить древнюю вражду. Сметая границы государств, ломая судьбы и сжигая города, по миру Сэрхирга катится каток войны. Топливом для него служат старая ненависть и иномировые технологии. Кто прав, кто виноват - как разберешься, когда и те, и другие превзошли жестокостью зверей? Можно ли построить аналог СССР на средневековых технологиях? И выдержит ли испытание огнем и железом Любовь, зародившаяся на развалинах мира? Этого знать не дано никому. Потому что рушатся старые правила, а Ночь Мира сменяет Кровавый Рассвет. ВНИМАНИЕ! ПОД НАЗВАНИЕМ "ВЕТЕР, НЕСУЩИЙ СТРЕЛЫ" ЭТОТ РОМАН БЫЛ ОПУБЛИКОВАН ИЗДАТЕЛЬСТВОМ "YAM-PUBLISHING".

---

  Потому работать приходилось не щадя себя, будто сражаясь на краю обрыва. При удаче обрыв мог чуть отодвинуться, мог даже ненадолго скрыться из виду - но стоит чуть расслабиться, как снова окажешься на краю.

  А отхожие промыслы? Отец Михалыча родился в богатом селе на Брянщине, где благодаря черноземам можно было прожить и одним хлебопашествам - но и там при царе, говорили родители, что ни зима, мужики отправлялись на фабрики и стройки. Может быть, нечто подобное было и тут... Вот только в первом же городе почитателей единого бога связали бы и тепленькими передали властям, а те без затей отправили бы на костер. Даже если бы местные властители провозгласили веротерпимость, после гибели Империи на руинах городов едва теплилась жизнь. А в деревнях и своих едоков было достаточно.

  Телега ехала по едва заметной колее, поскрипывая колесами. Глухо били в землю копыта скаку... "лошади" - все же привычнее, а разница почти неощутима. Напарник думал о своем и молчал, а что занимало лошадь, никто и не догадывался. Михалыч машинально переставлял ноги, руки так же машинально придерживали бревна: местные веревки никакого доверия не внушали. Лес вокруг жил своей жизнью, ему не было дело до крошечного обоза. Ничто не мешало снова и снова прокручивать в голове последние впечатления, сопоставляя их с обрывками школьных знаний по истории.

  Со школьных времен, благодаря учителю истории, у Михалыча средневековье ассоциировалось с натуральным хозяйством. Но только тут, в отрезанной от мира лесной деревеньке, он прочувствовал всю прелесть "полного хозрасчета". Крошечный, замкнутый мирок - деревню - обступает огромное, местами враждебное, местами просто равнодушное, пространство. В просторечии его именовали Лесом. Община предоставлена сама себе, выживание людей зависит только от них, но в гораздо большей степени - от того, что окружает мир-общину.

  От земли и воды, от пчел, опыляющих растения, как и на Земле. От дождей и от солнца. От полевых вредителей. От своевременного чередования зимы и лета, наконец. Малейший сбой в искони сложившемся порядке жизни - и в деревеньку снова придет кошмар, называемый зловещим словечком "мор". Нет, не уютной пасторалью оказалась жизнь подлесной деревеньки, а вечной борьбой за существование. Борьбой у края пропасти...

  ...Запах Михалыч почувствовал еще до того, как показался край общинного поля. Точнее, первой была лошадь, она уже пофыркивала и сама замедляла шаг. Потом забеспокоился напарник. Его зычное:

  - Тпр-ру-у-у! - и вырвало Михалыча из плена мыслей.

  - Что такое?

  - Запах. Чуешь?

  Только теперь Михалыч принюхался. Вроде бы они люди, и он - человек. Но, видно, и правда что-то отнимает жизнь в каменных джунглях, а еще в мирной стране. Отцу, штурмовавшему Ржев, освобождавшему Смоленск и бравшему Кенигсберг, этот запах сказал бы о многом. Но уже сыновья ветеранов не знали, как пахнут сгоревшие деревни и разучились бояться этого запаха. На месте Михалыча отец насторожился бы первым. А уж увидев поднимающиеся на месте деревни жирные столбы черного дыма...

  - Уходить надо, - произнес мужичок. Похоже, у него-то с этим страхом все было в порядке: забыл даже о родне. Конечно, детей у напарника не было, а жену давным-давно схоронил - но в отрезанной от мира деревеньке каждый приходится кому-то кем-то. Ему было еще легче, он не родился и не вырос в этой деревне. И все-таки стоит задать мужику вопрос:

  - Ты бросишь родных?

  - А чем мы поможем, мы - не воины!

  И то верно. Стоило пару дней поработать в поле, и Михалыч многое понял о мире, в котором приходится жить. После целого дня в поле не оставалось сил даже поесть. Куда уж там учиться боевым искусствам! Но ведь и орудовать мечом, быстро и метко стрелять из лука куда труднее, чем бить из автомата. Навык рукопашной, рассказывал инструктор еще в армии, теряется за месяц без тренировок. В мире, где нет ни огнестрельного оружия, ни фабричного производства, человек может быть лишь кем-то одним. Или - или. Соответственно, и детей своих научить чему-то одному. Вот когда появятся общедоступные университеты или хотя бы приходские школы, когда появится оружие, способное уравнять солдата-срочника и воина с пеленок, мануфактуры с разделением труда - тогда да, у людей начнут возникать мысли типа: "А чем я хуже?" И то - не сразу, а через век-два.

