Константин Сергиенко - Тетрадь в сафьяновом переплете

• Название: Тетрадь в сафьяновом переплете
• Автор: Константин Сергиенко
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1989
• ISBN: 5-08-000881-4

Повесть из истории России XVIII в., времени бурного роста государства, обострения социальных противоречий, народных восстании. Книга написана в форме дневника юноши, путешествующего по югу России.

---

Константин Сергиенко ТЕТРАДЬ В САФЬЯНОВОМ ПЕРЕПЛЕТЕ

Записки Дмитрия Почивалова сделанные им во время путешествия по Малороссии и Тавриде в 1786 году

Начальное слово

По смерти моей матушки Марьи Васильевны Почиваловой я не лишился угла, а остался жить в доме Осоргиных, где она провела большую часть своей жизни. Граф Иван Матвеевич Осоргин — богатый, знатный вельможа, отец его возвысился еще при Петре, и до сих пор старый граф любит вспоминать, что его «держал на ручках» сам великий государь.

Сын Ивана Матвеевича Петр в ранней молодости поехал учиться в Европу, приезжал время от времени, и окончательному его возвращению я обязан тем путешествием, которое описываю в этой книге.

Наша семья была невелика, я да матушка. Происходили мы из крепостных, но отец получил вольную в знак особого расположения старого графа. Отца я никогда не видел, потому что не было мне еще года, как он погиб в Тавриде на турецкой войне.

После смерти матушки старый граф распорядился отдать меня для должного воспитания в частный пансион. Держатель пансиона господин Эллерт был человек заезжий. В наши времена множество иностранцев направляется в Россию испытать счастья. Особенно в моде французские учителя, при этом неважно, чем они занимались раньше, достаточно того, что француз, ибо первое, что должен уметь сейчас молодой дворянин, это говорить по-французски, изысканно одеваться и делать комплименты дамам.

Хотя программа в пансионе с виду была обширна, в основном нас учили танцам, изящным манерам и фехтованью. По-русски говорить запрещалось. Если господин Эллерт слышал русское слово, он тотчас подходил к пансионеру и бил его по рукам линейкой. Применялись наказания и построже. Одного ученика, например, высекли розгами за то, что тот читал крамольную книгу.

При пансионе Эллерта было отделение для благородных девиц, но хозяин не стеснялся и там, употребляя все ту же линейку. В своем рвении он зашел слишком далеко и однажды получил пощечину от особы высокого рода, когда она заметила синяки на руках своей дочери.

Время в пансионе текло томительно долго. Еда была скудной, библиотека бедна. Каждый день требовалось заучить наизусть страницу из надоевшей книги «О должностях человека и гражданина». Развлечение состояло только из верховой езды и физических упражнений.

Спасло меня возвращение молодого графа Петра Ивановича. После многих лет обучения пора было приложить его знания к русской почве. По крайней мере, так думал его отец, получивший только что в дар от государыни-императрицы новые земли в Крыму.

Старый граф потребовал, чтобы сын совершил путешествие в Крым, осмотрел новые владенья и, больше того, возвел на берегу Черного моря гранитную статую государыни Екатерины. Ведь поговаривали, что в следующем, 1787 году сама государыня отправится в Крым, дабы отметить этим путешествием двадцатипятилетие своего правления.

Граф Петр Иванович отказался от многочисленных слуг и пожелал, чтобы в Крым сопровождал его я. Так, едва достигнув четырнадцатилетия, я счастливо покинул опостылевший мне пансион, на прощание положив дохлую крысу в ботфорт самого Эллерта, а ботфорты его всегда красовались перед входом в директорскую, где он предпочитал разгуливать в мягких туфлях.

При первой же встрече молодой граф подарил мне объемистую тетрадь в зеленом сафьяновом переплете и сказал:

— Мой друг, ты, верно, знаешь, как модно сейчас путешествовать. Столь же модно составлять об этом записки и вести путевые дневники. В европейских салонах путевые дневники ходят по рукам как увлекательные романы, их читают вслух. На записки о России особенно большой спрос. Но почему-то пишут по большей части иноземцы, пора бы и русским взять в руки перо. Ты человек молодой, примерно воспитанный и образованный, как я надеюсь, почему бы тебе не составить наш путевой дневник? Я буду давать тебе на писание время, не буду тебя проверять, дабы не ограничить свободы чувств. Пиши вольно, впечатлений не укрывай, не бойся обнажить пороки, и я надеюсь, у тебя выйдет отменная книга.

Так появился на свет мой труд, большая часть которого укрыта под зеленой сафьяновой обложкой. Но и впечатленья последующих лет, кое-какие оценки и мысли тоже вошли сюда, дополняя разрозненный путевой дневник и преображая его в повествованье, которое, быть может, кому-то покажется интересным.

