Валерия Перуанская - Кикимора

• Название: Кикимора
• Автор: Валерия Перуанская
• Жанр: Современная проза

Валерия Викторовна Перуанская – писатель-прозаик, член Союза писателей Москвы, родилась 20 декабря 1920 г. Работала редактором в отделе прозы журнала «Дружба народов», сотрудничала с «Новым миром», «Вопросами литературы» и другими «толстыми» журналами. В 1956 г. вышла в свет ее небольшая книжка «Дети вырастают незаметно», состоящая из двенадцати коротких рассказов. Каждый рассказ – это реальный сюжет, выхваченный из жизни эпизод, это добрый совет и напоминание родителям, «сколь важно все замечать», ничего не пропустить и не упустить, как важно суметь вовремя отойти в сторону, проявить понимание, такт, дать возможность дочери или сыну самостоятельно решить свои проблемы. В. Перуанская – автор нескольких сборников повестей: «Мы – земляне» (1975), «Прохладное небо осени» (1976), «Зимние каникулы» (1982 и 1988, 2-е изд.), «Воскресный обед в зимний день» и «Грехи наши: записки бывшего мальчика» (2004). Ее книги раскрывают сложный мир человеческих отношений, в котором отсутствуют полярные и категоричные суждения, они увлекательны и достоверны. Многие из них неоднократно переводились на другие языки, экранизировались в России и за рубежом. В 1984 г. по ее повести «Кикимора» у нас был снят художественный фильм «Продлись, продлись, очарованье…» (режиссер Ярополк Лапшин). Трагическая история любви двух уже немолодых людей, которая могла бы иметь счастливый конец, если бы не вмешались в нее родные и близкие. Фильм был отмечен Дипломом VIII Всесоюзного кинофестиваля в Минске в 1988 г. А в 1996 г. читатели получили новый роман Перуанской «До востребования», который воссоздает неповторимую атмосферу начала 70-х, позволяет остро почувствовать блестяще переданный автором дух той эпохи. Все ее произведения, такие разные по времени происходящих в них событий, с живыми и такими разными по своим судьбам и характерам персонажами, объединяет главное – огромная любовь автора к людям, понимание их поступков, прощение ошибок. Она пишет очень просто. Пишет о том, что нам хорошо знакомо. Это по-настоящему талантливая проза, пронизанная теплом и домашним уютом, окрашенная тихой и светлой грустью о нашем недавнем прошлом.

---

– Анна Константиновна! Вот так сюрприз! – радостно вскричала Маргарита Петровна, не в силах скрыть изумления. Изумление ее несомненно относилось не к неожиданной встрече как к таковой, а к тому, что увидела Анну Константиновну в обществе именно Антона Николаевича. Однако – женщина воспитанная – нисколько этого не подчеркнула, а, наоборот, показала, что как раз в этом не видит ничего особенного: – Оказывается, у нас с вами есть общие знакомые? И вы бываете в Кратове? Никогда ведь не рассказывали! Мы с Антоном Николаевичем через две дачи!

– А я и не бывала здесь раньше, – с полной открытостью, сама сознавая, что не очень-то это умно, призналась Анна Константиновна. – В первый раз попала...

– Замечательная у Антона Николаевича дача, правда? – перебила Маргарита Петровна, словно пресекая еще какие-нибудь неуместные откровения.

– С вашей разве сравнить? – заговорил и Антон Николаевич: он как бы благополучно миновал препятствие под ногами и опять обрел необходимое равновесие, чтобы поддержать разговор: – Какие цветы, ягоды, фрукты!..

– Конечно, не сравнить. Мы – рабы, а вы вольный человек...

Глядя на ее красивое, в венце золотых кос, оживленное лицо, Анна Константиновна думала о том, что она принадлежит к тем счастливым натурам, кто умеет радоваться всякой малости, и что в этой детской радостности нет эгоизма или пустого легкомыслия. Просто все ей в радость, что не в печаль. А другие бывают, которым все не так, хотя у самих благополучия сверх головы – еще бы на десятерых хватило, если бы вздумали делиться. А им от солнца жарко, от дождя мокро, от тесноты душно, от пустоты скучно... Анна Константиновна рада была, что встретилась именно с Маргаритой Петровной, а не с кем-нибудь другим из отдела. От Маргариты Петровны она не ждала насмешливого или осуждающего взгляда в спину. А что удивилась, так всякий на ее месте удивился бы, сама Анна Константиновна не устает удивляться...

Маргарита Петровна, пока Анна Константиновна о ней думала, сообщила, что идет из магазина, что они с мужем протопили дачу и решили заночевать, потом расспросила Антона Николаевича о детях, собираются ли здесь жить, узнав, что вряд ли, тоже, как Елена Георгиевна, огорчилась:

– А кто же?

Анна Константиновна снова забеспокоилась, что Антон Николаевич повторит свои давешние слова, посмотрела на него предупреждающе, и по ответному, мельком, взгляду было видно, что он ее понял. Усмехнулся:

– Известная история: у кого дач нет – за бешеные деньги снимают, у кого есть – тем они в обузу... У меня настроение появилось тут пожить – в тишине и без сутолоки... – На Анну Константиновну он не посмотрел, вроде бы дал понять, что она к этому, раз ей так хочется, отношения не имеет.

– Ну и замечательно, отчего вам не пожить? – поддержала Маргарита Петровна и сразу же принялась рассказывать Анне Константиновне о новостях, происшедших в редакционно-издательском отделе с тех пор, как Анна Константиновна его покинула: Глеб Васильевич, ответственный секретарь, лежит в больнице с инфарктом, техред Вера Сaмойлова вышла замуж, а на место Анны Константиновны никого подобрать не могут, две молоденькие девушки нанимались, но работать совсем не умеют, а главное, не хотят нисколько, – все вспоминают Анну Константиновну, жалеют, что не удержали, даже сам начальник отдела Александр Викентьевич как-то сказал, что теперь вряд ли найдет на ее место такого грамотного, знающего работника. На такую зарплату.

Анна Константиновна не без торжества подтвердила:

– Конечно, кто ж на эту адову работу за гроши пойдет? Верно, не ценили. Всегда же так: хорошая работа не видна, зато плохую все сразу замечают, она ведь как иголка в ватном тюфяке – колется и мешает. – И заулыбалась, сама довольная подвернувшимся на язык сравнением и тем, что разговор произошел при Антоне Николаевиче.

– Очень правильно, – согласилась Маргарита Петровна и заспешила: – Муж понять не может, куда я девалась.

– ...Какая она милая, – поделилась своим чувством к ней Анна Константиновна, когда они уже далеко разошлись.

Антон Николаевич рассеянно кивнул и вдруг спросил:

– Вы на меня обиделись, мне показалось? Когда я сказал, что, может быть, у меня на даче поживете? Напрасно, кстати сказать...

Анна Константиновна давно имела на это заготовленный ответ, не дала ему договорить:

– А вы сами посудите, как я должна это понять и принять? В какой роли я тут жить буду?

– Для вас это имеет значение? – словно бы удивился он, а ей за его словами почудилась оскорбительная насмешка.

– Как же вы полагаете? – загорячилась она. – С семьей вашей я не знакома, со знакомыми и друзьями тоже. Приезжают они к вам на дачу – и здрасьте-пожалуйста – видят меня. – Хотела еще саркастически добавить «в халате вашей жены», но тут уж прикусила язык.

– А собственно, почему мы с вами должны кому-нибудь давать отчет? – спросил он и сложил губы трубочкой, как бы приготовясь вместе с ней обдумать ответ. Но ей обдумывать было нечего:

– Не должны, может быть, а все-таки как-то так получается, что я до сих пор ваших детей не знаю. Вы даже телефона своего мне не дали, правда? Значит, не все просто? Вы только, ради Бога, не подумайте, – торопливо попросила она, – что я к вам в претензий, я совершенно ничего не требую, да и не надо мне, с какой стати, это вы меня вынудили сказать, раз на дачу жить к себе приглашаете. – Она смолкла и посмотрела на него так, как, наверно, смотрят люди, уже оторвав ноги от скалы, с которой в минуту безумства решили прыгнуть.

Не получилось жить как живется. Пришлось вот отношения выяснять. Ничего хорошего ей это не сулило, но она в пропасть уже бросилась, лежала теперь в шоке, не зная, до смерти разбилась или, случаем, уцелело несколько костей.

А он так долго не отвечал, что последняя надежда ее оставила. Встрепенулась, услышав его виноватый голос:

– Правы, тысячу раз вы правы.Аннушка. – И так глубоко задумался, что уже до самой станции ни слова больше не произнес.

Электричка недавно ушла, следующей ждать больше пятнадцати минут, они сели на лавочку.

– Знаете, – вдруг устало заговорил он, – люди удивительно плохо друг друга понимают. Особенно когда их разделяет большая разница в возрасте. Каждый со своей колокольни смотрит и судит. А кто прав?

– О чем вы? – Но уже сообразила, о чем. – Вы что-нибудь детям обо мне говорили? – Он молчал, она приняла это за подтверждение своей догадки и неизвестно кому (себе? ему? его детям?) принялась с жаром объяснять: – Что ж тут такого особенного? Что ж, вам и познакомиться ни с кем нельзя? Вы что-нибудь разве плохое делаете? Не понимаю!

Он слушал ее тираду с обычной своей легкой снисходительной улыбкой.

– Если бы я понимал. Но с тех пор как Татьяна однажды увидела нас с вами на улице, сама покой потеряла и у меня отняла. – И не без лукавости объяснил: – Хотел было я вас на даче поселить, поставить ее перед фактом, так с другой стороны получил выговор.

И хотя при этом улыбка пробежала по его лицу, а в голосе слышалась шутливость, он не показался сейчас Анне Константиновне тем самым сильным мужчиной, который из всякого затруднения умеет найти выход и решить любой вопрос не только за себя. Сейчас он был обыкновенный (только очень благородный) пожилой человек, и взгляд у него был потухший, а шея над крахмальным воротничком худая и увядшая, как это и должно быть в семьдесят с лишним лет, но прежде не бросалось в глаза. Сейчас она со щемящим сердцем увидела и другое: старческую бледность и прозрачность кожи на руках, ссутулившиеся плечи, и весь он такой, каким открылся в эту минуту, потребовал от нее немедленной защиты и опоры.

– Где это она могла нас видеть? – неумеренно бодро и громко спросила она, словно само недоверие к факту могло каким-то образом сделать его несуществующим и вернуть их обратно в ничем не омраченный солнечный день.

Однако он терпеливо, не обратив внимания на ее запал, объяснил, где и когда дочка их видела, и Анна Константиновна без большого труда вспомнила красивую яркую женщину, которая заставила обратить на себя внимание именно тем, что с особой пристальностью смотрела на Анну Константиновну. А она значения не придала, сама на нее с интересом уставилась: может, знакомая?.. То самое, чего не дальше как сегодня, глядя на детские игрушки, испугалась, вплотную приблизилось. Конечно, Тане и Николаю не безразлично, с кем их отец проводит время.

– Я ей не понравилась? – вырвалось у нее невольно, да еще почти в утвердительном тоне.

– Я об этом не спрашивал, – сердито отозвался Антон Николаевич, и у нее с сердца упал камень: сердитый, он сразу перестал быть беспомощным и достойным жалости. Глаза зажглись колючими огоньками, и плечи словно опять стали крепкими.

– Ну ладно, – сказала она, неизвестно к чему отнеся это покорное согласие.

Испугалась, наверно, дочка, как бы отец не вздумал жениться, потом наследство придется делить?.. Мало ли таких случаев в жизни бывает?.. Но Анна Константиновна с досадой отбросила это предположение: никто жениться на ней не собирается. Однако все равно в ней росло раздражение против его дочки (а возможно, и сына), которая еще раз подтвердила давнее ее убеждение, что дети – почти всегда одни неприятности. У нее вот нет детей, и ответ ей держать ни перед кем не надо, а ему, пусть хоть сто раз самостоятельный, приходится. Сам их родил, вырастил, уму-разуму выучил, а теперь попал в зависимость.