Алекс Ратерфорд - Вторжение в рай

• Название: Вторжение в рай
• Автор: Алекс Ратерфорд
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-699-59900-4

Некогда маленький Бабур с удовольствием слушал рассказы отца о своих знаменитых предках, Чингисхане и Тамерлане, и не предполагал, что очень скоро сам станет правителем, основателем династии Великих Моголов. И что придет время воплощать в жизнь заветную мечту его рода — поход на Индию…

И вот настал тот час, когда Бабур во главе огромного войска подошел к пределам Индостана. За спиной остались долгие годы лишений, опасностей и кровопролитных сражений. Бабур оказался достойным славы великого Тамерлана. Но сможет ли он завладеть этим богатейшим краем? Или его постигнет судьба многих завоевателей, потерпевших неудачу в Индии? Бабур отчаянно смел и не любит терзать себя сомнениями. А между тем впереди притаилась страшная опасность, способная перечеркнуть не только его замыслы, но и саму его жизнь…

---

Когда муллы в черных халатах и высоких белых тюрбанах закончили распевать молитвы, Бабур осыпал своего лежавшего нагишом на бархатной подушке сына, которому минуло пять дней, дождем легких золотых и серебряных монет из жадеитового кувшина.

— Ты мой первенец, мой любимый сын. Нарекаю тебя Хумаюн, что значит Счастливец. Да будет твоя жизнь исполнена счастья, и да принесешь ты честь и славу нашему дому.

Глядя на сморщенное личико младенца, он испытывал такую нежность, какой прежде не мог себе даже представить. Он желал иметь сына, много сыновей, чтобы его кровь передавалась из поколения в поколение, но никогда не думал, что отцовство будет значить для него так много. Хорошо, что обычай не требовал от него произнесения формальных речей: он мог не справиться с дрожью в голосе или с подступающими к глазам слезами счастья.

Под плач Хумаюна Бабур передал опустевший сосуд стоявшему рядом Бабури и, взяв малыша с подушки, высоко поднял над головой, так, чтобы и придворные и все вожди могли увидеть его и признать в нем наследника своего владыки.

Еще не вполне восстановившая силы Махам, его мать и бабушка наблюдали за ритуалом, скрытые за резной мраморной решеткой окна верхнего этажа. Оно выходило на приемный зал справа от помоста, на котором разворачивалось действо, и они смогли видеть, как он принимает традиционные дары — серебряные монеты, символизирующие удачу, шелка, коней, охотничьих псов от богачей и знати, а также овец и коз от вождей племен.

Празднование будет продолжаться еще долго после того, как Хумаюна унесут на женскую половину и вернут на попечение Махам и кормилицы, ясноглазой молодой женщины, только что отнявшей от груди собственного младенца. Стать кормилицей отпрыска Тимуридов было высокой честью, и не приходилось сомневаться в том, что она будет исполнять свой долг с великим старанием.

От раздумий Бабура отвлекли раскаты мужского смеха. Оказывается, Хумаюн по возвращении на синюю подушку, которую держал Байсангар, барахтаясь и суча ножками, выпустил вверх дугу желтой мочи.

— Вот так он помочится на всех наших врагов! — вскричал счастливый отец, вызвав хор радостных восклицаний.

Но он хотел объявить кое-что еще. Вроде и не собирался делать это сейчас таким образом, но нечто, какая-то новая решимость вызрела в нем, побуждая к этому. Он подал знак, призывая к молчанию.

— Вы явились сюда сегодня, дабы почтить моего сына и мой род — род Тимура. Ныне для меня настал час принять титул Тимура, провозгласить себя падишахом, Повелителем мира. Я, со своим сыном Хумаюном, и сыновьями, которым еще только предстоит родиться, докажу, что достоин этого, а те, кто поддерживают меня, разделят со мной эту великую славу.

Глава 17 Дочь Чингиса

Шесть месяцев спустя Бабури положил на землю мешок перед золоченым троном, на котором с бесстрастным лицом в окружении напряженно застывших придворных восседал Бабур.

— Покажи!

Достав из-за синего кушака кинжал, тот вспорол мешок и продемонстрировал содержимое. То были две головы, вымазанные в свернувшейся крови, пошедшие пурпурно-черными пятнами гниения. Помещение наполнилось сладковатым, тошнотворным запахом разложения. Рваные по краям обрубки шей показывали, что смерть обоих была не быстрой, и не легкой. В одном раздувшемся, обезображенном лице было почти невозможно признать юного, прекрасного виночерпия Саиддина, которого Бабур некогда помог держать, когда тому ампутировали отмороженную руку. Его губы раздвинулись, обнажая гниющие десны над все еще превосходными, белым зубами. Второго, одного из помощников Байсангара, Бабур и вовсе не узнал, но за смерть обоих следовало отомстить.

Погибшие должны были доставить послание Бабура в Герат, ко двору его дальнего родственника, владыки Хорасана. Купцы, прибывшие с самым большим караваном, достигшим в этом сезоне Кабула, сообщили, что за Гиндукушем вновь пришел в движение и собрал огромную орду Шейбани-хан. Некоторые полагали, что его целью является расположенный к западу от Кабула богатый Хорасан, а иные, что и сам Кабул.