Итак, в путь, мой неизвестный читатель.

Отъезд

13 апреля 1786 года мы приготовились выехать из Киева. Здесь были сделаны необходимые закупки, сюда же явился и я из смоленского пансиона Эллерта. Молодого графа я видывал в детстве и хорошо помнил. Он мало изменился. Это был мужественный человек лет двадцати пяти, роста достаточно высокого, с узким лицом и насмешливым взглядом темных глаз. Одет он был на английский манер в строгом суконном сюртуке, тогда только еще входившем в моду, и английской же шляпе с узкими полями. Парика молодой граф не носил, а слегка лишь подкручивал волосы на висках, стягивая остальные черной лентой к затылку. На ногах у него были мягкие сапоги с короткими шпорами.

— Вот ты каков, — сказал Петр Иванович, оглядывая меня с ног до головы. — Подрос, подрос! Поди, на лошади ездить умеешь.

Я мог похвастать не только умением ездить на лошадях, но и отменным фехтованием и стрельбой из пистолета. Последнему обучил меня старый граф во время коротких моих приездов в имение.

Петр Иванович приобрел в Киеве двух лошадей, гнедую и вороную, а также легкую крытую коляску. Однако лошади предназначались лишь для верховой езды и должны были следовать за нами, лошадей для коляски мы рассчитывали брать на почтовых станциях, и для этого Петр Иванович выписал подорожную у киевского губернатора.

Петр Иванович составил список нужных вещей. В основном это касалось одежды и предметов туалета, что до оружия, то молодой граф привез его с собой из Германии. То были два отличных пистолета голландской работы и английский карабин с винтовым нарезным стволом. Я слышал о таких карабинах, но в России их еще не видал. Достоинство такого оружия заключается в дальнем и точном бое, ибо пуля летит вращаясь и таким образом держится траектории.

В небольшом черном кофре у графа хранилась подзорная труба, разнообразные чертежные инструменты и даже карта Тавриды, напечатанная в парижской типографии. Было тут и несколько особо любимых графом книг, роман англичанина Свифта и записки француза Монтеня.

Была у нас с собой и походная аптечка с корпией, пинцетами и разнообразными пузырьками. Словом, мы захватили много полезных вещей. Если бы кто-то высказал сомнение в надобности оружия, он был бы не прав. Мы ехали в те края, где не так давно отгремела война. Крым из-под власти Турции перешел к России, но там еще оставалось много недоброжелателей, точно так же, как в обширных Причерноморских степях бесчинствовали шайки грабителей.

Итак, на дворе был месяц апрель. Самое время для начала путешествия. Кончились половодья, Днепр вошел в свои берега, дороги подсохли. Воздух тёпел и сух, а солнце при чистом небе пригревает так, словно бы уже полное лето.

В три часа пополудни мы переправились через Днепр. Дорога пошла хорошо укатанная, твердая. Ямщик покрикивал, пыль поднималась из-под колес, Кагул и Чесма, так мы назвали лошадей в честь побед русского оружия, бодро бежали налегке за коляской.

— Ну что, Митя, — начал Петр Иванович, — рассказал бы ты мне про свое учение.

Он с первых дней обращался со мною просто и дружески. Обращение «ваше сиятельство» он не переносил, я называл его просто по имени-отчеству. Покоряло и то, что он превосходно говорил по-русски. Нынче дворянские дети высоких родов да еще те, которые провели молодость по заграницам, по-русски изъясняются очень плохо. Сама императрица, как тайно сказывали в пансионе, в слове из трех букв умудряется делать четыре ошибки, вместо «еще» она пишет «исчо».

Я много рассказывал Петру Ивановичу про пансион. Он хохотал до слез. Внезапно он сделался мрачным и проговорил:

— Россия недалеко ушла от прежних времен. Понадобится еще целый век просвещенья, чтобы изменить дикарские нравы.

Грело неяркое солнышко, с обеих сторон потянулся редкий лесок, светивший робкой зеленью. В семи верстах от Киева мы проехали озеро Дарница с захудалым постоялым двором на берегу. Потом дорога стала неровной, по правую руку выросли холмы, носящие название Казачьих гор. На этих холмах похоронен будто бы один из предводителей Запорожской Сечи, теперь уже упраздненной по велению императрицы. Что-то заунывное есть в мерном очерке холмов, и столь же заунывным было пение ямщика, слегка раскачивавшегося на козлах. Видно, пение это расстроило и графа. Лицо его вдруг исказилось, он ткнул стеком в широкую спину ямщика и приказал: