Алексей Шельвах - Приключения англичанина

• Название: Приключения англичанина
• Автор: Алексей Шельвах
• Издательство: Амфора
• Жанр: Современная проза
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-367-00582-0

…

---

– Меня зовут Леша... Помнишь, нас Генка познакомил?..

– Когда это? – спросила она. – Какой Генка? Ах, Генка! Ну и что, все пишешь стихи?

– Все пишу, – угрюмо пробормотал я ей вслед, щурясь от бледного солнца, которое после черной подворотни казалось ослепительным.

Где-то в начале повествования я упомянул, что к вступительным экзаменам в Университет не готовился. Справедливости ради следует все же уточнить, что не готовился не только по причине сомнамбулического времяпрепровождения (возле дома Лидки Бернат или в комнатушке Савушкиных, или на территории лодочной станции), но потому главным образом, что сильно переоценивал свои способности.

Увы, чересчур самонадеянно я мнил, что наваляю левой ногой отличное сочинение, отвечу на  л ю б о й вопрос по русскому и литературе, а что касается английского – кривая вывезет!

И вдруг – тройка за сочинение! Потрясенный, пошел сдавать английский. Ну, а сколько баллов я мог получить, если помнил только две фразы: «My name is Lyosha» и «I live in Leningrad»?

Мама очень за меня переживала. Елена, кстати, тоже.

Но, кажется, больше всех огорчилась учительница литературы Элла Эммануиловна Аваозова, которая вечером того же дня узнала о случившемся.

Узнала от Генки, и дело было так: он шел ко мне (чтобы выразить «соболезнование») и неподалеку от моего дома, на другой стороне улицы, заметил одинокую женскую фигурку.

– Флигельман! – услышал Генка знакомый голос.

Подошел, недоумевая – Э.Э. жила в районе новостроек, добиралась до школы с двумя пересадками и делать ей здесь в столь поздний час было решительно нечего.

– Это правда?.. – тихо спросила Элла Эммануиловна, и когда он подтвердил, пошатнулась и вынуждена была прислониться к стене (совсем как я при знакомстве с Л.Б.).

Преподавательница русского языка и литературы, тридцатипятилетняя замужняя Элла Эммануиловна Аваозова, переступив порог нашего десятого «а», сразу стала относиться ко мне с повышенной требовательностью.

Вызвав меня к доске, она с каменным лицом начинала слушать мои неординарные суждения. Постепенно на скулах ее проступал румянец, в глазах отражались противоречивые чувства: негодование и восторг.

 Взяв себя в руки, Э.Э. объявляла: «Жуткая отсебятина. Ставлю вам единицу. Неужели недосуг было проработать заданный материал?»

При этом совершенно иное читалось в ее взгляде. Читалось: «С кем же вдвоем, ну неужели в одиночестве прогуливаетесь вы сомнамбулически? И почему, почему вам ни разу не пришло в голову попытаться пригласить меня?.. Вы же любите поэзию Андрея Вознесенского... Помните такие стихи: «Борька – Любку, Чубук – двух Мил, а он – учителку полюбил»? И дальше: «О спасибо моя учительница за твою доброту лучистую как сквозь первый ночной снежок я затверживал твой урок...»

Черты лица птичьи, шея длинная, лоб, когда начинала она разговаривать со мной, покрывался испариной и блестел, как большой бильярдный шар. Волосы, туго стянутые на затылке, тоже блестели, красные, как медная проволока.

А еще у нее были аметистовые глаза и безупречные, ну, может быть, несколько сухощавые ноги, и мощные бедра, и немалая грудь.

Одевалась изысканно – муж был военный летчик. Соблюдая дистанцию, пресекала не только двусмысленные, но и вообще какие бы то ни было реплики с места. Девчонок она раздражала со страшной силой, они утверждали, что «Эллочка» неоднократно подтягивала кожу на лице.

И вот эта цаца, эта бесстрастная фря преображалась, читая мои школьные сочинения, она оценивала их всегда по высшему баллу, но на полях пространно и темпераментно (с красными восклицательными знаками) возражала мне, провоцировала на спор, а однажды закончила комментарии предложением «побеседовать на переменке о современной поэзии» – бисерными такими, алыми от смущения, буковками.

Именно так и выразилась: «на переменке».

Я начал прогуливать уроки литературы. Близился конец последней четверти, а в классном журнале напротив моей фамилии так ничего и не было. Меня могли не допустить к выпускным экзаменам. Небезразличная к моей будущности Э.Э. вызвала маму на педсовет. Мне вменялось в вину, помимо низкой успеваемости, также и «вызывающая манера держать себя» на уроках, и было рекомендовано извиниться перед оскорбленной в лучших чувствах преподавательницей.

Подумать только. Да ничем не была Э.Э. оскорблена, уж я-то понимал природу этих ее «лучших» чувств.

На следующий день коллеги оскорбленной преподавательницы деликатно оставили нас в учительской наедине друг с другом.

Ну что же, надо извиниться – извинимся. Глядя в пол, я бубнил, что исправлюсь и подтянусь, – она слушала, не перебивая, потом я, забывшись, поднял голову, и мы встретились взглядами, – стол директрисы разделял нас, как меч Изольду и Тристана, – тотчас мы сызнова потупили взоры, вернее, стали рассматривать предметы на столе: глиняную вазочку с торчащими из нее карандашами и авторучками, перекидной календарь на черной пластмассовой подставке, пресс-папье, стальной дырокол, белый телефонный аппарат, кипу папок, цепочку скрепок... обоюдное наше молчание становилось для нас обоюдно же и невыносимым. Вдруг она еле слышно попросила принести ей что-нибудь из новых моих стихотворений...

Поспешно пообещав исполнить просьбу, выскочил я, отдуваясь, из учительской.

И в четверти, и за год, и в аттестате она поставила мне пятерки, но так и не дождалась благодарности, хотя и требовалось-то всего ничего – дать ей почитать тетрадку с моими отроческими опусами.

*   *   *

Из дневника переводчика

Памяти бригады

                                                                                  I shot the Albatross

Coleridge

Придя с мороза в помещенье цеха,

искала кошка теплый закуток,

и пьяный кто-то (может, я) для смеха

метнул в беднягу меткий молоток.

Конечно, кошка кое-как умчалась.

Ушибленную тварь всем стало жаль.

Но перед каждым и деталь вращалась,

ответственная, срочная деталь.

Ответственные, срочные, – вращались.

Лиловыми носами токаря

в поверхностях зеркальных отражались,

самим себе чего-то говоря.

Да, выглядели мы не слишком бодро,

и спецодежду леденил озноб –

вчера, по собственному недосмотру,

убит был Иванов болванкой в лоб.

Айда в пельменную после работы, –

там только материться не велят, –

нальем вина в стакан из-под компота

и вспомним Иванова глупый взгляд.

Впервые не от скуки, а от муки

нетрезвый недоумевает ум –

то языки зачешутся, то руки…

И обернулись граждане на шум.

Тут появились милиционеры

в тулупах черных на меху седом,

предприняли предписанные меры

с немалым, но и с не большим трудом.

На следующий день на производстве

партейные товарищи в цеху

нас обвиняли в скотстве, то есть сходстве

со свиньями. Мы каялись: «Угу».

Конечно, мы не подавали виду.

но и самих себя не обмануть:

нам кошка, кошка мстила за обиду!

Мы усекли случившегося суть.

                                                      *   *   *

До конца жизни Тимоти Барнет говорил с акцентом и путал порядок слов в не терпящих вольностей английских предложениях.

Настоящего его имени не знала даже жена.

Он родился в деревушке на берегу моря. Достигнув отрочества, естественно заскучал в глухомани. Отправился на заработки в Гданьск. Завербовался юнгою на торговое судно, с коего, не стерпев унижения дисциплиной, сбежал через месяц. С тех пор долго промышлял морским разбоем, был сперва рядовым пацаном, – пальцы врастопырку, пистоль за поясом, – потом штурман заметил, что малый на лету схватывает азы навигации, и принялся его натаскивать. Ученье пошло впрок – когда штурмана смыло волной, Тимоти оказался единственным на корабле, кто умел прокладывать курс. В дальнейшем, исполняя должность старшего помощника, бороздил Атлантику под началом многих преславных негодяев.

В пятьдесят лет прекратил пиратскую деятельность. С рундучком в руке, полным золотых и серебряных монет, вразвалку сошел на берег. Выбрал местом жительства укромный шотландский городок Форсинар, где стал держать трактир «Вересковый мед». Вступил в народную милицию и женился на дочери пастора Леннокса, засидевшейся в девках и посему безропотной Рэчел.

К тому времени в Шотландии вновь усилилось национально-освободительное движение, во главе которого встали как раз форсинарские пуритане, причем не какие-нибудь безответственные горлопаны, а люди все солидные, – в частности, члены муниципалитета. Пастор Леннокс именовал их боголюбимцами, коим суждено явить пред очами человечества последние чудеса, но случится сие, предупреждал, лишь при условии, ежели преисполнятся духом истинного вероучения, не имеющего ничего общего с религией англичан, известных конформистов.