  Вроде бы что-то подобное начало нарождаться в здешней Империи - там были большие города, нуждавшиеся в рабочих руках, была большая армия, в которую рекрутировали и крестьян, были и храмовые школы. Но тенденция не успела укрепиться, как грянула Великая Ночь. И она сменилась на обратную. Мир снова замкнулся в пределах деревень, общин, каст. Последнее войско из крестьян погибло у Кровавых топей. А последние дворяне, подавшиеся в торговлю, вымерли вместе с самой торговлей.

  Михалыч и сам понимал, что мужичок прав, и спасать надо себя. Но бросить тех, кто приютили, кто делился с ним скудной едой, на потеху неведомым убийцам...

  - Ты как хочешь, а я пошел.

  - Смерти захотел? - хмыкнул напарник. - Или не терпится в рабы?

  - А ты меня не хорони прежде времени, - окончательно принимая решение, произнес Михалыч, выхватывая из воза топор. Теперь он был не безоружен - иное дело, от настоящих воинов с настоящим оружием этот хлам не поможет. Но понимал он и то, что не отступит. Откуда-то накатило четкое, как приговор военного трибунала, осознание: если ничего не сделать, и правда станешь рабом. По крайней мере, в собственных глазах.

  Метрах в трехстах от околицы от вони пожарища стали слезиться глаза. Грязно-серые космы дыма проникали меж ветвей деревьев, стелились по траве. К гари примешивались совсем уж тошнотворная вонь горелых волос и мяса. Михалыч почувствовал, как к горлу подкатила тошнота. Он едва превозмог желание развернуться и бежать, пока не заметили. Но если жутко мужчине, немало повидавшему и не пугливому, каково там остальным - бабам, ребятишкам, мудрому старцу Джибрану?

  Михалыч переложил топор в левую руку, правой выхватил из-под ног увесистый булыжник. Если удачно метнуть, можно будет хоть оглушить врага. "А если он в шлеме?" - сам себе возразил Михалыч. Тогда, конечно, придется подпустить товарища поближе, а затем поработать Раскольниковым. "Так тебя и подпустит настоящий боец!"

  Михалыча отвлек жуткий, захлебывающийся вой. Так кричат в смертной муке, когда спасения нет, и ждать неоткуда. Еще хуже стало, когда он осознал, что кричала женщина.

  - Суки, что ж вам бабы сделали? - ругнулся Михалыч по-русски. Хотелось верить, что большинству местных хватит ума забиться в какие-нибудь кусты и пересидеть, не выдав себя криком или движением. - Нет, мать вашу, я это так не оставлю.

  Дальше Михалыч двигался короткими перебежками, замирая за кустами и внимательно оглядываясь. Почти сорокалетней давности опыт службы в Советской армии вылез из глубин памяти и подсказал пару неглупых мыслей. А погромщики вовсю "резвились" в деревне, не задумываясь о надвигающейся опасности.

  Первого из нападающих он встретил на опушке, у самого крайнего дома. Мужик отложил окровавленный, пересаженный на копейное древко цеп, спустил штаны и яростно двигался между ног своей жертвы. Жертвой оказалась совсем еще девочка, лет тринадцать, не более. Она отчаянно вопила, пытаясь вырваться, или хотя бы укусить обидчика, или хоть достать лицо грязными, обкусанными ногтями. Мужик счастливо сопел и увлеченно двигал тазом. Михалыч подходил к нему со спины, но если бы и показался на глаза, насильник не обратил бы на него внимания - слишком увлечен был мужик процессом. Мужик? И правда, мужик. Такой же крестьянин в такой же домотканной рубахе.

  Топор поднялся и опустился. Привет старушке-процентщице, дело Раскольникова живет и побеждает. Девчонка перестала вопить, она в ступоре смотрела, как из расколотого черепа капают на бесстыдно обнаженную промежность мозги. Но Михалыч уже не обращал внимания: он бежал дальше, вглубь деревеньки.

  - Бей исчадий Ирлифа! - проорал кто-то с явно трофейным кистенем, но не признал в Михалыче чужого: все были одеты примерно одинаково. - Что встал?!

  Михалыч не ответил - ответил топор. Странно, впервые в жизни он убивал людей - и ноль эмоций, только ярость... Будто так и должно быть... Михалыч рванулся вперед, тело само вспоминало давно, казалось, позабытое. Захват, бросок... Так и не понявший, что произошло, крестьянин рухнул лицом в грязь. Удар топора утихомирил его быстро и радикально. Михалыч огляделся. И вовремя: навстречу бежали еще несколько уродов. И, в отличие от Михалыча, среди них по крайней мере один был из настоящих. Это чувствовалось и в кольчуге с мечом - оружием профессионала, и в экономном, стелющемся над землей беге, да в каждой черточке облика. Этого надо было валить на расстоянии - иначе не поможет и подобранный кистень. Эх, сюда бы памятный по армии, тогда только что принятый на вооружение АКМ...