Письмо Бабура представляло собой предостережение, а заодно и предложение о союзе. Беда в том, что оно так и не было получено.

О судьбе посланцев Бабури узнал случайно, во время ничем не примечательного рейда против языческого клана, угонявшего овечьи отары. Обыскивая глинобитные хижины в их отдаленном селении, он наткнулся на их головы, лежавшие в большом глиняном горшке, над которым с жужжанием вились жирные, зеленые мухи. Рядом находились и головы десяти воинов, составлявших их охрану. Бабури вырвал у их главаря признание в том, что несчастных замучили до смерти, причем пытали их не чтобы что-то вызнать, а просто ради забавы. У некоторых были отрезаны языки. Но хуже всего они обошлись с одним из посланников, получившим при нападении рану в живот. Запустив руки в рану, те вытащили у живого человека кишки, прикрепили к шесту и стали вертеть его вокруг, разматывая кишки, пока бедняга не умер в страшных мучениях.

Несмотря на страстное желание немедленно посчитаться с варварами, Бабури привязал запястья вождя к лодыжкам у него за спиной, и вместе с другими дикарями, которых удалось изловить, отправил в цитадель Кабула. Конвой прибыл несколько часов назад, но заплечных дел мастерам в подвалах цитадели не потребовалось много времени, чтобы добиться от них признания в том, кто их подкупил, подбив на это жестокое злодеяние. И вот сейчас, обращаясь к собравшимся придворным, Бабур ровным, бесстрастным голосом произнес:

— Я повелел вам предстать передо мной, дабы вы выслушали свидетельства чудовищной измены. Эти головы принадлежали послам, отправленным мною к владыке Хорасана. Их убили дикари, но не просто так, а по наущению моего родича, человека, которому я верил… Привести его!

Все ахнули, когда стражники ввели в помещение Мирзу-хана. В знак уважения к текущей в его жилах крови Тимура, он не был связан, и одет был, как всегда, роскошно: с тяжелой, украшенной финифтью, цепью на шее, в перехваченной желтым, усыпанным жемчугом, кушаком, обтягивавшей крепкое тело тунике из пурпурного шелка. И с надменным выражением лица.

Скользнув презрительным взглядом по гниющим головам, будто то были не более, чем комья грязи у его красных кожаных сапог, Мирза-хан коснулся рукой груди, но не промолвил ни слова.

— Люди, убившие моих посланцев, неверные горцы, признались в своем злодеянии. И назвали тебя в качестве подстрекателя.

— Под пыткой любой из нас скажет что угодно, не говоря уж о диких гяурах.

— Иногда даже правду… Они признались, что ты заплатил им, чтобы они перехватили моих посланцев, один из которых служил раньше у тебя виночерпием, на перевале Шибарту и похитили письмо, посланное мной правителю Хорасана. А насчет пленников сказал, что они могут делать с ними что вздумается, лишь бы те не вернулись. Они так и поступили, но по глупости и дикости сохранили их головы, как доказательства…

Мирза-хан пожал плечами.

— Гяуры славятся лживостью и коварством.

— Вот что нашел Бабури среди их скудных пожитков.

Слуга передал молодому эмиру маленький потертый мешочек из цветастого шелка. Распустив стягивавший горловину шнурок, Бабур вытащил печатку из слоновой кости со вставленным в основание ониксом.

— Твоя печать, Мирза-хан. Ремесленники, вырезавшие на ней твое имя, потрудились на славу: ты только посмотри, как хорошо читается оно и все твои титулы. А вот ты глупец: разве можно посылать наймитам такие знаки? Правда, я всегда знал, что ума ты недалекого.

Тут наконец Мирзу-хана стал пробирать страх. Пот заструился по лицу, стекая на умащенную благовониями бороду, на пурпурном шелке туники под мышками расплылись темные круги.

— Но я решительно не понимаю, зачем ты это сделал?

Мирза-хан утер лицо сиреневым носовым платком, но промолчал.

— Не хочешь говорить сам — заговоришь под пыткой.

— Ты не посмеешь… Я потомок Тимура, твой родич.

— Еще как посмею: ты утратил свои права, предав меня.

Эти холодные слова Бабура, кажется, пробили броню надменности Мирзы-хана. Не на шутку испугавшись, тот начал выкручиваться.

— Повелитель… — Это был первый случай, когда Мирза-хан так обратился к Бабуру. — У меня не было выбора. Меня к этому принудили…

— Выбор у человека есть всегда. На кого ты работал?

Неожиданно Мирзу-хана стошнило: желтая струйка рвоты вытекала из уголка его рта, пятная пурпурный шелк туники. Он вытер ее, поднял голову и жалобно посмотрел на Бабура.

— Вспомни, мы с тобой одной крови…

— Я помню и стыжусь этого. Последний раз спрашиваю: кто тебе платил?

Мирза-хан выглядел так, словно его вот-вот вырвет снова, но тяжело сглотнул и что-то пробормотал.

— Громче!